Операция «Шейлок». Признание (СИ) - Рот Филип

Не будь до омерзения очевидно, что именно я олицетворяю вызов, которым он вздумал потягаться, что это идиотское похищение, потенциально вредное для дела, пожалуй, еще более мучительного и будоражащего умы, чем его собственная затея, — плод его безоглядной одержимости мной, я бы, наверно, велел таксисту отвезти меня не в отель «Царь Давид», а прямо в иерусалимское управление полиции. Не будь у меня ощущения, что противник, во всем уступающий мне, унизительно околпачивал меня на каждом шагу, что, бездумно приняв чек от Смайлсбургера, я выказал себя еще большим растяпой, а позднее сглупил вконец, недооценив масштаб конфликта на Западном берегу и в темное время суток попавшись на шоссе из Рамаллы израильскому патрулю, не склонному церемониться при досмотре, я не решил бы, что теперь именно я, в одиночку, обязан дать окончательный бой этому мерзавцу. Положить конец его умопомешательству. И своему умопомешательству. Я же поначалу переоценил его опасность. Чтобы разделаться с Мойше Пипиком, сказал я себе, не обязательно вызывать израильских морпехов. Он и так одной ногой в могиле. Достаточно легкого толчка, и… Элементарно: раздави его.

Раздави его. Я был так зол, что возомнил, будто мне это по плечу. Четко сознавал, что сделать это — мой долг. Час пробил, начинается поединок лицом к лицу, один на один: подлинник против фальшака, человек ответственный против сумасброда, серьезный против верхогляда, стойкий против сломленного, разносторонний против мономана, состоявшийся против несостоявшегося, творец против эскаписта, образованный против неуча, благоразумный против фанатика, значительный против незначительного, созидающий против никчемного…

Такси осталось ждать меня на кольцевой дорожке у отеля «Царь Давид», а вооруженный охранник, дежуривший у входа — час был совсем ранний — проводил меня к стойке портье. Я сказал портье то же самое, что охраннику: меня ждет мистер Рот.

Портье улыбнулся:

— Ваш брат?

Я кивнул.

— Близнец.

Я снова кивнул. Пусть будет близнец.

— Его нет. Он покинул нас, — портье взглянул на настенные часы. — Ваш брат полчаса как уехал.

Слова Бабы Гичи, один в один!

— Они все уехали? — спросил я. — И наши кузены-ортодоксы тоже?

— Он был один, сэр.

— Нет. Не может быть. Я должен был встретиться здесь с ним и с нашими кузенами. Три бородача в кипах.

— Видимо, не сегодня, мистер Рот.

— Они вообще не появлялись?

— По-моему, нет, сэр.

— А он уехал. В четыре тридцать. И не вернется. И ничего не просил мне передать.

— Ничего, сэр.

— Он сказал, куда едет?

— По-моему, в Румынию.

— В четыре тридцать утра. Ну разумеется. А Меир Кахане случайно не заходил вчера вечером к моему брату? Знаете, о ком я говорю? Рав Меир Кахане?

— Я знаю, кто такой рав Кахане, сэр. Рав Кахане не приходил в наш отель.

Я спросил, можно ли воспользоваться телефоном в холле. Позвонил в «Американскую колонию» и попросил соединить меня с моим прежним номером. Когда я оплачивал счет, то сказал тамошнему портье, что моя жена спит и уедет утром. Но оказалось, что она уже уехала.

— Вы уверены? — спросил я портье.

— Мистер и миссис. Они оба уехали.

Я повесил трубку, выждал около минуты, снова позвонил в отель.

— Номер мистера Демьянюка, — сказал я.

— Скажите, пожалуйста, кто звонит?

— Это звонят из тюрьмы.

Спустя секунду я услышал встревоженное, отрывистое «Алло?!».

— У вас все нормально? — спросил я.

— Алло?! Кто это? Кто это?!

Он там, я здесь, их нет. Я повесил трубку. Их нет, ему ничто не угрожает. Сбежали из своей собственной интриги!

А в чем состояла цель их интриги? Только в краже? Или вся эта мистификация была исключительно мистификацией и только: парочка психов — мистер Икс и миссис Икс — решила пошалить?

Стоя у телефона, говоря себе, что все эти неприятности, похоже, внезапно прекратились, я еще сильнее недоумевал: то ли мистер Икс и миссис Икс сами бегут от мира, то ли мир сам бежит от Иксов, то ли все это понадобилось только для того, чтобы заморочить мне голову, — хотя с какой целью кому-то понадобилось этим заниматься? Вот самый озадачивающий вопрос. И теперь мне казалось, что, скорее всего, ответа на него я никогда уже не получу — и что именно этот вопрос занимал меня неотступно! Они либо стремились внушить одному мне, будто их фальшивка не фальшивка, либо сами принимали ее за правду, либо упоенно создавали эффект Пиранделло, освобождая от реальности всех и вся, а для начала — самих себя? Это всем мистификациям мистификация!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я вернулся к стойке портье.

