«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор

чтения» (Чернышевский, Х. 118).

Влияние Добролюбов почти сразу приобрел огромное. Достаточно напомнить, что одна из центральных статей Достоевского («Г. -бов и вопрос об искусстве») по эстетике была инициирована спором с юным критиком. Для Чернышевского как раз был нужен абсолютно самостоятельный человек. Как он писал потом в автобиографическом романе «Пролог», сотрудников, которых надобно водить на помочах, можно иметь, пожалуй, хоть сотню; да что в них пользы? Пересматривай, переправляй, – такая скука, что легче писать самому… Добролюбов имел независимый ум. Это-то и выделяло этих двоих из массы даже талантливых литераторов того времени. Независимость – крайне редкий дар. Редкий везде, а в России почти невиданный тогда (да и потом). И тот и другой являли собой то, что впоследствии Василий Розанов назовет действительным solo. Чернышевский принял первую статью, она ему понравилась (причем потом он не раз повторял, что пишет Добролюбов легче и лучше его), но надобно было ему (думаю, на самом деле надобно) проверить самостоятельность ума юноши. И во второй визит он говорил с ним очень долго: «Просидели мы с ним вдвоем по крайней мере до часу; мне кажется, часов до двух (а начали беседу в девять. – В.К.), и толковали мы с ним о его понятиях. Я спрашивал, как он думает о том, другом, о третьем; сам говорил мало, давал говорить ему. Дело в том, что по статье о “Собеседнике” мне показалось, что он годится быть постоянным сотрудником “Современника”. Я хотел узнать, достаточно ли соответствуют его понятия о вещах понятиям, излагавшимся тогда в “Современнике”. Оказалось, соответствуют вполне. Я наконец сказал ему: “Я хотел увидеть, достаточно ли подходят ваши понятия к направлению «Современника»; вижу теперь, подходят; я скажу Некрасову, вы будете постоянным сотрудником «Современника»”. Он отвечал, что он давно понял, почему я мало говорю сам, даю говорить все ему и ему»[180]. Чернышевский безо всякой зависти уступил Добролюбову первое место в анализе литературных явлений, понимая его гений. В свою очередь могу заметить, что такое отсутствие зависти свойственно тоже только гению. И вправду, через год Некрасов уже говорил о Добролюбове, что через десять лет литературной своей деятельности Добролюбов будет иметь такое же значение в русской литературе, как Белинский. Так выстраивались звенья цепи. Сам Добролюбов очень чувствовал эту преемственность.

Н.А. Добролюбов, 1857

Жизнь его при этом была непростая. Младшие сестры и братья!.. Он отдал им свою часть мизерного отцовского наследия, хотел все бросить и идти на любые заработки, чтобы содержать их. Но малышей пригрели знакомые, а деньги на их содержание он получал в «Современнике». Некрасов и Чернышевский ввели его в состав редакции, имевшей доходы от реализации журнала. Ну и гонорары. А писал он очень много, не меньше своего старшего товарища. Почти все лучшие критические работы, которыми были встречены лучшие произведения русской классики и которые проходят в школе, принадлежат перу Добролюбова. «Забитые люди» (Достоевский), «Что такое обломовщина?» (Гончаров), «Темное царство» и «Луч света в темном царстве» (Островский), «Когда же придет настоящий день?» (Тургенев). Ну и т. д. Кстати, последняя статья вызвала у Тургенева ярость, а затем и его клеветы на «Современник». Надо сказать, Добролюбов откровенно недолюбливал Тургенева как человека, ценя как писателя. Чернышевский вспоминал, как, спросив Некрасова о раздражении Тургенева на Добролюбова, получил в ответ смешок Некрасова и слова: «Да неужели вы ничего не видели до сих пор? Тургенев ненавидит Добролюбова». История одна была характерная, так что даже Чернышевский признал ожесточение Тургенева справедливым. Дело в том, что давным-давно когда-то Добролюбов сказал Тургеневу, который надоедал ему своими то нежными, то умными разговорами: «Иван Сергеевич, мне скучно говорить с вами, и перестанем говорить», – встал и перешел на другую сторону комнаты. Тургенев после этого упорно продолжал заводить разговоры с Добролюбовым каждый раз, когда встречался с ним у Некрасова, то есть каждый день, а иногда и не раз в день. Но Добролюбов неизменно уходил от него или на другой конец комнаты, или в другую комнату. Как считали сотрудники «Современника», в Базарове он попытался дать шарж на Добролюбова, но прототип оказался сильнее автора.

Как вспоминал Чернышевский, увидевшись после того с Добролюбовым, он принялся убеждать его не держать себя так неразговорчиво с почтенным человеком, достоинства которого старался изобразить Добролюбову в самом привлекательном и достойном уважения виде; но его доводы были отвергаемы Добролюбовым с равнодушием. По уверению Добролюбова, Чернышевский говорил пустяки, о которых сам знает, что они пустяки, потому что думает о Тургеневе точно так же, как он. Если Чернышевскому угодно не выказывать этого Тургеневу, он может не выказывать, но он, Добролюбов, полагает, что толковать с Тургеневым столько, сколько приходится ему, нашел бы невыносимым и НГЧ. Впрочем, ситуация была похожая на историю НГЧ с Н.И. Костомаровым. Когда Чернышевский сказал историку Костомарову в Саратове на неумеренное восхищение того красотами Волги, что терпеть не может природы, Костомаров принял это всерьез, рассказывал о нелюбви Чернышевского к природе встречным и поперечным, потом поместив эти слова в свои воспоминания, добавив черточку к фантомному портрету Чернышевского.

Чтобы закончить сюжет взаимоотношений Тургенева с Добролюбовым на этапе внутрижурнальных столкновений, приведу еще одну фразу Тургенева, очень характерную, тургеневское бон мо, но где за шутливой формой слышится реальный страх и даже ненависть. Когда Чернышевский отверг средний немецкий роман, рекомендованный Тургеневым, писатель обратился к НГЧ: «Вы змея простая, а Добролюбов – очковая», то есть более страшная. Очки-то носили оба критика.

Завершая главу, вернусь к первопричине неприязни писательской элиты к литераторам из бедных слоев вроде Достоевского, Чернышевского, а теперь и Добролюбова. Интересна запись А. Панаевой разговора Тургенева, Некрасова, Григоровича и Анненкова: «…Добролюбов и Чернышевский сделались в это время уже постоянными сотрудниками “Современника”. Я только раскланивалась с ними, встречаясь в редакции. Хотя я с большим интересом читала их статьи, но не имела желания поближе познакомиться с авторами.

Старые сотрудники находили, что общество Чернышевского и Добролюбова нагоняет тоску. “Мертвечиной от них несет! – находил Тургенев. – Ничто их не интересует!” Литератор Григорович уверял, что он даже в бане сейчас узнает семинариста, когда тот моется; запах деревянного масла и копоти чувствуется от присутствия семинариста, лампы тускло начинают гореть, весь кислород они втягивают в себя, и дышать делается тяжело.

Тургенев раз за обедом сказал:

– Однако “Современник” скоро сделается исключительно семинарским журналом; что ни статья, то семинарист оказывается автором.

– Не все ли равно, кто бы ни написал статью, раз она дельная, – проговорил Некрасов.

– Да, да! Но откуда и