Назовите меня Христофором - Евгений Касимов

Денисов усмехнулся. Он и сам не только решал кроссворды, но и читал о похождениях Эраста Петровича Фандорина, о злоключениях проницательной Пелагии, да и другие книжки Акунина читал не без удовольствия, но мало ли что человек с удовольствием делает. Правда, заметил Денисов, что совершенно не может упомнить, чем там дело каждый раз заканчивается и кто главный злодей. Самого Фандорина отлично представлял, и его камердинера Масу, а вот сюжеты увлекательных романов распадались и тонули в обширной денисовской памяти. А память у Денисова была отменной. Он хорошо знал и помнил еще с детства прозу Пушкина, Лермонтова, Гоголя и, конечно, страшные рассказы Чехова — они намертво въелись в его душу. Перечитывая классику, Денисов испытывал удивление и радость от узнавания текста — как если бы он, будучи поражен неожиданной слепотой, трогал чуткими пальцами рельефы давно виданных и перевиданных офортов. Акунин же был зыбок, бесплотен. Обаяние главного героя оставалось, а вот чем дело кончилось… Однажды он начал перечитывать фандоринскую эпопею — и все ему показалось незнакомым. До самого конца. Вот такой вот кунштюк.

Денисов точно знал, что есть в жизни очень трудные книги, фильмы, музыка, постигая которые, продираясь сквозь их мощь и сложность, испытываешь неизъяснимое наслаждение от обретения какого-то обостренного зрения, странного высокого стояния духа. Впрочем, все это довольно быстро разрушалось от напора действительности, подстерегающей за первым же утлом. Выходишь, к примеру, со смятенной душой из филармонии, где два часа пришлось карабкаться на горние вершины, и, захваченный невероятной силы звучанием симфонического оркестра, осторожно идешь по ночной зимней улице, и звук волшебного дудука рвет сердце, и мозг твой чист и прозрачен, как воздух над Севаном. И что-то открывается тебе, что-то очень важное для размеренного существования, как вдруг из остановочного киоска — кувалдой по морде: «Гоп-стоп! Чешуя! Не поймал я ничего!» Или какие-нибудь воровайки. И немедленно душа низвергается в вонючую мглистую бездну, где даже черти эту парашу вряд ли слушают.

И как к этому относиться? Раздраженно ворчать, ругаться, вызывая насмешки продвинутой толпы? Или спрятаться под спасительную броню сарказма и насмешки? Типа: только сядешь к телевизору толком рекламу посмотреть, а тут фильм какой-нибудь мешает — ну, невыносимо!

— Я вижу, ты вчера, Петр Степаныч, опять… того?

— Подожди-ка, Василич, посидим. Включи свет!

Закурили.

— Дай-ка номер, посмотрю.

Под слабой лампочкой зашелестел газетой. Вот Денисов (торжественный) на детской площадке, построенной его стараниями, вот (по-доброму так улыбается) на спортивном корте, а вот он (внимательный) за столом в своей приемной принимает просителей. Еще в этом номере на первой полосе была опубликована программа депутата Денисова с громадным патретом. Хороший такой взгляд, живой, напряженный, проницательный. Пиджак твидовый. Депутатский значок на лацкане. И программа хорошая. Написанная простым, ясным слогом. С главным посылом: одни новые богачи в нашей думе сидят, а надо бы простых людей туда побольше — врачей, учителей, рабочих… Ну и, разумеется, журналистов. На последней полосе, над кроссвордом, был опубликован странный монолог депутата Денисова, который сотрудники газеты весело называли между собой «литературными мечтаниями». Но писал его Петр Степанович искренне и серьезно и сейчас стал напряженно перечитывать текст, переводя его мысленно в живую речь и прислушиваясь к звучанию — нет ли какой фальши.

Он представил себя на трибуне у микрофона. Обращенные к нему тысячи угрюмых лиц. И морозный гулкий воздух, заполняющийся словами.

Я мечтаю… Я мечтаю о том времени, когда, забыв распри, обнимутся белые и черные.

Нет, я не имею в виду цвет кожи. Я говорю о людях, которые превратились в шахматные фигуры. Они ведут тайные и явные операции друг против друга, разыгрывая под горьким задымленным небом свои бесконечные дебюты. Они испытывают явно нездоровое чувство удовлетворения, разрабатывая хитроумные шахматные комбинации, думая, что город, страна — это шахматная доска.

И это происходит в дни, когда сотни тысяч, миллионы людей чувствуют свою обездоленность и угрюмо проходят мимо избирательных участков, махнув рукой на всю эту возню. Им надоело быть зрителями в этой бесконечной игре. Очень может быть, что скоро игра будет продолжаться в пустом зале и пешки, возомнившие себя ферзями, будут сражаться только под шелест измятых вчерашних афишек.

