Ликвидация - Бондаренко Вячеслав Васильевич

— Только все началось!..

— Все, Васька, на дело с тобой больше не хожу! Ты и там не туда шмальнешь!..

Завывая от боли, Сенька из последних сил приподнялся на руках и пополз в сторону моря. В глазах у него двоилось, руки подгибались. По песку тянулась широкая кровавая полоса.

— Смотри, чтобы тебя так однажды не погнали, — хмуро кивнул Чекан на Сеньку, обращаясь к Живчику. — В стаде так бывает…

Вместо ответа Живчик сплюнул, стараясь выглядеть независимо. Чекан рывком извлек из-за пояса «парабеллум» и, почти не целясь, выстрелил Сеньке в голову…

Двойной огнестрел на Большой Арнаутской, она же улица Чкалова, оказался убийством на почве ревности. Следуя по длинному коммунальному коридору, пропахшему прогорклым жиром, и стараясь не задеть бесчисленные древние шкафы и шкафчики, стоящие вдоль стен, Гоцман слушал болтовню низенького лысого человечка в диагоналевой гимнастерке, который, собственно, и вызвал милицию:

—…Нет, я не хочу сказать, шо они были плохой парой, нет. Они были прямо-таки образцовой красивой парой.

— Вы представьтесь для начала…

— С удовольствием, — вежливо произнес лысый человечек и, притормозив, подал Гоцману руку. — Базилевский Владислав Францевич, интендант второго ранга в отставке.

— Приятно… Дальше…

— Дальше?.. Я вам сейчас расскажу за дальше. Дело в том, шо, когда дама крутит хвостом налево и направо в то время, как ее муж выбивается из сил, шобы заработать рубль, любая красивая пара начинает выглядеть уже немножечко некрасиво. Нет, она не знала, шо такое сама заработать рубль. Всю свою недолгую жизнь она только и мечтала, шобы уехать в отдельную квартиру с ванной, иметь такую же чернобурку и такой же «Форд», как у полковницы Ероховец, и еще питаться по ресторанам. Она не виновата, шо ее так воспитали ее дурные родители, шоб они были здоровы. Она умела только тратить деньги и делать назло. Но извините меня, у Ероховец же — муж, тоже Ероховец!.. У нее — положение в обществе!.. Но его же, его же тоже можно понять!.. Он был мужчина с самолюбием!.. Он терпел, долго терпел, он носил деньги, он делал подарки, он привез из командировки в Ригу трофейный приемник, который я даже не знаю сколько стоит, но очень много. У него был литер Б и зарплата семьсот двадцать рублей! И вот он приходит домой уставший и раздраженный, он хочет иметь обед и немножечко ласковую жену, и шо он видит?..

— И шо он видит? — хмуро переспросил Гоцман. Сосед торжественно поднял вверх палец:

— Он видит, шо его жена живет с другим!.. Нет, не прямо здесь, не хочу наговаривать, но она сидит у зеркала в неглиже и читает его письма!.. Я хочу, шоб вы тоже их почитали, и вы поймете!.. Это ж не первый раз, я видел, шо за ней раз заезжал мужчина на черном БМВ…

— Сколько вы слышали выстрелов? — перебил Давид.

— Два! — замахал руками лысый сосед. — Два, там больше не надо!.. Он не плакал, он не кричал, нет, у него просто был наградной пистолет, и убил ее, а потом себя… Это же нужно снимать на кино!.. Это же какая-то драма в кинотеатре!.. Вы сейчас сами все увидите и убедитесь, как именно я прав…

Оперативники обыскивали просторную светлую комнату, где лежало два трупа — блондинка лет тридцати в лёгком халатике на голое тело, убитая выстрелом в затылок, и мужчина лет сорока пяти в хорошем костюме, убивший себя выстрелом в висок, — Довжик диктовал Тишаку протокол, лысый сосед продолжал свою поучительную речь, а Гоцман думал о том, какие странные кренделя выписывает иной раз жизнь из-за чьего-то там самолюбия. Пришел, увидел чужое письмо, бац — и нет человека… Вернее, сразу двух. А интересно, смог бы он так… скажемте Норой? Вот если бы знал, что у Норы… кто-то есть?..

И оттого, что он так подумал о Норе, у Гоцмана снова нехорошо застучало сердце. Но дышать по системе Арсенина он сейчас не стал. Просто попросил Довжика закончить без него и спустился вниз, во двор, где в тени большого старого платана Васька Соболь рассказывая сбежавшейся детворе, какой это замечательный и быстрый автомобиль — «Опель-Адмирал»…

— Дядя, а как же он замечательный, ведь он же фашистский? — спросил стриженный ежиком пацан лет семи, недоверчиво глядя на Соболя.

