Строгий профессор - Надежда Мельникова

хоть и тот ещё парнокопытный. И пока мы гоняем деда по квартире, пьём чай и решаем, кто кого соблазнил, как-то незаметно приходит утро.

— Ваша дочь и я будем встречаться, я понимаю ваш шок, Надежда Сергеевна, но мне она очень-очень нужна, и я нужен ей.

Это где такое, интересно, написано? Смотрю на него с недоверием. Вслух я такого не говорила. Пару раз призналась в любви, и то на эмоциях.

— Так что, — продолжает профессор, — придётся каким-то образом смириться.

— Хорошо, — нехотя соглашается мать, глубоко вздохнув и глотнув чаю.

Знаю, какой вопрос её мучает, но она всё никак не решится. Вот вечно она мнëтся, я бы уже тысячу раз спросила.

— Обещаю, больше никогда не буду обижать её. — Гладит он мою ладонь.

А я, конечно же, руку свою из-под его огромной лапищи вытягиваю, ещё чего, не заслужил пока.

— Наташа замечательная девушка, очень умная, весёлая, интересная.

Слушала бы и слушала, как мой правильный Заболоцкий подмазывается.

— Вы женаты, профессор? — наконец-то не выдерживает мать.

— Нет, ну что вы. Будь я женат, меня бы здесь не было.

Ему повезло, что я отходчивая, а мама зачастую довольно мягкотелая. Она, опустив голову, разглядывает цветочки на кухонной скатерти, наверное думает, что я залечу и пойду по её стопам. А я, усмехнувшись, громко бью ложкой по стенкам чашки, размешивая сахар в чае.

Знаю — это неприлично, но мне нравится бесить профессора.

Глава 20. Строгий профессор

Последующие дни напоминают игру в кошки-мышки. Профессор водит меня ужинать, дарит цветы, делает комплименты, провожает, много и горячо целует, но я — как бы это покультурнее выразиться — ему не даю.

Хотя он хочет, и я очень сильно хочу, но всё равно выкаблучиваюсь, оказывая сопротивление. Заставляю его признаться, что Лилю он не трогал, ни в Москве, ни здесь ничего у них не было.

Но я и так это вижу. Судя по его сумасшедшему голоду и горящим глазам, страсти и безумию, секс у него был давно. Во время одной из наших бесед он откровенничает, что с другими женщинами всегда надевал презерватив, даже со своей училкой, с которой, на секундочку, жил вместе и якобы планировал детей, но со мной ограждаться резиной ему совсем не хочется.

Мне неприятно говорить о его бывшей, но льстит тот факт, что я вызываю в нём такое безумное желание и страсть. Обнимая меня, профессор напрочь забывает о благоразумии.

Он продолжает работать, составляет учебно-методические пособия для словесников, а я стараюсь не думать о нём каждую секунду, пытаюсь учиться. В университете мы соблюдаем строгую субординацию. Иногда я даже не здороваюсь с ним, делая вид, что не заметила.

Но на очередном семинаре я снова ничего не отвечаю на заданный им вопрос, и мой профессор злится, приказывая мне сейчас же зайти на кафедру. Это последняя пара нашей группы, студенты собираются домой, и, пожав плечами, я выполняю приказ преподавателя.

— Ты опять не выучила?! — Закрывает он за мной дверь, ставит руки на пояс, его глаза мечут молнии.

При этом он жадно осматривает меня, особенно ноги в короткой клетчатой юбке.

— Ладно. — Поднимаю руки вверх. — Признаю, в этот раз я просто хотела позлить тебя.

— Ах позлить, ты хотела меня позлить, студентка Иванова? — выходит профессор из себя.

— Да, — смотрю на его губы, красивое мужественное лицо.

Дурею от его крепкой фигуры и широких плеч, сегодняшняя голубая рубашка ему невероятно идёт.

— Мне нравится, когда ты, Роман Романович, строгий и агрессивный, — наклоняю голову к плечу, — я так сильно возбуждаюсь от этого.

Профессор каменеет, кажется, все его мышцы напрягаются. Такой он забавный, когда борется с собой, не в силах нарушить правила. Я прикусываю нижнюю губу и улыбаюсь, облизывая её язычком.

— Там, в каморке, — хрипит он, указывая на дверь, — на полке над столом свалены старые методички по словообразованию, мне они завтра на первой паре понадобятся! Принеси мне их, сейчас же, —  жестом указывает на тонкую фанерную дверь.

Пожав плечами, послушно иду туда. Здесь тесно. Мне приходится тянуться через стол, карабкаться вверх в своей короткой ученической юбке в складку. Дверь за моей спиной хлопает. Мы вдвоем оказываемся отрезанными от целого мира, погружаясь в полумрак узкого, пропахшего пылью помещения без окон. Мгновение и меня резко придавливает грудью к столу, заваленному запасами пакетиков чая, пачек кофе и сахара. Я задыхаюсь от ощущений.

Рома задирает мою юбку и…  лупит линейкой по заду.

— Ай! — я вскрикиваю.

Ягодицы простреливает резкая, но почему-то возбуждающая, сладкая боль.

— Ты начнешь учить мой предмет, Иванова, или я просто не знаю, что с тобой сделаю.

— Ай! — оборачиваюсь, глядя на него затуманенным взглядом, а он прижимается ко мне сзади, наклоняет ниже, свободной рукой бессовестно и очень пошло мнëт через рубашку грудь.

Снова бьёт линейкой. И это больно. И это кайф. Секс в чистом виде. Ничего не соображая, я послушно укладываюсь на стол полностью. Схожу с ума, потому что сейчас мой профессор так охренительно сладко доминирует надо мной, заставляя гореть всё тело.

Линейка летит в сторону.

Он тяжело дышит, зол от моего непослушания на семинаре и бесится от того, что я его не слушаюсь. А ещё возбужден. Очень сильно. Я его извела воздержанием. Напор профессора немного пугает, но я совсем забыла, что вчерашняя девственница. Он задирает юбку выше, затем, дернув колготки с трусами вниз, проверяет меня ладонью и жестко врывается сзади. Капелька боли и паники, затем все становится на свои места.

Мои раскалённые, воспаленные от ударов линейкой ягодицы чувствуют его, и это новый уровень наслаждения. Это наш первый секс после расставания, и он шикарен. Немножечко страшно, но все равно приятно. Он не раздевается, приспустив брюки, имеет меня на кафедре. Жадно любит в пыльной каморке для хозяйственных нужд.

— Я из-за тебя в аду сгорю! — шипит он, прикусывая моё ушко.

Сжимая мои груди, он поглядывает на дверь, входит в меня ритмично и быстро. Его большой инструмент сводит меня с ума, и, раздвигая ножки шире, я принимаю его до самого основания.  Мне неудобно лежать, шея затекла. Но я заведена до предела и уже через десять шлепков достигаю оргазма. Рома тоже не может ждать и бурно, со стоном достигает предела удовольствия.

В ход идут влажные салфетки. Я