Найти Элизабет - Эмма Хили

– Фрэнк, – говорю я, и у меня внутри все сжимается от чувства облегчения. Мне кажется, что я снова с Одри и пью джин ее отца. Все куда-то ускользает, но это нормально, я ничего не пытаюсь удержать. Мне больше не надо тратить силы на то, чтобы сохранять их в памяти: пудреницу, кабачки и сумасшедшую. Теперь они могут уйти.

– Интересно, не считал ли Фрэнк кабачки чем-то вроде могильных цветов, – говорит Хелен и включает отопление в машине на полную мощность. – Когда помогал их сажать. Тем самым он как бы заботился о ее могиле.

– Человек, живший здесь, выращивал исключительно крупные кабачки, – говорю я и отворачиваюсь от потока горячего воздуха и смотрю на пролетающие мимо нас за окном зеленые заросли утёсника и отдаленную полоску моря. Мы обязательно должны передать кусочки дерева и пудреницу, но я не знаю кому.

– Да, ты говорила.

– Кто-то однажды попытался выкопать его кабачки. Он думал, что это его соперник по садоводческим соревнованиям, но ошибался.

– Я знаю, мама. Просто подумала, что, возможно, это был знак раскаяния. Ведь, в конце концов, происшедшее могло быть результатом случая. Ты всегда говорила, что дом Фрэнка был гиблым местом в самом прямом смысле слова. Может быть, она неудачно упала, а он запаниковал.

– Я один раз чуть было не свалилась с лестницы в привокзальной гостинице, – говорю я. – Я ведь тебе, кажется, рассказывала. А моя подруга Одри чуть было не упала со скалы.

– Да, мама, ты мне говорила.

Хелен едет очень медленно, стараясь далеко не отъезжать от обочины, и, по всей видимости, не замечает того, как я читаю вслух дорожные знаки: «Впереди уклон» и «Пешеходные дорожки отсутствуют». У нее дрожит рука, когда она переключает скорости. Когда я спрашиваю ее, куда мы едем, в ее голосе совсем не чувствуется раздражения.

– Что произошло с Дугласом? – спрашивает она.

– Он отправился в Америку, – отвечаю я. – Он туда все время хотел уехать. Наверное, поэтому ему нравилось анализировать свое произношение, употребление слов и фраз. Он продал все, что у него было, чтобы купить билет. Кроме «Арии с шампанским».

– Ха-ха-ха, – смеется Хелен, остановив машину у пляжа.

Она помогает мне пройти по песку к воде. У нас у обеих руки испачканы землей, и мы смываем ее в морских волнах. Дочь целует меня в голову, а у меня начинает урчать в животе от голода. Может быть, в карманах еще остался шоколад? Я ощупываю свой кардиган, роюсь в сумке, но ничего не нахожу. В животе снова урчит.

– А Фрэнк? – Взгляд Хелен устремлен куда-то далеко в море. Оно сегодня неспокойное, волны напоминают смятые тюбики краски. В такую погоду я ни за что не стала бы купаться. – Что с ним сталось?

– Он сделал мне предложение.

– Что?!

– О, прошло уже много лет. К тому времени мне уже исполнилось двадцать два года. Его долго не было. Отец говорил, что он сидел в тюрьме, но мы с мамой сомневались. Как бы то ни было, однажды он объявился и сделал мне предложение. Просто так, ни с того ни с сего. Конечно, я ему отказала. Я уже была помолвлена с Патриком.

– И как же он это воспринял?

Мгновение я размышляю над ее вопросом, хотя воспоминания причиняют мне боль.

– Думаю, что он почувствовал облегчение.

Но болезненное, подавленное выражение, появившееся у него на лице, когда он услышал мое «нет», снова встает у меня перед глазами. И вновь я задаюсь вопросом, ответила бы я «да», если бы не была уже помолвлена с Патриком, и не был ли в ту минуту мне противен Патрик за то, что оказался помехой. И я спрашиваю себя, как бы я могла жить в браке, в котором каждый день вспоминала бы сестру.

– И, конечно, вполне вероятно, что он на самом деле убил ее, – говорит Хелен, и я чувствую по ее голосу, как ей трудно произносить это. – Тогда все стало бы еще намного сложнее.

Она вглядывается в туманную полоску между небом и морем.

– Как ты думаешь, он хотел ее убить? – спрашивает Хелен.

Я оглядываюсь на пляж.

– Я закопала там Сьюки, – говорю я.

– Нет, мама, это сделала не ты…

– А потом она закопала меня. И я разозлилась.

Впоследствии я всегда чувствовала вину. За то, что злилась. А ведь она просто играла. Потом, кажется, был еще один раз. Я сделала ей платье из ногтей. Сотен розовых ногтей, закопанных в песок.

Эпилог

– Не иначе как он надеялся, что хотя бы одна вещь принесет ему прибыль. Да, не повезло бедняге.

