Ночь с Марией. Рассказы - Олег Михалевич

Уже не раздумывая, он рванулся в сторону дороги, споткнулся, упал в сугроб, вскочил, пробежал несколько шагов и упал вновь, теперь на укатанную автомобильными шинами дорогу, по которой оставалось пробежать всего пятьсот, восемьсот метров, ну, может быть, километр, сущий пустяк. Мало ли натоптал он таких километров по лесным тропинкам у своего загородного дома. Не голым в тридцатиградусный мороз, конечно, не босой, с теряющими чувствительность ступнями, не в глухой тайге, где единственный страж невесть каких ценностей – здоровенная, голодная до мужиков баба! Ох, будет на чем порезвиться местному фольклору.

Но не злобные языки местного населения волновали его сейчас, а расстояние. Ноги слушались плохо, он опять упал, раз, второй, но уже отмахал добрую сотню метров и вдруг застыл. Огромные сосны сомкнулись по сторонам дороги, луна затерялась за могучими ветвями, стало сумрачней, но обвыкшие к темноте глаза еще легко выхватывали малейшие извивы… сразу двух зимников! Юра застыл на месте. Дорога разветвилась, и каждое из новых направлений, расходившихся под углом в девяносто градусов, выглядело абсолютно идентичным.

Он попытался вспомнить, с какой стороны автобус подъезжал к базе, но сразу понял, что за разговором практически не выглядывал в окно, разве что в момент, когда автобус подбросило… Автобус! Юра пригнулся ближе к дороге, чтобы разглядеть след протектора, но его ждала неудача. След был на дороге справа, но точно такой же отыскался и на левой дороге. Уже ни на что не надеясь, он двинулся обратно к бане, с каждом шагом все ясней понимая, что скорей всего не сможет дойти даже до деревянного сруба. Да и зачем? Тело, еще недавно содрогаемое неконтролируемыми судорогами, успокоилось, одеревенело и ощущалось уже не совсем своим, словно дух Юры каким-то образом оторвался от своего физического носителя и умиротворенно взирает на него со стороны. Юра сделал несколько тяжелых шагов по направлению к бане и с облегчением опустился на снег.

Заглянув в комнату отдыха, банщик спросил, кто пойдет следующим.

– Да я и пойду, наверное, если остальные не против, – сразу отозвался Полудубов, поднимаясь с лавки. – Как там наш гость, кстати, живой?

– Не то слово! – Банщик с гордостью потянулся и промокнул влажным полотенцем лоб, по которому сбегали крупные капли пота, но тут же взял себя в руки, всем своим видом показывая, что ему-то, потомственному сибиряку, такая работа нипочем. – Наш человек! Еще и на морозец выскочил в снегу поваляться.

– В снегу – это знатно, – согласился Полудубов, – я бы и сам… А сейчас-то он где?

Мы сидели на палубе новенькой шестидесятифутовой красавицы-яхты. Время приближалось к полуночи, летнее небо раскинуло звезды по всему небесному куполу до самого горизонта, линия которого прерывалась только со стороны небольшого острова, одного из нескольких тысяч в шведских фьордах. На палубе стояла ополовиненная бутылка дорогого сигарного виски. Обрезав кончик увесистым хромированным устройством, я поднес сигару к зажигалке и втянул в себя воздух. Во рту противно запершило, вместо свежего морского воздуха в полости рта завис запах горелых табачных листьев, к горлу подобралась тошнота. Что хорошего находят в этом курильщики? Даже глоток виски не помогал избавиться от неприятного ощущения.

Медленно отведя руку в сторону, я незаметным движением швырнул сигару за борт, но от зоркого глаза хозяина яхты, успевшего сделать уже несколько затяжек, это не ускользнуло.

– Не нравится? Да и впрямь гадость. Жизнь-то одна, чего ради ее еще и этим отравлять?

Следуя моему примеру, он быстрым движением выщелкнул сигару из руки, она высоко взлетела в воздух, сверкнула искоркой в ночи, и исчезла в воде.

– Ну, а дальше, дальше-то что было? – поторопил я.

– Дальше?

Юра отхлебнул из своего стакана и задумчиво посмотрел в сторону горизонта, словно вновь переносясь в далекую сибирскую ночь.

