След крови - Стивен Эриксон

его молодости, а кости могли бормотать ему все, что заблагорассудится. А если утром вернется навязчивая ломота… что ж, он еще успеет проклясть тот день.

Повернувшись спиной к морю, Вуффин не увидел кроваво-красного паруса, появившегося на южном горизонте.

– Вызовы, связанные с осуществлением власти, – сказал Бошелен, поднося к свету хрустальный кубок и внимательно разглядывая вино, – требуют уникального в своем роде труда, суть которого в состоянии постичь лишь немногие из простонародья. Вы согласны с этим, сударь?

– Я говорил об этом много раз, – ответил Клыкозуб, бросая взгляд на Грошемила. – Как ты и отметил в первом томе «Тирании», писарь. Замечаете, Бошелен, как он записывает все наши слова? Я, да будет вам известно, работаю над книгой, трудом из многих частей, и этой ночью вы тоже стали составляющей повествования о моем восхождении к власти.

– Приятно слышать, сударь. – Бошелен поднял кубок.

– А если ваш товарищ соблаговолит что-либо промолвить, он тоже будет вознагражден бессмертием, воплощенным в пергаменте моих добродетелей… Грошемил, запиши: «Пергамент моих добродетелей»! Я, видите ли, наделен даром сочинять на ходу броские фразы и полон решимости сохранить их для будущих поколений. «Сохранить для будущих поколений»! Запиши, писарь!

– Увы, – произнес Бошелен, – таланты Корбала Броша заключаются в другом, и, будучи приглашен на ужин, он часто привлекает внимание своей скромностью и явной любовью к хорошей еде. Не так ли, друг мой?

Корбал Брош поднял взгляд от тарелки, облизал жирные губы и ответил:

– Тебе не кажется, Бошелен, что те трупы, которые я оставил снаружи, уже замерзли?

– Пожалуй, – кивнул Бошелен.

Что-то проворчав, Корбал вернулся к еде.

Клыкозуб махнул рукой, и слуга вновь наполнил его кубок.

– Меня всегда удивляло, – заметил он, – что подавляющее большинство обычных людей смотрит на трупы с ужасом и отвращением, в то время как я нахожу в их безжизненных позах некую выразительность.

– Воистину замечательно сказано.

– Вот именно. Плоть в самом безыскусном ее выражении.

– Плоть, которая переступает пределы повседневности и сама становится искусством, если учесть скрытый в ней потенциал.

– Да, потенциал. – Клыкозуб вдруг нахмурился. – Какой потенциал вы имеете в виду, Бошелен?

– Ну… возьмем, скажем, те тела, которые вы подвешиваете на крюках на стене вашей крепости. Разве они не символичны? Иначе зачем вообще их демонстрировать? Я бы сказал, что труп – это чистейший символ власти. Доказательство власти жизни над смертью, перед лицом которого сопротивление теряет всякий смысл, превращаясь в бесполезное падение в яму с известью, куда попадают все неудачники.

Пока он говорил, Клыкозуб вертел рукой почти перед самым лицом писаря, который царапал на своей дощечке так быстро, как только мог.

– Труп, друг мой, – продолжал Бошелен, – являет собой обнаженную истинную суть власти. Незамаскированную, очищенную от всех дымовых завес. Собственно, труп существует при любых формах правления. Не важно, покоится ли он под мягким бархатом или на позолоченном возвышении или поднят на украшенных драгоценными камнями мечах, – он остается самым горьким, пусть и молчаливым упреком в адрес всех абсурдных идей о равенстве, столь распространенных среди смутьянов. – Бошелен отхлебнул вина. – Труп может быть другом лишь облеченного властью. Подобно наложнице, холодной любовнице, костяному штандарту, трону из липкой плоти. – Он поднял кубок. – Выпьем же за трупы, друзья мои!

– Угу, хозяин, за это точно стоит выпить, – рыгнув, сказал Эмансипор с дальнего конца стола.

