Серебряные звезды - Тадеуш Шиманьский

Стало рассветать. На какой-то момент наступила тишина, а через минуту руины Берлина наполнились выстрелами и взрывами… По телефонным проводам пронеслась весть: «Немцы контратакуют…»

Берлинский политехнический институт огрызался огнем автоматов. Несколькими меткими выстрелами надо было заставить его замолчать. С металлическим треском щелкнул орудийный замок.

— Прицел двенадцать, огонь!

Грохот ударил по барабанным перепонкам. Дом зашатался. Снаряд врезался в стену первого этажа.

— Шестнадцать… целиться в окно… огонь!

Оконная рама разлетелась от удара.

— Хорошо… По очереди, но в каждое окно по снаряду… Огонь!

Дом сотрясался. Через мгновение по нему били четыре орудия. Потом мы стреляли по другим зданиям.

— Может, ударить по парку? — спросил Зубко.

— Не надо! Там ведь мирные жители.

Батарея минометов била по нашему зданию. Мины разрывались во дворе, на крыше. Солдаты прятались в подвале. Рядом с домом стоял тяжелый танк. Он методически обстреливал угловой дом. Орудийный ствол танка дрожал при отдаче, улица отвечала эхом. Потом появился второй танк, и оба стали яростно палить по крыше. В подвале я встретил командира батальона.

— Пойдем, пришло наше время.

Я плеснул в лицо воды, вытер его носовым платком и вышел во двор. Мы снова начали обход рот. Личный состав нес потери. Рота, наступавшая на станцию метро «Тиргартен», овладела несколькими корпусами и продолжала громить немцев. Если мне не изменяет память, именно эта рота сражалась с противником в той тесной улочке. Борьба была ожесточенной, смертельной: начиналась у подвала и доходила до крыши. Сражались на лестничных клетках, в комнатах. Отдельные группы врывались в дом, гранатами и автоматами прокладывали себе путь от этажа к этажу. Дым от дымовых шашек заволок улицу, и это помогало более безопасно проскакивать сквозь огонь пулеметов, блокировать здания. Каждая военная хитрость приносила плоды. Росло число захваченных зданий.

В тесной улочке был подбит панцерфаустом советский танк. Он загорелся, но экипаж сумел погасить пламя и сразу же бросился в дом, из которого стреляли. Их было четверо. Не колеблясь, они пошли бороться с численно превосходящим их противником. Двое погибли, а остальные взяли в плен двенадцать немцев.

— Немецкие летчики, — произнес Сашка. — Наверно, у них уже нет самолетов, если они воюют как пехотинцы.

К нам в подвал вошел советский майор и сказал:

— Командир второй гвардейской танковой армии приказал всех способных сражаться бросить в бой! Я его адъютант.

Командир батальона позвонил в штаб полка, а я — в штаб дивизиона. Если возникнет необходимость, оставим двух разведчиков, а остальных — на танки… Командир дивизиона прерывает меня и напоминает, что мы, артиллеристы, должны сражаться нашими орудиями, и поэтому запрещает делать это… Я откладываю трубку и, зная данные относительно количества личного состава пехоты, грустно улыбаюсь. Никто не пошлет в бой тех, кто лежит сейчас в госпиталях, кто остался на лестничных клетках, кто лежит на берлинских улицах. Они уже не могут быть десантниками. В роте, наступающей в направлении станции «Тиргартен», осталось девять человек, в том числе двое раненых. В другой роте насчитывалось четырнадцать человек. Впереди — целый день боев, и неизвестно, как долго все это продлится.

Приходят два командира танковых батальонов. Один из них коренастый, с широким лицом сибиряка, другой — высокий, худощавый. У того, что повыше, обожженная щека и рука на перевязи. Его серые глаза полны решимости.

— У меня два танка, — говорит коренастый.

— У меня три, — с гордостью произносит высокий.

Итак, у этих двух командиров батальонов всего пять танков. Немного и много… Другие не имеют ничего. Других нет. Они лежат в танках вместе с товарищами. Их танки стоят на улицах, у домов, у канала… Закопченные, с пробитой броней.

Командир батальона подбирает десант. Не знаю, откуда он взял солдат. Может, это «скрытый» резерв? Их было около двадцати. Сели в танки. Командир батальона благословил их — и десант пошел в бой.

Ползком по бетонному полу я добрался до стены. Через небольшое отверстие доносился стон. Он то затихал, то снова усиливался. Казалось, он шел откуда-то из-под земли. Кто-то молил о помощи. Звал по-русски. Я еще сильнее прижался к земле. Мои бойцы тоже услышали эти звуки. Я оглядел всю округу и увидел его. На дороге недвижимо стояла стальная махина. Сегодня утром я проходил мимо. Было тихо. Снова раздался раздирающий душу стон. Кто-то из экипажа молит о помощи. Он верит в жизнь, в людей, не хочет умирать в стальной коробке, хочет жить…

Приходит Сашка и говорит:

— Хорунжего убили.

