Найти Элизабет - Эмма Хили

– Как ты думаешь, сколько ей лет? – спросила мама, поправляя простыню, чтобы та не причиняла неудобства искалеченной женщине.

Я ответила, что не знаю и что вряд ли это имеет какое-то значение.

– Наверное, ты права. Только вот я вижу, что она моложе, чем я думала. Вполне возможно, что она даже моя ровесница.

К тому времени, когда приехала «Скорая помощь», бормотание сумасшедшей прекратилось. Ее рот приоткрылся и щеки ввалились. Было мгновение, когда казалось, что она вот-вот придет в себя. Она задвигала челюстью, как будто пытаясь что-то произнести. И тут из уголка рта у нее потекла струйка крови, и она как будто застыла.

– Она умерла у меня на руках, – проговорила мама, когда врачи пытались переложить маленькую фигурку, все еще завернутую в нашу простыню, на носилки.

Несколько минут мы все смотрели на дорогу, хотя она уже давно была пуста. Первой из нас стряхнула с себя оцепенение миссис Уиннерс. Она потерла руки, глянула на небо, будто спрашивая, не будет ли дождя, и через какое-то время пригласила всех нас к себе на чашку чая.

– Рано или поздно это должно было случиться, – произнесла она, усаживая нас в своей комнате. – Она постоянно выбегала на дорогу. Выскакивала перед самым автобусом.

– Ее сбил не автобус, – возразила мама, – а «моррис».

Миссис Уиннерс заметила, что не видит существенной разницы. Она зажгла небольшую электроплитку и, перед тем как разлить чай, набросила шаль на плечи маме. И тут только я увидела, что та дрожит. Я спросила ее, в чем дело, но миссис Уиннерс скорчила многозначительную гримасу, покачала головой и приказала мне замолчать.

– Что это у тебя там? – спросила она, кивнув на мой сжатый кулак.

Я поставила чашку на стол и наконец-таки разжала кулак, в котором держала подарок безумной женщины. Это был цветок кабачка, сухой, увядший и уже рассыпающийся, похожий по форме на трубу старого граммофона.

– От той женщины? Судя по виду, цветок кабачка. Истинное сокровище. И зачем же она тебе его дала?

– Цветы кабачков съедобны. Так же, как настурции. Но я думаю, что она дала его мне потому, что выкопала кабачки в саду одного садовника-любителя, – попыталась объяснить я. – Однажды он чуть не застал ее за этим занятием. Она выкапывала их, как раз когда я проходила мимо. И она знала, что я ее видела.

Я вспомнила, как тот человек в темноте звал на выручку своих соседей и ощупывал камешки наверху забора.

– И что же, таким способом она захотела признаться в содеянном? Ну, уж точно у нее были не все дома!.. О нет, нельзя плохо говорить о покойниках. По крайней мере, по-своему она была честной. Да я и сама неравнодушна к кабачкам.

– Их помогал сажать Фрэнк, – заметила я, обращаясь к маме и полагая, что она может как-то отреагировать, если этот факт имел для нее значение. Но мама только кивнула и прошептала, поглаживая теплую чашку, но не притрагиваясь к чаю:

– Бедная женщина… Она рассказывала о своей дочери. Она говорила мне, что мы обе потеряли наших девочек. Я думаю, что она имела в виду Сьюки. Вряд ли ей что-то было известно обо мне. Ведь она мало что по-настоящему понимала. Но она часто говорила о наших девочках.

– По-моему, это просто обычный бред, – заметила миссис Уиннерс.

– Нет, – отозвалась мама. – Она знала, кто я такая.

– Это только на выходные, мама. В понедельник утром я обязательно приеду и заберу тебя домой. Мама, ты меня слышишь?

Я ничего не отвечаю. Мы находимся в маленькой комнате с простенькими жалюзи и искусственными цветами в вазе. Я чувствую сильный запах дешевого соуса и какого-то дезинфицирующего средства. Хелен стоит, наклонившись, у кровати, на которой я сижу. Она говорит, что скоро вернется, но я понимаю, что она лжет. Я знаю, что она собирается оставить меня здесь навсегда. Я уже пробыла здесь много недель.

– Всего две ночи. И тебе разрешат здесь немного поработать в огороде.

– Я не люблю огороды, – отвечаю я и сразу же начинаю злиться на саму себя за то, что вообще с ней разговариваю.

– Нет, ты любишь, я знаю, что тебе это нравится. Ты постоянно спрашиваешь меня о том, как сажать овощи, и, когда мы дома, ты очень любишь копаться в земле.

