Великий страх - Роксана Гедеон

Он вскочил с места, белый от ярости, и, кажется, хотел сказать мне что-то колкое в ответ, но сдержался – видимо, принимая во внимание мою болезнь. Он лишь повернулся и направился к двери.

– Да, – сказала я ему вслед. – Уходите. У нас больше нет будущего.

– Вы что, полагаете, нам следует развестись? – резко спросил он, оборачиваясь.

Я не ответила ни слова и лишь отвернулась к окну, натянув на себя одеяло.

Громко хлопнула дверь.

7

Шли дни, тусклые, серые, похожие один на другой. Я мало говорила. Стены и потолок за это время были изучены мной до малейшей царапины. Меня лечили, но на поправку дело шло медленно. Я очень долго не вставала с постели – и потому, что была слаба, но и потому, что не хотела.

Не хотела я и поправляться. Все казалось мне бессмысленным. Куда лучше быть подальше от этого мира, жить, отгородившись от всего, углубившись в собственные переживания. Я много передумала за эти дни.

Революция… Она причинила мне огромное горе. Я чувствовала теперь ненависть к санкюлотам – чудовищным, бесчеловечным, безобразным тварям. Зверье в человеческом обличье… Как больно они мне сделали!

Мне казалось теперь постыдным и ужасным то, что я вышла замуж за революционера, встречалась за столом с его друзьями – левыми депутатами этого дьявольского Собрания, слушала их разговоры, иногда даже комплименты, больше того, старалась привыкнуть к их обществу! Последнее казалось мне кошмарным. Я старалась подружиться с людьми, которые подстегивали революцию, с убийцами Луи Франсуа!

Я больше никогда не смогу жить с ними в мире… Я их теперь ненавижу. Я им отомщу…

В середине октября, когда я отдыхала на теплой, залитой солнцем террасе, Маргарита подала мне письмо, пришедшее из Вены, но без обратного адреса. Машинально я распечатала его и вздрогнула, сразу почувствовав интерес. Письмо было от отца.

«Я слышал, моя дорогая, о том, какое несчастье вас постигло. Надеюсь, здоровье ваше скоро поправится. Но измените ли вы свой образ мыслей? Вы всегда были на редкость упрямы… В любом случае вы должны знать: вас ждут в Вене. Жду не только я. Очень малый круг людей знает о вашем браке, и эти люди, по всей вероятности, будут молчать. Оставьте то, что вас еще удерживает в Париже, и приезжайте в Вену. Граф д'Артуа в разговоре со мной особенно настаивал на этом».

Я усмехнулась. Несмотря на содержание, мне было необыкновенно приятно получить это письмо – будто надежду и прощение из того, родного мне лагеря, от которого я так безрассудно отказалась. А как умело отец избегает даже имени Франсуа. Принц сказал о моем муже так – «то, что вас удерживает еще в Париже».

– Маргарита, – попросила я, – подай мне свечу. Следовало сжечь это письмо, чтобы Франсуа не заподозрил, что я поддерживаю хоть какие-то отношения с эмигрантами, даже если этот эмигрант – мой отец. Вопреки тому, что советовал мне принц, уезжать из Франции я не собиралась. У меня теперь были иные планы… Надо только окончательно поправиться.

Я вернусь в Тюильри, к Марии Антуанетте. Именно она, а не венские изгнанники, нуждается в помощи. Я останусь здесь, в самом опасном месте, и, подобно таким аристократам, как Шатенуа, Монморанси, Роганы, Сомбрейли, попытаюсь помочь королю. В конце концов, у меня есть прикрытие – адмирал де Колонн…

– Ты тоже думаешь, – обратилась я к Маргарите, – что мне следует расстаться с Франсуа?

Она пожала плечами.

– Нет, мадам, уже не думаю.

– Почему?

– Потому что если вы желаете остаться в Париже, то вам никак нельзя отрываться от адмирала, хотя бы потому, что вас некому больше защитить…

«Маргарита словно читает мои мысли», – подумала я. Наш брак был глупостью, это я теперь понимала: мы поженились именно тогда, когда наша связь – если говорить о чувствах – близилась к концу. В сущности, ребенок толкнул меня на это. Теперь ребенка не было, чувства мои угасли – словом, все изменилось.

Но я не расстанусь с Франсуа ни за что… По крайней мере, до поры до времени. Сам он не проявит инициативы, не захочет развода, и в этом я была уверена. Его избиратели, добропорядочные лавочники, хотят видеть своего депутата женатым и солидным. Развод даже для Республики еще слишком скандальное дело. Оставаясь женой Франсуа, я лучше смогу помогать королеве. Ведь я буду знать, о чем говорят депутаты в комитетах, буду читать его бумаги… Это низко, конечно. Но мне теперь все равно.

– А любите ли вы его еще? – с сомнением спросила Маргарита.

Я взглянула на нее с холодной иронией.

– Просто он мне сейчас нужен, – ответила я резко и равнодушно.

8

Только к концу октября, когда осень уже клонилась к концу, оплакивая свой закат бесконечными грустными дождями, я почти полностью оправилась после того случая. Я могла выйти из дома, вдохнуть свежий холодный воздух.

Погода была сырая и промозглая. Ветер с севера царствовал в Париже – пронзительный, колючий. Деревья облетели, беседки в нашем саду, раньше затененные листвой, теперь обнажились, и дождь барабанил по их деревянным крышам.

Грустно было в городе.

– Маргарита, я, наверно, поеду прогуляться.

Мне было так грустно, так скучно и тоскливо в этом доме, где я за дни болезни изучила каждую складку на портьерах, что я непременно хотела вырваться отсюда хоть на час. Я смутно понимала, куда именно меня тянет…

Маргарита, уже давно пребывавшая в тревоге из-за того, что я стала такой странно безразличной, с радостью ухватилась за мое предложение.

– Вот и хорошо, мадам, я тоже поеду с вами. Давно пора вам показаться на людях. Куда вы собрались? К маркизе де Шатенуа?

– Нет. – Видеть неунывающую и взбалмошную Изабеллу мне сейчас не хотелось, я чувствовала себя слишком серьезной для встречи с ней. – Хочу просто увидеть Париж и…

Я не договорила, не желая высказывать свою тайную мысль вслух.

Набросив на плечи меховую накидку, я вышла во двор. Жанно и Аврора со смехом и визгом носились по саду, увлекшись так, что даже меня не замечали. Мне стало больно. Я еще раз поняла, как все в этом доме быстро и легко забыли о Луи Франсуа. Никто о нем не помнил, кроме меня, будто его и не было.

– Идем, Маргарита, скорее, – резко бросила я через плечо.

По сокрушенному взгляду Жака, брошенному на меня, я поняла, что очень изменилась за дни болезни. Я действительно похудела так, что на руках сквозь кожу просвечивали голубые жилки, да и от черных кругов под глазами я еще не скоро избавлюсь. Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения. Сейчас мне надо побеспокоиться о другом.

В карете было жарко до духоты. Угли в жаровне были раскалены докрасна и таинственно мерцали в полумраке. Я широко раздвинула занавески и, потянув за шнур, дала Жаку знак отправляться.