Третий выстрел - Саша Виленский

и действием. И горилла твоя мне не помеха. Может он меня и убьет, но ты умрешь раньше, поверь. Стреляю я хорошо, твоя школа. И ты сейчас жив только потому, что когда-то…

— Фанечка, я же тоже все помню! Не дури! Подумай! И не обо мне, и не о том, что у нас было когда-то. Ты подумай о своих будущих детях…

— Не подумаю. Детей у меня не будет. И если ты знаешь, как я попала к Мане, то знаешь, почему.

— Перестань! Медицина сейчас на таком подъеме… Хотя я тебе очень сочувствую. Но хорошо, оставим это. А вот придет революция на Землю Обетованную — что собираешься делать?

— Всеми силами бороться, чтобы она не пришла. Особенно та революция, о которой ты говоришь — с расстрелами, тюрьмами и вождями. Это вы там у себя в эти игры играйте, раз уж удалось победить. А нас оставьте в покое.

— Ты же знаешь, что не оставим. И если люди сами не поймут, что для них правильно, а что нет — то их заставят понять.

— Штыками и пулями? Как в России?

— Один из вариантов. Потому что революцию в лайковых перчатках не делают! Для достижения цели хороши все способы.

— Это тебе твой Троцкий сказал?

— А что Троцкий? Лев Давидович — великий человек. Можете ехидничать и ненавидеть его сколько угодно, но это он разбил и белых генералов с адмиралами, и петлюровцев, и поляков, и Махно твоего.

— С поляками, положим, не так гладко получилось.

— Да. Но до Варшавы дошли? Дошли. И до Берлина дойдем. И до Парижа с Лондоном. Так что — или ты с нами, или придется тебе с твоим Натанчиком в Антарктиду бежать. И пока мы туда не доберемся, сможете ещё какое-то время пожить. А потом — всё. Придем и в Антарктиду.

Фаня прислонилась к высокому дереву, какое-то время молчала, думала. Блюмкин улыбался, неправильно расценив ее задумчивость.

— Вот что, Блюмкин. Зря ты улыбаешься. Я не знаю, как в твою голову закралась безумная идея меня завербовать, да еще и денег предложить. Похоже за те пять лет, что мы не виделись, то ли ты основательно поглупел, то ли сильно меня подзабыл. И пока я не передумала и не решилась тебя, скотину, убить, вы сейчас двое делаете кру-у-угом! И топаете к своим мулам. А, и последнее: если кто-то от тебя ко мне придет и начнет какие-то приветы передавать, я его тоже британцам не выдам. Я его просто убью. Ты меня знаешь — я это сделаю. А теперь пошел с глаз моих долой, и чтобы я тебя больше не видела. Никогда.

ГЛАВА ПЯТАЯ. КРЕДИТНАЯ КАРТА И ЧЕКОВАЯ КНИЖКА. ТЕЛЬ-АВИВ, 1995

— И никогда больше его не видели? — ахнула я.

— Нет, конечно. Большевики его расстреляли в 1929. Они всех расстреливали, так неужели бы Яшку пожалели? Тем более, что предателей и перебежчиков не любят нигде. А тут он еще с опальным Троцким связался. Может, по заданию, а может и нет. Думаю, что по заданию, а не по тяге душевной. Мне трудно поверить, что он вдруг встал на сторону изгоя. Он бы скорее переметнулся на сторону победителя, но в жизни всякое бывает. Парень-то он был отчаянный.

— Вам его жалко?

— А как ты думаешь? Жалко, конечно. Первого всегда помнят.

Это точно! Я своего Витю помню очень хорошо, хотя, сказать, что это был фантастический секс, никак не могу. Да и откуда было взяться этой фантастике? Два школьника, выпившие и дунувшие косячок. Был потом в моей жизни и получше секс, а Витю все равно помню. Что с ним сейчас, интересно? Все про багульник поет или что-то свежее уже написали? Ну да, свежее, когда уезжала, было про Фаину-ай-нану. Видно, уже тогда ноосфера мне намек делала, мол, будет у тебя своя Фаня. Ага, и группа Комбинация про «два кусочека колбаски» тоже с намеком пела, да, Таня?

Куда только мысли не заведут! Это все от безделья, решила я и ринулась заниматься хозяйством. Жидкий овощной супчик, пюре, паровые куриные котлетки — все, что Фанечка терпеть не может. Ей дай волю, она бы на одних кебабах жила, но нам сие не дозволено. Так что и я с ней похлебаю вегетарианского и полезную котлетку съем. Стройнее буду. Как Фаня моя в свои двадцать лет.

Я никогда не была в Крыму, но сейчас это было не важно. Не обратив на меня внимания, проскакали несколько всадников. Вслед за ними прогрохотал броневик, немилосердно воняя сгоревшим бензином. Слава богу, ни те, ни другие не заметили странную женщину с нездешней стрижкой. Правда, одета я была, как все: неброско. Босая, в какой-то драной рубахе с матерчатым пояском, в широких штанах. Кажется, это называлось тогда «порты».

Маня строго-настрого наказала: оружия с собой не брать, ничем себя не выдавать. Но когда ее вывели из покосившейся глиняной хаты, избитую, в окровавленной нижней рубахе, повели куда-то со связанными за спиной руками, я смертельно пожалела, что нет со мной моего тупорылого мопсика. До слез. Они прошли рядом со мной, с пистолетом я бы точно с конвойными справилась, а так — никаких шансов. Маня скользнула по мне деланно равнодушным взглядом и отвернулась. И уже отвернувшись, незаметно для конвоиров отрицательно покачала головой: не надо, Таня. Двоим погибать незачем. Живи.

Они скрылись за поворотом и только тогда я рухнула в канаву у дороги и заревела в голос. Я даже представлять не хотела, что там с ней сделают, нельзя, невозможно. И что я теперь Фане скажу, когда вернусь? Что видела, как ее вели вешать и ничего не сделала? И я направилась в сторону Евпатории, к своим подпольщикам.

Стоп! Что это было?

Это теперь меня так и будет бросать туда-сюда? Почему я чувствую все как будто я Фаня, я понятия не имею, как выглядела Маня, с трудом представляю, как выглядела моя бабуля, когда была не бабуля, а «солдат революции», почему же все это происходит со мной?

Я, конечно, читала кое-какие книжки про «попаданцев» — тех, кто каким-то образом попадает в другое время, в другое измерение. Только там они все, как один, делают много полезных вещей, изменяя ход истории. А что делаю в этом прошлом я? Я — живая женщина из плоти и крови. Но ведь и там, в прошлом, я была точно такой же. Очень странно. И не дает покоя мысль: а чтобы сделала Фаня, если бы она была