— Ну-у… — замялся Васька. — Он был когда-то фашистский, давно. А теперь наш, советский.

— И лучше эмки? — так же недоверчиво протянул пацан.

Дети, толпившиеся вокруг машины, засмеялись.

— Ты что, дурак?..

— Ясно, лучше…

— У моего бати на работе эмка, так на нее все ругаются…

—Эмка — тоже очень хороший автомобиль, — дипломатично подвел итоги Васька. — Но «Опель» — гораздо лучше. Все понятно?

— Понятно, — сказал стриженный ежиком пацан и ласково погладил машину по пыльному крылу.

— Поехали, Вася. — Гоцман, мельком взглянув на пацанов, сел на переднее сиденье. — Тут дело ясное, Довжик без меня крутанет… Съездим… по одному адресочку, а потом в управление.

— Шо там, состояние аффекта? — деловито отозвался Соболь, усаживаясь за руль.

Давид кивнул:

— В этом роде…

Васька тоже кивнул с важным видом, выводя машину со двора. Пацаны, галдя, бежали за «Опелем».

— Давид Маркович, заправиться бы нам, — кинув озабоченный взгляд на датчик уровня топлива, проговорил Соболь. — А то замечательный-то он замечательный, но двадцать литров на сто кэмэ ему ж вынь да положь, заразе…

По панели проспекта Сталина, бывшего Александровского, по направлению к Греческому базару, шла женщина, одетая хоть и небогато, но вполне себе для послевоенной Одессы симпатично. Наверное, симпатичная она была и с лица, но лица Мишка Карась и его новый дружок по специнтернату Грига не видели, поскольку шли сзади. Да и, если уж говорить честно, внешность одесситки для пацанов имела далеко не самое главное значение. Гораздо интереснее было то, что в руках дама держала большую корзинку, любовно укрытую платком.

Втянув носом запах, стелющийся за корзинкой, Грига решительно пихнул Мишку:

— Давай! На рывок!

Мишка молчал, не отводя глаз от корзины.

— Ладно, я сам, — решительно махнул рукой щуплый, похожий на взъерошенного прихрамывающего воробья Грига. — Прикрой меня.

— Нельзя, я тебе говорю! — мотнул головой Мишка. — Я ж бате обещал. В завязке я.

— Так и шо теперь?! — возмутился Грига. — Будем это глазами кушать?! Они ж слюнями изойдут!.. Я же сам видел, шо она в Особторге брала! Кило краковской взяла за двадцать рублей, три пачки «Казбека», куру…

Мишка тяжело вздохнул. Уж больно сильная была корзинка, намного выше его малолетних способностей. Не то чтобы в интернате плохо кормили, нет, но и сытым Мишка себя не чувствовал. Чувство постоянного голода преследовало его с того самого дня, когда он остался один на свете… Теперь, правда, батя появился, но жрать все равно хочется.

— Ладно, — махнул он рукой. — Видишь, ноги куры торчат? Берем только ее. Я рву корзинку, а ты хватай те ноги и беги! Понял?

— Только я долго не пробегу, — предупредил Грига, — у меня ж нога.

— Тогда рви корзинку… Отбежишь шагов на десять и бросай.

В этот самый момент дама остановилась и, обернувшись, подозрительно уставилась на пацанов. С лица она оказалась вовсе не такой уж симпатичной, как о том думалось. И смотрела без всякой радости.

— Шо вы за мной тут всюду ходите? — осведомилась хозяйка на весь проспект Сталина.

— Ищем со спины вашу талию, мадам, — любезно ответил Мишка. Прожив несколько лет в Одессе, он успел впитать многие свойственные настоящим одесситам качества, например умение обращаться со слабым полом вежливо и с легкой иронией.

— Смотри детальнее, она когда-то там была, — презрительно посоветовала тетка. — А за корзинку вы забудьте, не то нарвете себе пачку неприятностей.

Она демонстративно переложила корзинку из одной руки в другую и зашагала дальше. Пацаны со вздохом переглянулись. Неудача.

Мимо прогудела большая легковая машина — серый «Опель-Адмирал». Двигалась она быстро, но совершенно неожиданно резко затормозила метрах в двадцати перед малолетними курсантами, клюнув никелированным носом, и задним ходом поехала вбок, к тротуару. На лице Мишки вспыхнула счастливая улыбка — из машины вышел его отец…