Голос звучит тихо. За ним следует сдавленный смешок. Откуда он доносится, мне не видно из-за массы одетых в черное тел.

– У меня такое подозрение, что она нарочно собирала весь этот хлам, чтобы он потом в нем копался. Она наверняка знала, что он не устоит перед соблазном отнести фарфор к оценщику.

– Ты имеешь в виду майолику? Это финальная шутка нашей тети Элизабет. Бедный Питер.

В духоте клубится пыль, оседая на плечи, спины, ноги. Воздух наполнен запахом дешевой новой одежды. Я в западне и задыхаюсь. Похоже, мне отсюда не выбраться и даже негде присесть. Я прислоняюсь к плечу крепкой, задрапированной тканью перегородки, но какая-то толстая женщина вскрикивает и, сделав шаг назад, сурово на меня смотрит.

Я же валюсь дальше вперед, пока не натыкаюсь лицом на лацканы пиджака, и на какой-то миг в толпе возникает просвет. В него мне видна кремового цвета стена и пятно света. А еще доска, доска с ножками, уставленная чем-то съедобным. Я проталкиваюсь к ней, пока люди в черном вокруг меня натянуто улыбаются и отпивают из своих бокалов. Одному богу известно, зачем они набились сюда, как персики в консервной банке.

Когда я дохожу до кремовой стены, там тоже клубится пыль, но здесь она поднимается к свету, а воздух прохладнее. Я кладу руку на приспособление для сидения. Через минуту я должна буду вернуться. Но сейчас я должна что-то сделать. Я уже не помню, что именно, но знаю, что это важно. И если я спрошу, то кто-нибудь мне непременно скажет.

Фаршированный хлеб – намазанный маслом и набитый начинкой – порезан на квадратики, и я слышу, как у меня урчит в животе. Но я не знаю, что мне с ними делать. Затем я вижу, как какой-то мужчина берет один кусок и, сжав в пальцах и чавкая жирными губами, кусает. Мне делается противно, но я все равно повторяю его действия, набивая себе рот хлебом. Кусок скользит вдоль моего языка – холодный, острый и какой-то несвежий. Кто-то подходит ко мне и улыбается, и тогда я в спешном порядке ухожу. Скрываюсь в кухне. Здесь тепло, горит плита; она гудит, как будто смеется себе под нос, облачившись в собственные горячие черные одежды.

– Передай мне, пожалуйста, нож, моя дорогая, – говорит краснолицая особа, похожая на домохозяйку.

Я обвожу взглядом комнату, но не могу сообразить, что ей нужно, поэтому сквозь стеклянные двери выхожу во дворик. Большая его часть занята такими полыми штуками, но не лодками. Они полны цветов – огромных розовых цветов, что покачиваются на ветру. Зато в паре шагов от меня есть скамья, и я сажусь на нее. Высокая женщина выносит мне кусок вишневого пирога. Она так и говорит – это вишневый пирог – и дает его мне.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она и тоже присаживается.

– Разве я болела?

– По крайней мере, ты должна попрощаться, – говорит она.

– А что, они уже уехали? Я так и не поймала букет.

– Мама, это похороны. На похоронах не бросают букетов.

Она улыбается мне, потом прикрывает рот рукой и смотрит назад в дом. Я тоже смотрю мимо нее на колышущиеся цветы. Сад очень симпатичный, но он не мой.

– Где мы? – спрашиваю я.

– Дома у Питера.

– Не доверяю я ему, – говорю я. – Он плохо присматривает за матерью.

– Теперь уже все равно, мама.

– Как ты можешь говорить такое!

Из дверей выходит светловолосая девушка. Ее голова все в кудряшках.

– Мам, Питер хочет с тобой поговорить.

Мне кажется, я ее знаю.

– Это моя дочь? – спрашиваю я у сидящей рядом со мной женщины и указываю на девушку.

– Внучка, – отвечает женщина.

Девушка смеется.

– Ты слишком стара, чтобы быть моей матерью.

– Неужели?

– Тебе уже восемьдесят один.

Я смотрю на незнакомую мне девушку. Интересно, почему она мне лжет? Или она думает, что это смешно?

– Эта девушка сумасшедшая, – говорю я. – Она того и гляди заявит, что мне все сто.

Входит какой-то мужчина, и женщина встает.

– Я уже сказала вам? – спрашиваю я. – Элизабет пропала. Я все время проверяю ее дом, но мне никто не отвечает.

– Не обращайте внимания, – говорит женщина и кладет руку на плечо мужчине. – Я ей сказала.

Я вижу, что они не желают меня слушать, не воспринимают меня серьезно. Бедняжка Элизабет, с ней могло произойти все, что угодно. Может, она уже умерла, и никто даже пальцем не пошевелит, чтобы ей помочь.

Примечания

1