— Я займу номер своего брата.

— Сэр, позвольте, я дам вам номер, в котором не жили.

Я достал из бумажника пятидесятидолларовую купюру:

— Его номер вполне сгодится.

— Ваш паспорт, пожалуйста, мистер Рот.

— Нашим родителям так нравилось это имя, — объяснил я, передавая свой паспорт вместе с купюрой, — что они дали его нам обоим.

Я ждал, пока портье всматривался в мою фотографию и заносил номер паспорта в регистрационную книгу. Он без комментариев вернул мне паспорт. Я заполнил регистрационную карточку и получил ключ от номера 511. Охранник тем временем вернулся к дверям отеля. Я дал ему двадцать долларов, чтобы он расплатился с таксистом, и сказал, что сдачу он может оставить себе.

Последующие тридцать минут, еще в сумерках, я обыскивал номер Пипика; ни в одном ящике комода ничего не нашел, на письменном столе — тоже ничего, в блокноте — никаких заметок, нигде ни журналов, ни газет, под кроватью — ничего, на кресле под подушками — ничего, в гардеробной ничего не висело, на полу гардеробной ничего не валялось. Откинул покрывало и одеяло: простыни и наволочки — чисто выглажены, все еще пахнут прачечной. На этой кровати никто не спал с тех пор, как вчера утром горничная сделала уборку. Полотенца в ванной тоже были свежие.

И только приподняв сиденье унитаза, я обнаружил след того, что он тут все-таки побывал. К эмали прилипла вычурная спираль темных лобковых волос — вылитый амперсанд, написанный шрифтом четырнадцатого размера. Я оторвал ее от фаянса, подцепив двумя ногтями, и поместил в конверт с логотипом отеля, который взял из ящика стола, где лежали почтовые принадлежности. Поискал на полу в ванной прядь ее волос, ресницу, обрезок ногтя, но кафельный пол был вымыт дочиста — тут тоже ничего. Я поднялся с колен, чтобы вымыть руки в раковине, и именно там, на краю раковины, прямо под краном горячей воды, обнаружил крохотные опилки мужской щетины. Бережно наложил на них квадратный кусок туалетной бумаги, чтобы к ней прилипла эта россыпь, эти примерно десять «спилов», свернул бумагу вчетверо, засунул во второй конверт. Разумеется, эти опилки могли принадлежать кому угодно — да хоть бы и мне; он мог найти их, шныряя по моей ванной в моем номере и, чтобы упрочить наше единение, перенести сюда, в свою. После всего, что он проделал, почему бы еще и не это? Может, даже лобковые волосы — мои. Их определенно можно было спутать с моими, но, когда имеешь дело с клочками выпавших лобковых волос, на глаз частенько нелегко отличить, где чьи. Тем не менее, я все это забрал: если он смог замаскироваться под писателя, я могу притвориться детективом.

Эти два конверта, а также матерчатая звезда и его рукописные «Десять принципов ААС» лежат у меня под рукой на столе, когда я пишу эти строки, присутствуют как осязаемое доказательство его визита в мою жизнь — события, которое даже меня вынуждает постоянно уверять себя, что видимость абсурдного, грубого, фантасмагорического фарса была лишь камуфляжем. Эти конверты и их содержимое напоминают мне, что обличье полубезумного призрака было, в сущности, отличительной чертой его бесспорно жизнеподобной реальности и вообще жизнь, наверно, максимально приобретает свой истинный облик именно тогда, когда она совсем не выглядит так, как ей положено. Здесь же у меня имеется аудиокассета, которую я, к своему изумлению, обнаружил, когда по возвращении в Лондон решил послушать запись одного из своих разговоров с Аароном Аппельфельдом. Она была вставлена в тот же самый диктофон, который я запер в шкафу в отеле «Американская колония» да так и не доставал и не использовал с тех пор, как выскользнул из номера с чемоданом, оставив Беду спящей на кровати. Я не нахожу никакого объяснения тому, как кассета попала в диктофон до моего возвращения в номер, — лишь предполагаю, что Пипик открыл шкаф отмычкой, применив навыки, которые приобрел, выслеживая пропавших без вести. Почерк на этикетке кассеты, так похожий на мой, — разумеется, его, как и голос, произносящий гибельные речи на манер людей, повинных в уничтожении всего вокруг, сводящие с ума, бредовые, кровожадные обвинения, которые только кажутся ирреальными. На этикетке написано: «ААС. Кассета для разминки № 2. „Неужели погибло шесть миллионов?“ © „Анонимные антисемиты“, 1988. Все права защищены».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})