История Византийской империи. Эпоха смут - Федор Успенский

Папа, от которого, как сейчас увидим, исходил самый решительный и серьезный протест против эдикта, между прочим, как было сказано, упрекал Льва, что он не посоветовался с патриархом Германом. Действительно, роль патриарха, правда, престарелого и не отличавшегося силой воли и настойчивостью, позволяет усомниться в том, принял ли он все меры к тому, чтобы остановить царя в его церковном новшестве. Правда, Герман, несмотря на просьбы царя, не присоединился к его взглядам и не подтвердил царского распоряжения об иконах; напротив, напоминал царю обещание, данное в присяге при вступлении на царство, — не нарушать апостольских и святоотеческих преданий. Но патриарх все же оставался во главе Церкви три или четыре года по издании эдикта, и только в 730 г., когда царь в собрании сената поставил вопрос об иконах и требовал его разрешения, патриарх со всем авторитетом выступил против царской воли, требуя созвания для этого вопроса Вселенского собора, и, когда его мнение не было принято, сложил с себя омофор и удалился в частный дом. Царь же с полной свободой провел дело о святых иконах и приказал избрать на место Германа патриаршего синкелла Анастасия, который вполне разделял церковную его политику. Патриарх Герман пережил первый период иконоборческого движения и умер в 740 г., будучи погребен в монастыре Хора.

Посмотрим теперь, как развивалась иконоборческая система. Как уже мы видели, вопрос с самого начала вступил на политическую почву, первые стадии его развития могут быть изучаемы на переписке с папой.

В 730 г. папа отвечал или на второй эдикт по вопросу об иконопочитании, или на личное письмо, написанное в ответ на первый эдикт. «Послание вашего богохранимого царства и во Христе братства, — писал папа, — мы получили чрез посла вашего Руфина, и я так был поражен твоей настойчивостью и решимостью оставаться в прежних расположениях, что мне жизнь стала невыносима». Выбирая из этого письма лишь те места, которыми характеризуются мысли и воззрения Льва Исавра, приведем следующие выражения: «Ты написал: я царь и вместе с тем иерей. Да, таковыми действительно были твои предшественники, которые создавали церкви и вместе с архиереями заботились ревностно и прилежно об исследовании истины православия. Ты же, приняв царскую власть, не соблюл заветы отцов, но, нашедши церкви Божий блистающие золотыми украшениями, опустошил их и обнажил. Ибо что такое наши церкви? Это рукотворные здания из камня, дерева, глины, извести; но они украшены живописью и изображениями чудес святых и страданий Господа и пречистой Его матери и святых апостолов. По этим изображениям люди составляют понятие о существе изображенных предметов. Мужи и жены, держа на своих руках новокрещенных малых детей или поучая юношей или иноземцев, указывая пальцем на изображения, таким образом образуют их ум и сердце и направляют к Богу. Ты же, лишив этого бедный народ, стал занимать его празднословием, баснями, музыкальными инструментами, играми и скоморохами. Ты написал: почему ничего не сказано об иконах на шести Вселенских соборах? Но и о хлебе и о воде ничего не сказано, это заповедано искони и установлено обычаем; так и об иконах установлено издавна, и сами архиереи с иконами приходили на соборы, и ни один христолюбивый человек без иконы не пойдет в дорогу…»

Таким образом и в этом письме, насколько оно воспроизводит официальные акты, характеризующие первые годы иконоборческой эпохи, затронут исключительно вопрос в тесном смысле иконоборческий, т. е. папа оппонирует, главным образом, против того, что распоряжением императора церкви Божии обнажены и лишены своей красоты и что вместо прежних святых изображений стали народ занимать пустяками. Мы не останавливаемся здесь на возражениях папы и на приводимых им доказательствах в пользу установившегося в Церкви обычая поклонения иконам. Церковная точка зрения на иконы будет развита с особенной тонкостью и обстоятельностью в обширной обличительной литературе и в деяниях VII Вселенского собора, где подобрана и святоотеческая литература и разобраны главные положения иконоборцев.

Но для того, чтобы точно обозначить роль Льва Исавра в иконоборческом движении и чтобы выделить все наслоения, которые впоследствии привзошли к первоначальному и основному положению, когда иконоборческое движение сделается политическим, национальным и социальным принципом, мы должны остановить внимание на возражениях против иконоборцев современника этой эпохи и знаменитого отца Церкви Иоанна Дамаскина [212].