Клыкозуб помедлил, почти касаясь кубка губами, и повернулся к Ризу:

– Уважаемый Бошелен, вы позволяете своему слуге столь грубо вас прерывать?

– Я его балую, это верно, – ответил Бошелен. – Но что касается данной темы, то Риз в ней, можно сказать, специалист. В моряцком сообществе он известен как Манси Неудачник, во всех морских путешествиях его преследует всевозможные злоключения. Так ведь, Риз?

– Угу, хозяин. Любовники из нас с морем никакие, это точно. Можно мне еще вина?

– Похоже, вам несколько не по себе, любезный Риз, – заметил Бошелен. – Возможно, продрогли на холоде?

– Продрог? Угу, хозяин, до самых белых корней моей седой души, но глоток вина вполне меня исцелит. Повелитель Клыкозуб, благодарю вас за эскорт, который вы мне предоставили. Иначе я вряд ли бы выжил.

– Какие-то неприятности в селении? – спросил Бошелен.

– Кое-какие были, хозяин, но я от них сбежал, а остальное не важно.

– Дорогой господин Риз, – промолвил Клыкозуб, – если вы испытали в Спендругле какие-то неудобства, приношу вам свои извинения.

– Мой повелитель, есть кое-что, чего никому не следует видеть, а у того, кто сие узрит, жизнь становится короче на десятилетия. От такого дрожь пробирает до костей, а перед глазами встает тень Худа, и человек потом какое-то время сам не свой. Так что благодарю вас за теплый очаг, полное брюхо и здешнее вино.

– Хорошо сказано, – кивнул Бошелен.

Клыкозуб с деланым удовлетворением улыбнулся.

Разговор на другом конце стола вернулся к обсуждению тирании и прочего, и Эмансипор откинулся на спинку стула. Он невольно вздрогнул, вновь вспомнив увиденное в спальне Фелувил. Те рты явно были позаимствованы у других людей, других женщин. Отрезанные и вновь пришитые на… хотя, с другой стороны, он видел зубы и языки. Нет, решил Манси, что-то тут не так.

Достав трубку, Риз набил ее ржаволистом и закурил, наблюдая сквозь клубы дыма за писарем Грошемилом. Тот сосредоточенно царапал своей палочкой, заполняя одну за другой восковые дощечки, содержимое которых ему, вероятно, предстояло перенести на пергамент добродетелей его повелителя. Жизнь, угодившая в ловушку букв, выглядела пугающей, и вряд ли в существовании под властью безумца имелись положительные стороны. Эмансипор радовался, что не находится на месте Грошемила. Его собственная жизнь в роли слуги сумасшедшего господина и его столь же безумного товарища явно была намного лучше. Нахмурившись, Риз потянулся к ближайшему графину с вином.

«Вот что действительно ужасно – так это безумцы во власти. Кто решил, будто это хорошая идея? Полагаю, боги, но они еще безумнее, чем все остальные. Мы живем под непредсказуемой пятой безумия, так стоит ли удивляться тому, что мы пьянствуем или еще что похуже?»

В дальнем конце стола улыбались безумцы – даже Корбал Брош.

«Кажется, мне хочется кого-то убить», – подумал Эмансипор.

– …самый восхитительный принцип, – говорил тем временем его хозяин. – Вы полностью последовательны в том, чтобы вешать каждого посетившего ваши владения чужака, сударь?

– По большей части – да, – ответил Клыкозуб. – Естественно, бывают исключения. Потому вы и присутствуете здесь в качестве моих гостей.

– В таком случае, сударь, – промолвил Бошелен, слегка наклонив голову, – вы ведете себя неискренне.

– Прошу прощения?

– Ты отравил нашу еду, – все так же улыбаясь, сообщил Корбал Брош.

– Желтый паральт, – кивнул Бошелен. – К счастью, как я, так и Корбал давно