– Дальше мне уже ничего не хотелось. Холода больше не было, на душе стало спокойно, я был уверен, что моя миссия на этой земле завершилась, и вполне успешно, завод получил все, что требовалось, все у них будет хорошо, да и меня будут вспоминать добрым словом – всего такого, какой я есть… Такого… Я словно больше не лежал в снегу, а парил в воздухе и со стороны смотрел на лес, на дорогу, на собственное тело – хорошее такое, крупное, с широкими плечами, мускулистой грудью, крепкими руками и ногами, почти без живота, с… Я всмотрелся в то, что должно находиться между ног, и ничего не нашел! Нет, мой дружок, конечно, был на отведенном ему месте, но он сжался до таких невероятно малых размеров, что был едва различим. У меня, всего такого большого и мощного! Едва различим! Здоровый был парень, станут говорить люди, да вот мужчина, похоже, никакой… И в этот момент меня словно током ударило. Я вскочил на ноги и кинулся к бане, зная, что сейчас просто вышибу с разгона дверь. Гордыня вогнала мой дух обратно в тело, превратила его в стальной снаряд, в быка на корриде, в танк. Я летел на дверь, я влетал на нее руками, плечом, ногами, грудью, и дверь, будто ощутив мой порыв, распахнулась сама, и я упал прямо в руки Полудубова и его команды.

Мы помолчали. Потом глухо сдвинули толстые граненые стаканы и выпили за юбилейный, пятнадцатитысячный день жизни хозяина яхты.

– Так деньги на строительство храма ты после этого отдал? Чтобы гордыню усмирить? – еще спросил я.

Юра, не отрывая взгляда от далекого горизонта, на ощупь отыскал свой стакан и сделал новый глоток.

– А Бог его знает.

Знамение

Отец Афанасий старался изо всех сил. Хотя задание проследить, чтобы на VIP-стоянку попадали только те, кому она предназначалась, казалось для него не совсем правильным. В соборе он служил недавно, людей не знал. Мысль, что послали его как самого молодого в храмовой иерархии потому лишь, что никому более не хотелось в этот день пропускать службу, он отгонял. Сомнения идут от лукавого. Уж если досталось такое испытание, значит, на то воля Божья.

Впрочем, и это, не такое уж обременительное задание подходило к концу. Низкое солнце пробурило отверстия в тяжелых тучах и поливало еще влажную после недавнего дождя землю ослепительными лучами. Отраженные в лужах, солнечные зайчики плясали по стеклам автомобилей, по витражам храма, слепили прохожих. Да и вообще создавали ощущение праздничности – видно, сам Господь решил подарить своим служителям радость в такой день.

На стоянке оставалось лишь одно место, самое козырное. Большой черный джип отец Афанасий даже не воспринял всерьез. Машина с большой лебедкой на переднем бампере и выхлопной трубой, выведенной прямо на крышу, нахально вкатила на парковку и остановилась. Больше всего она походила на служебный транспорт какой-нибудь спасательной службы. Отец Афанасий шагнул навстречу, чтобы немедленно навести порядок, но в последний момент замешкался. Трое мужчин неторопливо выбрались наружу. Возрастом с виду они были лет от сорока до пятидесяти, но могли быть и старше. Отец Афанасий, сам лишь двадцати двух лет отроду, имел уже случай убедиться, что люди состоятельные и хорошо ухоженные нередко выглядят намного моложе своего возраста. Одеты они были в темные, хорошо сидящие костюмы, очень уж несочетающиеся со скромным облачением обычных посетителей храма. Один из них распахнул багажник, вытащил огромный букет белоснежных роз, передал цветы ближайшему из своих сотоварищей, лацкан его пиджака при этом слегка задрался, и на солнце ослепительно сверкнула золотая запонка.

Отбросив сомнения, отец Афанасий расплылся в улыбке, перекрестился и широко развел руки.

– Проходите, проходите, гости дорогие, владыка будет рад видеть вас в такой день.

Кафедральный собор был переполнен. Юбилей праздновали широко. Для многочисленных высоких гостей с различных концов православного мира на трое суток арендовали пятизвездочную гостиницу рядом с собором. В самом роскошном зале города напротив городской мэрии заказали банкет на двести человек. 70-летний владыка сам проводил служение, начав с заутрени, а сейчас было уже шесть вечера, заутреня после небольшого перерыва плавно перешла в литургию, а владыка вновь и вновь выходил к пастве.

Новые гости кое-как протиснулись в храм и встали неподалеку от входа. Каминский – Артамонов и Градов перекрестились, а Варламов неопределенно двинул руками, тем более что обе они были заняты увесистым букетом, и приготовился к долгому ожиданию, которое в православных храмах приравнивают к смирению. Не слишком вслушиваясь в слова молитвы, он больше наблюдал за лицами окружающих. Все глаза были устремлены в сторону амвона. Такие лица, отражающие восхищение, восторг и умиротворение одновременно бывают у влюбленных, и Варламов почувствовал что-то вроде укола ревности. Собравшиеся здесь люди, забыв о повседневных заботах, о заботах и немощах, терпеливо выстаивали многочасовую службу, с благоговением внимая каждому слову владыки, облаченному в позолоченную парчовую мантию. С благоговением, то есть, воспринимая сказанное как догму, как откровение, как непреложную истину, не подверженную ни малейшим сомнениям.