Прощённые долги - Инна Тронина

– Знай я ответ на этот вопрос, вчерашнего не случилось бы! – с невыразимой болью ответил Грачёв. На его заросших иссиня-чёрной щетиной щеках медленно вспухли желваки. – Я не меньше вашего потрясён услышанным. Ещё перст Божий, что ни я. ни Андрей не назвали имя агента, не упомянули посёлок Песочный.

– Этого Уссеру за глаза и за уши хватило бы! – согласился Готтхильф. – Всеволод, я тоже хочу разобраться. Ты разве домашних не предупреждал, что, если кто-то чужой находится в квартире, нельзя с него глаз спускать? За любым водопроводчиком надо следить по крайней мере вдвоём. Может зазвонить телефон, как это часто случается. Хозяин идёт снимать трубку, а тем временем микрофон уже установлен.

– Я тысячу раз всех предупреждал! – Всеволод сжал окурок в побелевших пальцах. – Ни мачеха, ни её мать маразмом пока не страдают. Они вполне осознают важность моей работы.

– Ещё у тебя дома кто-нибудь есть? – спросил Филипп, меланхолично счищая брызги грязи со своих галифе.

– Сестра, ей почти семнадцать лет.

– Она может прошляпить такое дело? – настойчиво интересовался Обер.

– Вряд ли… Ни с какими водопроводчиками и электриками она дела не имеет, да и дома почти не бывает, особенно в последнее время. Мама Лара вообще оберегает Дашку от жизни. Чтобы великая пианистка да вдруг мастера вызывала, общалась с ним… Ни в коем случае! Дашенька выше этого. Она на облаке живёт.

За окном, едва не ударяясь о стёкла, с истошными криками носились чайки. В светлеющем небе мелькали их белые крылья и чёрные головы с разинутыми клювами. Свинцовые воды с белыми гребешками накатывались на берег из неоглядной дали Финского залива. Где-то на горизонте медленно плыл длинный сухогруз.

В кабинет вошла Лика, тоже в халате до пола, с перекинутой через плечо косой. Все разом повернулись к ней, а сама хозяйка с опаской поглядывала на Филиппа с Тимом. Их форма вызывала у Лики тихий ужас.

– Как там Андрей? – Захар встал и взял жену под локоть. – Получше ему? Наверное, в больницу нужно ехать. Только вот что там говорить, пока неизвестно. Они же сразу телефонограмму дадут. Надо хотя бы всем нам между собой столковаться, чтобы в лужу потом не сесть.

– У него температура ползёт, – всё так же испуганно ответила Лика. – Десять минут назад была тридцать семь и восемь, а сейчас уже – тридцать восемь и три. Андрей меня попросил вас всех к нему позвать.

– Давайте-ка, сходим! – решил Горбовский.

Лика пропустила всех через маленький коридорчик в другую комнату, а сама ушла в ванную стирать бельё, включила машину.

Озирский лежал на софе Леонида Горбовского, который сейчас служил в Москве, в роте почётного караула. Его куртка висела рядом, на стуле, а туфли стояли на паласе. Андрей вовсе не был опечален. Наоборот, когда все вошли, он сел, прислонившись спиной к пёстрому ковру, занимающему всю стену комнатки. Рядом с постелью горел торшер под шёлковым оранжевым абажуром.

– И чего вы меня сюда уложили? – Он быстро вытащил из-под мышки термометр и сунул его в футляр. – Я уже не достоин с вами разговаривать?

– Сколько набежало? – подозрительно спросил Готтхильф.

– Тридцать восемь и шесть, – ответил Всеволод, достав градусник. – А куда тебя, интересно, нужно было класть в таком виде? Или ты скажешь, что это всё пустяки?

– Надо всё-таки в больницу съездить, провериться. – Филипп похлопал Андрея по локтю. – Я не могу поручиться, что с тобой сейчас всё в порядке. Повышенная температура – реакция на ожог и на инфекцию, внесённую гвоздями. Ну, и Г-50 тоже свою роль сыграл. Пусть тебя, от греха подальше, обследуют.

– Всё равно сбегу, Обер. – Андрей нетерпеливо дёрнулся. – Я чувствую себя абсолютно нормально. Температуру в один момент собью, и нечего панику поднимать. От меня в больнице всегда одни проблемы. Кроме лечения, нужно обеспечивать ещё и охрану. Нервные врачи – это опасно, не находите?

– То-то ты с простреленной грудной клеткой на шестой день сбежал, а на седьмой у тебя температура сорок! – Захар погрозил Озирскому пальцем. – На то они и врачи, чтобы лечить, а охрану мы обеспечим. Если всё будет нормально, тебя выпишут быстро. А о том, чтобы я тебя такого из своей квартиры выпустил, не может быть и речи. Ещё неизвестно, какова будет реакция на отраву. Когда я в «Кавказском» принял препарат «Г»… Какой номер? – обратился Захар к Филиппу.

– Третий, – хмуро ответил тот.