Я мечтаю о том времени, когда богатые, отягощенные своим богатством, будут вкладывать свои деньги не только в футбольные клубы, но и в дома престарелых, больницы и школы. Ибо можно, конечно, остаться в памяти народной удачливым и ловким бизнесменом, но достойнее, когда тебя вспоминают как сердобольного, сочувствующего человека. Можно быть болельщиком не только на стадионе. Можно болеть за сирых и убогих — они из нашего прошлого, от которого не отказываются, как нельзя отказаться от родителей, от детства, от самой жизни. Можно болеть за молодых и сильных — они наследуют страну.

Я мечтаю о том времени, когда в нашей богатейшей стране не будет ни бедных, ни бездомных, когда человека не будет снедать мысль о голоде и о лекарствах. И не будет ни одного обездоленного, потому что государственные мужи будут руководствоваться простым и ясным постулатом: не человек для государства, а государство для человека.

Я мечтаю о том времени, когда российский флаг, развеваясь на семи ветрах, будет вызывать чувство законной гордости за свою страну. Потому что сильная и великодушная страна примет и защитит даже пропащих своих детей. И если обидят даже самого никудышного, но нашего, российского, гражданина — 6-й Российский флот немедленно выйдет в поход, чтобы не дать свершиться несправедливости.

Я мечтаю, что когда-нибудь прекратится казнокрадство и чиновники всех мастей вдруг раскаются, выйдут к честному народу, и падут перед ним на колени, и заплачут. И попросят публично прощения за свои грехи: за лихоимство, за грубость и небрежение, за бессердечность и жадность — и будут служить народу честно и бескорыстно, а не жить, как новые баре, в высоких теремах, в заботах о собственном животе.

Трудно — просто невозможно — поверить, что это когда-нибудь случится.

Но все-таки — я мечтаю.

А по-моему, хорошо получилось, довольно заурчал внутри себя Денисов. Манифест! Только надо было покрупнее набрать. Десяткой, что ли. И линейками отбить. И не хватает точки пули в конце. Нет, не выиграть, вдруг уныло подумалось Петру Степановичу. Ни за что не выиграть! Какие наши ресурсы? Денег нет. А то, что его выдвинула партия власти, так это как гири на ногах. Столько эта партия накосорезила, что сейчас только скажи, что от них идешь, враз сомнут. И конкуренты оживились, рассказывают басни, что они-то как раз люди не партийные, поэтому будут яростно протестовать против отмены льгот ветеранам, против низкого уровня пенсий, словом, против всего, что предлагают эти… Ну, вы сами знаете кто, со значением говорили остальные кандидаты в депутаты городской думы по 36-му избирательному округу. Однако Денисов знал (разведка донесла), что у всех у них были партийные билеты, все они были одной масти, хотя и тщательно это скрывали.

Сам Денисов в единую и неделимую вступил довольно странным образом. На какой-то тягомотной презентации, когда Савлов представлял свое новое приобретение, какую-то туристическую фирму с идиотским названием «Багамский элизиум» и абсолютно тогда непьющий Денисов томился со стаканом ананасового сока, патрон, проходя мимо, бросил ему небрежно: «Завтра напишешь заявление о приеме в партию». И, не глядя на закоченевшего Петра Степановича, объяснил: «Меня каждый день терзают: почему твой помощник до сих пор не у нас. Надоело». А приглядевшись к безжизненному лицу Денисова, вдруг весело добавил: «Не грейся! Как записались — так и выпишемся!» И тут же жестко, со значением, как гвоздь вбил: «Так надо».

Савлов был не только олигарх, но и крупный партийный деятель. Правда, в основном его деятельность сводилась к финансированию партии. И куда там Савве Тимофеевичу Морозову с его тысчонками на нужды большевиков! Миллионы! Миллионы в твердой американской валюте передавались олигархом из рук в руки для проведения партийных мероприятий. Понятно, регионального масштаба. Прочие местные конференции, совещания, заседания, акции должны были обеспечивать депутаты городской думы, входившие во фракцию единой и неделимой. И значимость депутатов оценивалась сообразно их денежному вкладу в партийное дело. Члены исполкома районного отделения были из неуничтожаемой когорты партийной прислуги — все они раньше служили высоким идеям коммунизма, потом разом перешли в новую госпартию, почуяв в ней источник вечного наслаждения, и стали продолжать с успехом свой маленький бизнес. Денисова в местном политсовете не любили. Заместитель секретаря, перезревшая дама с вечно вытаращенными глазами и плаксивым голосом, всю жизнь проработавшая освобожденным профоргом на Тяжмаше, несколько раз подкатывала с предложениями профинансировать партийные дела, но, получив твердое «нет», просто возненавидела Петра Степановича, потому что видела в этом ущерб собственному благополучию. Но Денисов не собирался давать ей ни копейки, так как предполагал, что мадам просто хочет купить себе новый кухонный гарнитур. Ему рассказывали, что деньги, собранные на похороны старого секретаря исполкома (тому разбили голову монтировкой кинутые им партнеры по торговому бизнесу), пошли на новую итальянскую мебель в гостиную пучеглазой жабы.