Я помню, что на сей раз ни в коем случае нельзя отвечать. Она снова лжет, я никогда не любила никакие огороды. Я совсем не похожа на свою родную дочь. Это ей нравится в любую погоду выходить на улицу, указывать всем, где нужно копать землю для своих прудов, или объяснять, какая почва лучше подходит для выращивания овощей. Мне-то она никогда ничего не объясняет. Она ведь не считает, что мне тоже нужно знать, на какую глубину сажают семена кабачков и насколько глубоко прорастают их корни. Но сейчас я не стану у нее ничего спрашивать. Кроме того, комната уже пуста, в ней осталась только я. По-видимому, Хелен ушла, и я сижу здесь в одиночестве. На стене висит реклама. «Добро пожаловать в Кибл-Хаус». Это дом престарелых, и я никак не могу понять, почему я в нем оказалась. Я смотрю на свои записи и обнаруживаю, что его название и адрес написаны на кусочке розовой бумаги. Кибл-роуд. Здесь у меня когда-то была знакомая. Но она умерла, и имени ее я уже не помню. Наверняка не Элизабет, совсем другой человек.

– Чай через пять минут.

Высокая, плотного сложения молодая женщина выводит меня в коридор, по обеим его сторонам расположены спальни. На мгновение он напоминает мне привокзальную гостиницу, но здесь все двери открыты, и до меня доносится звук телевизоров и голоса тихо переговаривающихся между собой людей. Я вижу чьи-то ноги, вытянутые на кровати, какие-то тапки, ортопедические чулки. Откуда-то доносится непрерывный писк. Мы выходим в просторное помещение, и запах соуса становится не таким резким. Меня усаживают в кресло лицом ко множеству других кресел, которые постепенно заполняются стариками. Все они какие-то помятые, как будто только что встали с постели. Еще один телевизор включен в углу, и из-за его шума у меня в голове все путается.

– Я прождала много-много часов, – говорю я крупной девушке.

– Чего же вы ждали? – спрашивает она.

– Я долго-долго ждала. Больше двух часов.

– Чего именно?

Но я не могу вспомнить, чего я ждала, и девушка тяжело вздыхает и тыльной стороной руки смахивает челку со лба. Она передает мне чашку чая, а я наблюдаю за старушкой, что сидит по другую сторону стола. Волосы у нее обмотаны ярким шарфом, и она очень сгорбленная. Когда она пьет чай, кончик ее носа постоянно оказывается в чашке. Когда она поднимает голову, с него падают капли, и ее джемпер уже почти промок. Допив чай, она опускает голову на руки, чтобы ее согбенной спине стало чуть легче. Подходит человек, чтобы забрать ее чашку. Это элегантный улыбающийся мужчина со смуглой кожей. Наверное, испанец. Я наблюдаю за тем, как он ставит чашки на сверкающий поднос. Солнечные лучи начинают пробиваться в окно, и он ловким движением, словно тореадор, взмахивающий плащом, задергивает штору.

Становится поздно, я пробыла здесь уже слишком долго, все участники танцев отправляются домой, но я пока еще не могу уйти. Я должна еще немного подождать и убедиться, что Сьюки не появится. На сиденье моего кресла – кусок клейкой ленты, и я начинаю его дергать.

– «Когда ж они позволят ей уйти? – говорю я, слова из стихотворения звучат яснее, чем те, что доносятся из телевизора. – Она устала от танцев и игры» [11].

– Что? – рявкает женщина с длинными седыми прядями, входя в комнату и опираясь на ходунки для взрослых. – Кто сидит на моем месте? Где мое кресло, черт возьми?

Меня охватывает паника. Неужели я заняла ее место? Но испанец указывает ей на сиденье рядом с моим.

– Вот оно, – говорит он, сопровождая слова изящным взмахом руки.

Седая женщина опускает голову, как будто собирается боднуть кресло, но в последний момент резко поворачивается и грациозно опускается на него.

– Это вы нехорошо делаете, – произносит она, кивая на мои пальцы, которые продолжают отдирать ленту от кресла.

Я не могу припомнить следующую строчку из стихотворения, поэтому не знаю, что ей ответить. И тогда я просто улыбаюсь и пытаюсь напеть самое начало, чтобы она поняла, что я знаю мелодию.

– Она полагает, это смешно, – говорит женщина мужчине, сидящему на соседнем с ней кресле. – А я другого мнения, – она вновь поворачивается ко мне. – Если вы придете домой и расскажете своим маме и папе, что вы делали, я думаю, они вас не похвалят.

– Она не может пойти домой к маме, так ведь? – говорит мужчина и стряхивает с пуловера крошки.

– Да, пока не могу, – подтверждаю я. – Мне нужно здесь кое-кого дождаться. Матадора с большим плащом. Он забрал мою сестру. Он держит ее под своим плащом и не отпустит до тех пор, пока я с ним не станцую.

Никто меня не слушает, а образ матадора слишком расплывчат, чтобы его можно было постоянно удерживать в памяти. Темноволосая дама, что сидит у вазы с искусственными цветами, машет мне рукой.