После десятого класса - Вадим Инфантьев

Передовому казачьему отряду в 200 сабель было приказано во что бы то ни стало занять барбошский железнодорожный мост. По донесениям русских агентов, на турецком военном совете было решено взорвать этот мост, как только узнают о выступлении русских.

Казачьи кони были обязаны нести на себе двух всадников — казака и пехотинца. Этот конный десант рвался к цели по раскисшим весенним дорогам, через поля и реки, залитые половодьем. Порой оба, казак и солдат, бежали рядом с конем, держась за седло. Ехали поочередно, подбадривая друг друга как могли, и оказались у цели неожиданно для турок и румын, преодолев за двенадцать часов 115 верст. Жители, обрадованные появлением русских, выскакивали навстречу с хлебом, ломали его надвое, отдавая половину гостю.

Через неделю русские войска заняли побережье Нижнего Дуная от Браилова до Черного моря. Продвижение дальше было задержано сильными дождями и половодьем, грунтовые дороги раскисли, а слабая румынская железная дорога не смогла справиться с плановой перевозкой войск.

8-я кавалерийская дивизия, выйдя к Дунаю в районе Фламунды, захватила 15 барок и один английский коммерческий пароход «Аннета». Команды судов сбежали. Донские казаки и вознесенские уланы подтащили пароход ближе к левому берегу, отбили полевыми орудиями попытку турецкого парохода потопить «Аннету», но, зная, что рядом, в Никополе, стоят бронированные мониторы, против которых полевые пушки бессильны, решили затопить пароход. Моряков поблизости не было, время не ждало, пароход очень пригодился бы во время переправы, поэтому на судно притащили два пожарных насоса и стали качать воду из Дуная в трюмы, а сотня донцов таскала воду ведрами. В это время подошел монитор, и завязался отчаянный артиллерийский бой. Тогда несколько казаков стали бегать по пароходу и открывать все крантики, какие могли. Составить схему открытых кингстонов и забортных отверстий было некому, никаких судовых документов не нашли. Пароход затопили удачно, без повреждений, и часть борта возвышалась над уровнем реки. И поскольку судно затонуло под обстрелом турецкого монитора, то все претензии владельца могли быть предъявлены только туркам. А по международным морским законам всякое затонувшее судно становится собственностью того, кто его поднимет. Вдобавок донцы и вознесенцы прикрыли пароход двумя баржами.

Главная квартира была расположена в Плоешти, Румынское правительство не разрешило русским войскам, кроме господ офицеров, размещаться в столице.

Сразу же после парада в Кишиневе Николова вызвал к себе начальник штаба ополчения подполковник Рынкевич и сказал:

— Сдайте все дела подполковнику Кесякову и завтра же отправляйтесь в Плоешти. Там будет окончательное формирование ополчения. Нужно выбрать лагерь с расчетом на двенадцать — пятнадцать тысяч человек.

Настроение у Николова было скверным, и он ответил:

— Господин подполковник, я назначен ротным командиром, и поэтому дайте мне мою роту.

Рынкевич внимательно посмотрел на капитана и медленно произнес:

— Вот оно как. Тогда ступайте-ка к самому Николаю Григорьевичу.

— Зачем я пойду к генералу по вопросу вашей компетенции?

Подполковник усмехнулся:

— Так-то оно так. Но я имею указание его превосходительства, чтобы, ежели вы будете отказываться, вас направить к нему. Потрудитесь выполнить приказание, капитан.

Когда Николов прибыл к Столетову, тот прошелся по кабинету и произнес:

— Я понимаю ваше состояние, капитан, и, что вы утомлены, видно, но война еще не начиналась. Помочь вам ничем не могу, могу только приказать.

— Ваше превосходительство, я прошу дать мне положенную роту. С ней я выполню любое приказание.

— Роту вы получите после окончательного формирования. И если вы мне сейчас заявите, что согласны в любом качестве воевать с турками, я вам не поверю. Мы офицеры, Райчо Николаевич, и для нас карьера — это цель жизни и вопрос чести. И не пытайтесь возражать! Карьера-*—это стремление занять пост согласно своим способностям, знаниям и опыту. Есть еще карьеризм — стремление занять высокое положение в корыстных целях, заведомо зная, что к нему не годишься,— Столетов подумал, прищурившись, посмотрел на Ни колов а и вздохнул: — Вы, как боевой грамотный офицер, обижены, Так это... Но ведь и назначить штаб- или обер-офицером в армии русского императора почетного члена революционного комитета, тем более в ополчении, где еще есть бунтарские вожделения,.. А? — Многозначительно помолчав, генерал продолжил деловым тоном: — На начальство жаловаться не положено, а на подчиненных —* непристойно. Но я, как начальник, хочу использовать вас сообразно вашим способностям. Когда б вы роту ни получили, быстро с ней освоитесь. И не в ней дело. Так что забирайте моего адъютанта по хозяйственной части штабс-капитана Ильина, прикомандированных капитанов Яновича, Ефремова, Мергинского и отправляйтесь на рекогносцировку нашего лагеря под Плоешти, Как выбирать место, не мне вас учить. Подробности получите у начальника штаба. Ну как?