– Да, Г-3! – даже обрадовался Захар. – Так потом меня качало дней десять. Пришлось в отпуск срочно идти, и после ещё капельницы ставить. Так что. Андрей, не пререкайся. Лучше потолкуем по делу. Ты знаешь, что ваш с Севкой разговор в ночь на тринадцатое сентября от корки до корки записали на диктофон? Вы с ним где встретились тогда?

– Мы вместе приехали от станции Новая Деревня. Я как раз из Песочного возвращался, – Андрей покосился на молчаливого Готтхильфа. – Севыч меня и привёз к себе в квартиру. Потом мы пошли в его комнату… Мужики, дайте прикурить, а то у меня пальцы не гнутся. Ага, спасибо… Так вот, я могу уже объяснить, каким именно образом это получилось.

– Ты можешь объяснить?! – опешил Захар.

Всеволод даже икнул от неожиданности:

– Ты что, знаешь? Тогда почему не сказал мне?

– Потому что тогда я не знал, – пожал плечами Озирский и сморщился от боли – теперь он мог это себе позволить.

– А когда выяснил-то? – недоумевал Горбовский.

– Сегодня ночью, от самой Элеоноры Келль. Она же не предполагала, что я уйду оттуда живым, а потому разоткровенничалась. Агент Ювелира записал с помощью усилителя нашу беседу через стенку. Всё очень просто.

– Через стенку? – Грачёв задумался. – Каким же образом? С одной стороны там Дашкина комната, с другой – вообще чужая квартира. Оттуда, от соседей, что ли? Через капитальную стену?

Андрей помрачнел, не решаясь сказать то, что должен был сделать общим достоянием. Сигарета дымилась в его сведённых пальцах, и пепел сыпался на бинт. Тим подставил Андрею каменную розетку с книжной полки Леонида Горбовского.

– Ты меня, Севыч, прости, что я вынужден такие вещи говорить при посторонних. Келль сказала, что твоя сестра запросто водит к себе в постель ребят из кафе «Бродячая собака». Я. право, даже не знаю, ходит ли она туда.

– Ходит! – сквозь зубы процедил Грачёв. – Прямо-таки не вылезает. Гений непризнанный, мать её!..

Кулаки его с хрустом сжались, щека задёргалась.

Горбовский поспешил вступиться:

– Севка, спокойнее, не хипишись!

– Я ещё раз прошу прощения. – Андрей снова сунул сигарету в рот. Он выглядел непривычно сконфуженным, поникшим. – Ювелир подложил к ней своего человека. И тот, валяясь на тахте с Дарьей, сделал запись через некапитальную стену. Может быть, Нора врала? С неё станется, так что особенно не заводись. Это может быть провокация.

– Это – не провокация! – Грачёв усмехнулся так, что всем стало не по себе. – В данном случае я племяннице Уссера верю. Я её убил, но, к сожалению, не смогу то же сделать с Дашкой…

– Севыч, не зверей! – Озирский, забыв о том, что ему нельзя двигаться, обеими руками схватил друга за плечи. – Я вижу, что ты уже невменяемый. Я бы ни за что не сказал об этом, касайся дело только тебя и меня. Кстати, я хочу продолжить…

– Сколько мужиков-то было у Дашки? Элеонора не уточняла? – Грачёв дрожащими руками разорвал пачку «Салема», и сигареты просыпались на палас.

– Севка, прекрати, ты безумен! – Андрей спустил ноги на пол. Захар и Тим бросились укладывать его обратно.

Филипп же тихо сказал Грачёву:

– Бог мой, как же я тебя понимаю!..

– Докурилась, кобыла, дошлялась по ночам в кабаки! – Кривая усмешка так и приклеилась к сведённым судорогой губам Всеволода. – Мама Лара святая женщина, она же умрёт на месте! Это где же видано, чтобы здоровая девка, метр семьдесят ростом, ни к чему в доме пальцем не прикасалась? Я и матери её, и бабке говорил, чтобы у Дашки хоть какие-то обязанности в семье были…

Грачёв вскочил со стула. Подошёл к трёхстворчатому окну. За стеклом разливалось пасмурное осеннее утро. И тоже летали чайки.

– Ведь даже шмотки свои не постирает… Ах, она ручки испортит! Ах, она – наша надежда! Она и так, бедненькая, устаёт. Сиротка несчастная, у неё нет отца, так пусть погуляет. Когда он был жив, Дашка по струнке ходила. Теперь распоясалась, и сиротство для неё, как блаженство. Косметика вся из коммерческого, а сама копейки в дом не принесла. Мать с бабкой ласточке своей то и дело деньги дают на всякую ерунду. От переутомления начала бандитов постель водить… – Всеволод прижался лбом к стеклу, будто хотел его выдавить. – Вы как хотите, а я её прикончу, лярву!

– Не вздумай! – Андрей, зная друга, всерьёз воспринял угрозу. – Не стоит того эта история. Ну, с кем не бывает? Ошибки молодости, и только. Она же не специально его привела.