Дамаскин, как показывает прозвание, был уроженец Дамаска, в то время уже мусульманского города и даже столицы Омейадов. Он был сын мусульманского чиновника по имени Мансур и представляет собой замечательный образец широкого распространения христианской культуры под господством арабов. Рассказывают, что он получил образование от одного пленного грека, уроженца Калабрии, который дал ему как обширное философское, так и христианско-церковное образование. В высшей степени любопытно, что первые и самые сильные научные возражения против иконоборческой системы идут из мусульманского центра, из Дамаска. Ему принадлежат три трактата или три слова «Против клевещущих на святые иконы». Попытаемся воспользоваться некоторыми заключениями Дамаскина.

Писатель не скрывает, что речь направлена прямо против царя, только сознание бесспорного преимущества истины пред царским величием дает ему достаточную смелость. Дамаскин начинает с разбора основного положения иконоборцев, заимствуемого из Ветхого Завета, и в частности 2-й заповеди, т. е. вместе с тем и главного места еврейских возражений. Нельзя, говорит он, понимать эти слова в буквальном смысле, нужно их понять и объяснить по смыслу, ибо буква убивает, дух животворит. Икона есть напоминание (υπόµνηµα), внешний знак, имеющий для безграмотных то же значение, что книга для умеющих читать: что слово для слуха, то же икона для зрения. Притом же следует различать между служебным поклонением и поклонением относительным — из почтения к заслугам святого мужа, первое принадлежит божеству, второе святым. Аргументация Дамаскина в пользу святых икон заимствуется частью из психологических мотивов. Церковь обязана руководить духом верующих, заботиться о религиозном настроении присутствующих на богослужении, а может она этого достигать лишь посредством того, что в ней есть видимого. Это та же мысль, которую я недавно слышал от одного умного афонского монаха, когда я стал указывать ему на слишком большие затраты на украшение церквей. «У вас в миру, — сказал он, — есть разные развлечения: театры, собрания и разные увеселения, а у нас только церковь, в ней все наши средства развлечения, в ней мы ищем успокоения и всего, что возвышает и настраивает на добро дух».

Ветхий Завет, говорит Дамаскин, не знал Бога вочеловечившегося и телесного, потому и не нуждался в изображениях. И как ныне Бог во плоти явился и с людьми обращался, то мы имеем право изображать видимого Бога. Но как некоторые высказывали мнение, что можно допустить икону Христа и на этом остановиться, то Дамаскин авторитетно замечает: мы изображаем Христа, царя и Господа, но не имеем права лишать Его воинства, воинство же Господа это Его святые. Может ли земной царь иметь значение без воинства? Дамаскин заключает первое слово следующим выводом: не следует повиноваться царскому повелению, если оно пытается изменить святоотеческие предания. «Как касаться раскаленного железа я боюсь не ради природы железа, а ради огненного вещества, соединенного с железом, так я поклоняюсь Твоей плоти, Господи, не ради природы этой плоти, но ради ипостасно соединенного с ней Божества» [213].

Второй и третий трактаты написаны по желанию верующих, т. к. оказались неясности, которые нуждались в дополнительных объяснениях. По отношению к библейским текстам, воспрещающим поклонение рукотворным изображениям, Дамаскин дает следующее толкование. Как в каждом вопросе, так и относительно икон нужно различать цель, с какою воздается поклонение. «Поклоняюсь не веществу, но творцу вещества — тому, кто сделался творением для меня и кто в веществе положил себе обитание». Третье слово составляет часто не что иное, как повторение сказанного в предыдущих словах. В частности, различается ή λατρεία, т. е. непосредственное поклонение божеству, и σχετική προσκύνησις, причем философски обозначается разность поклонения, приличествующего Богу и Богородице и святым, последние суть боги не по природе, а по причастию к божественной природе [214].

Заключение ближайшего свидетеля событий этой эпохи утверждает также мысль, что в первых распоряжениях Льва преследовалась исключительно церковнобогословская идея [215]. В Константинополе, говорит он, процветал тот священный и дивный Герман, защитник православных догматов, ведя жестокую борьбу с львоименным царем и его сподвижниками, а в древнем Риме — Григорий, священнейший апостольский муж и сопрестольник верховного Петра, блистающий словом и делом. Он изъял Рим и Италию и все западные области из политического и церковного повиновения Льву и подчиненной ему империи. А в Дамаске, сирийском городе, блистал жизнью и словом Иоанн златоструйный, пресвитер и монах, сын Мансура, знаменитый учитель. Лев низвергает с трона Германа как подчиненного ему человека, папа же Григорий мужественно обличает его в своих письмах, пользующихся большой известностью. Иоанн же Дамаскин на соборе восточных епископов подвергает нечестивого анафеме… Что касается фактического преследования при Льве против почитателей святых икон, то следует свести его мероприятия в сущности к немногим случаям. В IX в. по восстановлении православия составлен был список мучеников за иконы. Из числа их только 40 человек должны быть отнесены ко времени Льва, но и между ними большинство пострадало на площади Халки во время поругания, нанесенного изображению Христа.