Собачий рай - Полина Федоровна Елизарова

лет не дарил мне цветы без повода. Что-то случилось?

21

Иногда в пространственно-временном континууме встречается сила, способная попрать реальность, – открыть надежные замки, пролететь над самыми высокими заборами и нарушить все известные законы физики.

Эти законы были непонятны Варваре Сергеевне, но в существовании этой силы, живущей по своим правилам, она не сомневалась.

Покойный назначил встречу в неизвестном ей городском кафе.

Зайдя в заведение, она почувствовала себя так, словно пришла голой: разряженные в обтягивающую черную кожу или чешуйчатые серебро и золото платья девицы глядели на нее оценивающе и свысока, а мужчины, коих было намного меньше, оскорбительно не замечали.

В заведении, как десятилетием ранее в недорогих кабаках, было накурено, душно и шумно.

Найдя единственный свободный столик на отшибе, она присела.

Откуда-то вдруг появился бокал шампанского, и Варвара Сергеевна, от косых взглядов робея, как школьница у доски, залпом его осушила.

Мужчина, показавшийся в проходе между столиками, был лишь отдаленно похож на покойного генерала: он был еще достаточно молод и, если бы в его лице – не в чертах, но в выражении – не сквозило нечто грубое и даже хищное, его можно было бы назвать красивым.

Светлые тонкие волосы были аккуратно и коротко подстрижены, широкий волевой лоб казался высеченным из гранита, бледное лицо и хорошо очерченные узкие сжатые губы. Осанка и беспристрастный взгляд серых глаз выдавали в нем офицера, хоть он и был в штатском, – на нем были популярные в начале девяностых небесно-голубые джинсы «Пирамида» и клетчатая фланелевая рубашка.

Подойдя к Варваре Сергеевне, он хозяйским жестом отодвинул стул и присел напротив.

– Я смотрю, вы уже тут освоились, – молодой Поляков кивнул на ее пустой фужер.

– Мне здесь неуютно, – призналась она. – Старовата я для такого балагана.

– Не напрашивайтесь на комплимент. Тому типу женщин, к какому вы относитесь, не подходит слово «старость».

– Зачем вы меня позвали?

– Потому что вы жаждете докопаться до сути, даже если бы вам за это не платили.

– Заблуждаетесь! – отрезала Самоварова. – Именно в силу возраста я, увы, давно не альтруистка. В чужом белье копаюсь только за приличные деньги.

– Вы все блуждаете. Все вам спокойно не живется. Не слишком удачная попытка спрятаться от своих страхов и комплексов за посредственным психиатром не принесла вам ни радости, ни душевного покоя.

У него в руке откуда-то взялся букет гелиотропа, и она вспомнила, что Антон Павлович Чехов обозначил причудливый оттенок цвета этого пахучего цветка словом «вдовий».

– Кстати, это вам! – Поляков протянул букет. – В продолжение нашего знакомства. – И без перехода добавил: – Наши тела поистрепались временем, а я, как глупый дятел, долбился в иллюзию.

– В иллюзию?

– Я думаю, вы отчасти меня понимаете.

– Не совсем.

– Ну как же… Вы любите летать с вашим брутальным полканом в невозвратном и пленительном прошлом. Воспоминания – вот единственная настоящая пища для людей зрелого возраста. Вроде и помирать еще рано, а жить уже нечем. И стремиться тоже не к чему. А я – тоскливый дятел. Я – дятел. Стук-стук молоточком по бревнышку. Стук-стук картишками по столу. Стук-стук в глухое, не знающее милосердия сердце. Стук-стук молоточком…

– Прекратите паясничать, я не в лучшей форме, чтобы вам оппонировать. У вас были шансы реализовать себя после выхода на пенсию: открыть свой бизнес, преподавать, консультировать. Сейчас каждый может найти возможность для самореализации.

– Не смешите. Развести деятельность ради деятельности? Я офицер, воин, а не торгаш. К тому же кто-то должен был содержать в порядке хозяйство и бумаги.

– А как насчет поддержать рублем семью?

В заведении стало необычайно оживленно: зашаркали по плиткам стульями, и на танцполе показались музыканты – пожилые виолончелист и скрипач и очень бледная, высокая и худая черноволосая девица с густо накрашенными глазами и сине-бордовым ртом.

– Вам не приходило в голову, почему жулик зарабатывает намного больше, чем врач, а работяга, вкалывающий по двенадцать часов, всегда останется беднее рефлексирующего, напичканного клише писаки? А еще есть скучающие богачи, от безделья развращающие себя и окружающих, и их усталые, озлобленные от близких чужих денег водители, в короткие передышки нажирающиеся в хлам паленой водкой и берущие в руки биту. И не надо мне говорить, как любит это делать вся ваша либеральная псевдоинтеллигенция, что такое происходит в этой стране. Такое происходило и будет происходить всегда, во все времена и в любой стране.

– Это вопрос не ко мне, а к мирозданию.

– Мироздание мне и ответило, что я свое отработал. Я – дятел. А вы – дура, напрасно гоняющаяся за своими молодыми годами, когда вы действительно приносили обществу хоть какую-то пользу, а чтобы было не так горько копаться в мерзкой грязи, придумали себе любовь.

– Любовь нельзя придумать. Она рождается и живет так высоко, что наши людские правила в этих высших настройках бессильны.

– Бросьте. Все это химера. Напрасная попытка стать частью какого-то якобы целого, прикоснуться к несуществующему божеству, мифическим проводником которого, его энергией, становится выбранный не умом, а тем, что ниже живота, объект. Я – дятел и буду стучать по вашей все еще красивой, седой и глупой голове.

Настраивая инструменты, музыканты выдавали корябающие слух звуки.

– Это уж точно. Вы дятел. И я вас ненавижу! – зло вырвалось из нее. – Кем вы себя возомнили? Что вы, эгоистичный, не верующий ни во что неудачник, непонятно как ставший перед выходом на пенсию генералом, можете знать о любви? Хоть бы и той, что живет в прошлом. Ваша дочь вас ненавидит, жена с трудом вас терпела. Вы же удачно прицепились к ее внезапному сиротству и, напялив корону спасителя, манипулировали ее травмой, убеждая, что даете ей защиту и семью.

– Любая семья построена на манипуляциях. Но семья нужна: одиночки слабее и уязвимее. А ваша единственная дочь с трудом стала матерью лишь в сорок именно потому, что вы, боясь остаться одной, отжирали у нее право на ошибки. Так что предлагаю не углубляться в семейную психологию. В каждом дому, как говорится, по кому.

Декадансная девушка под сопровождение скрипки и виолончели с легкой хрипотцой запела на французском:

– Paroles, paroles, paroles…

Encore des paroles que tu sèmes au vent…

– Довольно словоблудия! – Поляков огляделся по сторонам и, убедившись, что никто на них не смотрит, залез в нагрудный карман рубашки.

Проходивший мимо официант небрежно поставил на стол бронзовый подсвечник и, даже не взглянув на них, поспешил куда-то дальше.

Она глядела на конусообразную тень огня, пляшущего на зеленом бархате скатерти, и ей хотелось плакать от бессилия.

Поляков, оглянувшись по сторонам, развернул на