Выходим во двор. Подхожу к лежащему офицеру. Еще дышит, но без сознания. Хорунжий Станислав Ситник тихо умирает.

По нашему дому стреляют минометы. Мины небольшие. Разрываются на крыше, крошат бетонный свод, но ничего не могут сделать. Стоя в подвале, смотрим на брызги щебня и песка. Серый дым медленно растворяется. Перебить все перекрытия нашего здания может только большая бомба. Мины только развлекают нас, правда, в то же время и действуют на нервы. Мы должны спуститься к роте, которая ведет бой, а эти мины не позволяют выйти из подвала. Под их частыми ударами внутренний двор стонет. К подвалу сбегаются телефонные провода. Кабелей много, и все они черного цвета. Только один из них отличается своим зеленым цветом. Черные связывают сражающиеся подразделения, санитарные батальоны, тыловые части. Дежурный телефонист беспрерывно проверяет связь и все время повторяет: «Проверка линии».

Мы отошли метров на двадцать и услышали взрыв. Обгоревшие этажи здания постепенно оседают. Командир батальона — в плечо ему угодил кирпич — корчится от боли. В этот момент всех нас заволокла пыль. Красная пыль. Смотрю на развалины, под которыми погребены солдаты. Тысячи тонн бетона и щебня засыпали людей, которые по фронтовым дорогам дошли до этого проклятого города. Здесь кончился их боевой путь.

Двадцать пять минут третьего ударил залп гаубиц. Это 9-я батарея. Около трех часов в подвал вошли разведчики Советской Армии. Они рассказали о переговорах, которые ведет Советское командование. Говорили о капитуляции Берлина и берлинского гарнизона.

Бои в городе утихли. Только далеко на юго-западе продолжала оказывать сопротивление какая-то группировка.

Я вышел на улицу. Мертвая тишина. Вода в канале блестела в отблесках пожара.

Ко мне подошел подпоручник Троицкий и спросил, не стоит ли нам вывесить на Колонне Победы наш национальный флаг? Имеем ли мы право?

— Флаг и… на Колонне Победы? Это где?

— А там, за виадуком…

— Имеем ли право? Имеем! Мы боролись в Берлине. Если хочешь, бери солдат и действуй. Есть у вас флаг?

— Найдем, — сказал Троицкий.

Добровольно пошли бомбардир Александр Карпович и капрал Антоний Яблоньский — оба радиотелеграфисты, а также рядовой Эугениуш Межеевский из орудийной прислуги. С ними отправились Казимеж Отап и Стефан Павелчик. Флага у них не было. Они нашли две красные наволочки и простыню, скрепили их булавками и телефонным проводом. Потом срубили молодое деревце, очистили его от веток и пошли на восток, к Колонне. Осмотрели брошенное немцами военное снаряжение, цветные парашюты, свисающие с деревьев. Через четверть часа ребята уже были на круглой площади Гроссер-Штерн с выходом на три улицы. А вот и Колонна Победы. Наверняка Бисмарк перевернулся бы в каменном гробу, если бы увидел польских солдат в суконных зеленых полевых фуражках. Ведь он всю свою жизнь угнетал поляков, а тут такой афронт… историческое оскорбление!

— Давай сюда деревце, сейчас укрепим на нем флаг. Оторви кусок проволоки и сбрось эту маскировочную сетку. У немцев здесь был неплохой наблюдательный пункт, правда? Смотрите… рейхстаг, а на нем красный флаг наших союзников. Как раз на пару будет, так ведь? — говорил Карпович. — Готово… сейчас…

— Смирно, ребята! — скомандовал Троицкий. — Нам выпала честь вывесить в фашистском гнезде польский флаг во славу нашей родины и Войска Польского. Вместе с советскими солдатами мы победили фашизм. Надо, чтобы наш народ помнил об этом. Идемте, ребята, я должен написать рапорт командиру полка, пусть знает…

И вот День Победы! 9 мая где-то около девяти часов мотоциклист из штаба полка привез радостную весть: конец войне! Это действительно была добрая весть. Передаваемая из уст в уста, она с быстротой молнии дошла до всех солдат. Громкий возглас «ура-а-а» долетел до соседнего леса, до зенитного артиллерийского полка, который открыл стрельбу по белым облачкам, медленно плывущим на восток.

* * *

Родина встречала нас объятиями. Мы мечтали об отдыхе. Однако выяснилось, что об этом думать рано. Надо было помогать молодой народной власти, оберегать ее от опасностей. Надо было еще победить реакционное подполье и банды. Опять должна была проливаться кровь. Но все это было уже в мирное время. Солдат-фронтовик не подвел. Он выполнил свой долг с честью, до конца, как на всем своем боевом пути.