Помявшись, Николов пробормотал:

— Простите, ваше превосходительство, но я и ротного жалованья еще не получал, а у меня семья...

Столетов вскипел:

— А в этом, капитан, вы сами виноваты. Надо напоминать, настаивать. Отнесете мою записку начальнику штаба, чтоб провел вас временно на любой свободный штат и тотчас выплатил все положенное по штату, а также суточные и прогонные для поездки за границу.— Подавая записку, генерал заметил: — Недавно военный министр Милютин сумел выхлопотать содержание офицерам и унтерам по разряду военно-учебных заведений. Да не мешкайте! Чем быстрей прибудете в Плоешти, тем лучше выберете место. Мы отправимся туда, как только дадут вагоны...

Когда Николов шагнул к двери, Столетов остановил его:

— Помните, мы говорили об уставе ополчения? Как идет дело?

— В черновике он готов, но надо ряд пунктов и параграфов продумать и уточнить.

— Вот и думайте, да тоже не мешкая, время не ждет. И не забудьте взять с собой вашу белую папаху.

От начальника штаба Николов узнал, что Иван Степанович Иванов уже ездит по Румынии, подбирая добровольцев, и будет направлять их в Плоешти. Лагерь нужен как можно быстрее.

Когда Столетов со штабом и тремя дружинами прибыл из Кишинева, его на вокзале встретил капитан Николов и доложил, что лагерь готов в полутора верстах от Плоешти. Построившись, дружинники с песнями пошли через город, который в этот день не оправдал своего имени — Дождливое. Сияло солнце; густая пыль ложилась на черные мундиры и красные погоны ополченцев.

Райчо заметил в строю десятки в штатском — кто в чем, чаще в лохмотьях. Один из офицеров пояснил, что когда дружины вышли из казарм Волынского полка, где размещались перед отъездом, жители города их бурно провожали. Тут вдруг один болгарин подбежал к командиру роты капитану Илышеву и заявил, что тоже хочет в ополчение. Илышев, не задумываясь, вынул записную книжку, спросил фамилию и бросил:

— Становитесь в строй!

Доброволец растерялся:

— Как, сразу?

— А когда же? Нам недосуг — на станцию идем.

Окончательно смутившись, доброволец сказал, что

сбегает проститься с родными. На станцию он, конечно, не явился, но его поступок всколыхнул других болгар, ранее не принятых в ополчение или колебавшихся. Они увидели, что сейчас проще вступить в ополчение. К Илышеву подбежал еще один болгарин. Капитан велел ему становиться в строй и крикнул фельдфебелю:

— Горбатов, загоняй новичков внутрь, чтоб своим шпакским видом не портили строя роты.

Пока дружины шли к вокзалу, внутри ротных колонн появлялось все больше и больше шпаков. Глаза их возбужденно блестели; они подпрыгивали, спотыкались, пытаясь попасть в ногу с ополченцами, и не верили, что с ними произошло. Последних добровольцев уже втаскивали в вагоны тронувшегося поезда, а бегущих рядом успокаивали, что следующий поезд с ополченцами отойдет через три часа.

Конечно, нашлись «добрые» люди и тотчас доложили Столетову о своеволии ротных командиров. Николай Григорьевич поблагодарил «доброжелателей» и заверил, что немедленно примет меры... И приказал начальнику штаба зачислить вновь прибывших задним числом.

В лагере на берегу речки Телегина ровными рядами стояли палатки и шалаши. Передняя линейка была обложена дерном, укатана и посыпана песком. Дымили кухни. Когда роты распустили, усталые, потные дружинники бросились к реке, на ходу стаскивая мундиры... На берегу к столбикам были прибиты доски с надписями, что здесь забор воды для питья, здесь место для купанья, дальше водопой, ниже место для стирки и мытья коней. По берегу расхаживал фельдшер Коваль-Жеребенко и ко всем придирался, требуя неукоснительного соблюдения санитарных правил.

Лагерные заботы, занятия от подъема до отбоя целиком захватили Николова, как и остальных офицеров: группы добровольцев все прибывали и прибывали.