Звенья разорванной цепи - Алла Бегунова

«Он дразнит меня нарочно! — думала Флора, хватаясь то за корсаж, то за нижние юбки, сильно накрахмаленные. — Что ему надо? Мы же договорились обо всем перед отъездом… Он сам предложил этот вариант. А теперь еще и недоволен!».

Начиная с 1533 года, дворец Хофбург служил резиденцией для представителей династии Габсбургов. Перед четырехэтажным, красивым и величественным зданием, увенчанным тремя башнями с полусферическими бронзовыми куполами, простиралась довольно широкая площадь. Сейчас на ней теснились кареты, которые доставляли к императорскому дворцу гостей Иосифа Второго. Экипажи останавливались у второго подъезда, имевшего высокую арку. Из них высаживались разодетые в пух и прах кавалеры и дамы.

Ожидая своей очереди, Аржанова в окно кареты рассматривала Хофбург и мысленно сравнивала его с Зимним, обителью русских царей. Сходство, конечно, имелось. В Санкт-Петербурге возвели дворец на два века позже, но следовали той же европейской традиции. Получилось довольно-таки вытянутое по фасаду строение, снабженное рядами колонн и высоких венецианских окон. В Вене дополнением к ним служили разнообразные скульптуры, поставленные в простенках между окнами и колоннами. Это производило впечатление небывалой роскоши и настраивало на торжественный лад.

Служители в ливреях встречали гостей и, согласно их разноцветным пригласительным билетам, препровождали в разные залы: военных — в зал Максимилиана Первого, гражданских чиновников — в зал Марии-Терезии, дипломатов — в зал принца Евгения Савойского. Собраться вместе они должны были через полчаса в Большом императорском зале для приемов, дабы присутствовать при выходе австрийского монарха.

Пока же Аржанова, взяв под руку надворного советника, стояла возле огромного настенного гобеленового портрета принца Савойского. Он куда-то скакал на серой лошади, будучи в темных рыцарских доспехах, но без шлема на голове и с красным плащом, развевающимся у него за плечами. Принц Евгений, выдающийся австрийский полководец и государственный деятель, умер более пятидесяти лет назад. Родившись в веке семнадцатом, он всю первую треть века восемнадцатого доблестно сражался в Венгрии и в Италии, но особенно замечательно — против турок, коих громил безжалостно и неоднократно. Габсбурги были обязаны ему заключением Карловицкого мирного договора, вернувшего им власть над Австрией, Венгрией и Трансильванией.

Внезапно в зал стремительно вошел худощавый старичок в невероятно красивом «струящемся парике», как будто пронизанном облаком пудры, в бархатном кафтане, украшенном звездой высшего ордена Священной Римской империи. Присутствующие кавалеры почтительно ему поклонились, дамы присели в глубоком реверансе.

Это был государственный канцлер Австрии князь Кауниц граф фон Ритберг. От надворного советника Анастасия уже слышала весьма нелестный отзыв о нем. Однако ей престарелый дипломат понравился. Неистребимые замашки «петиметра», или проще говоря, отъявленного бабника, как-то молодили его, придавали живость и энергию взгляду серо-стальных глаз, всегда смотревших очень пристально.

Прежде всего князь Кауниц подошел к послам России и Франции, представлявшим дружественные Австрии великие державы. Князю Голицыну он что-то быстро сказал о боевых действиях австро-российских войск против турок, княгине Голицыной — длинный комплимент насчет ее платья. Первого секретаря российского посольства канцлер спросил, как продвигается его знакомство с Веной. Далее его внимание привлекла госпожа Лора фон Рейнеке, которую ему представил муж.

— Придется объявить вам замечание от Министерства иностранных дел, господин первый секретарь, — сказал канцлер, не сводя глаз с курской дворянки.

— Почему, ваше сиятельство? — искренне удивился «Немец».

— Уже месяц вы скрываете от нас сей прекраснейший цветок, северную розу, возросшую в русском саду под холодными и, судя по всему, благоприятными ветрами свирепого Борея…

Венцель-Антон-Доминик Кауниц был большим поклонником французской литературы, человеком умным, блестяще образованным, утонченным. Он, владея поэтическим и ораторским даром, изъяснялся вычурно и витиевато. Сейчас престарелый вельможа низко склонился перед Флорой, и ей пришлось протянуть ему руку для поцелуя. Он едва коснулся губами ее пальцев в кружевной перчатке, затем поднял голову и взглянул на Анастасию вполне одобрительно. Потом ей сказали, что князь Кауниц не выносит чрезмерного запаха никаких дамских духов, но ведь курская дворянка ими никогда и не злоупотребляла…

За всем этим мрачно наблюдали стоящие рядом французы: посол королевства маркиз де Ноайль с супругой и первый секретарь посольства Бартельми, человек неженатый. Остановку, которую сделал государственный канцлер возле прелестной дамы, они истолковали по-своему: опять русские медведи получат какую-нибудь фору в делах. Возможно, князю Кауницу захочется снова увидеть госпожу фон Рейнеке, и это — повод для неофициальной встречи и беседы, если не с самим послом — князем Голицыным, то с его первым секретарем — уж точно.

Маркиз де Ноайль, обычный карьерный дипломат, переведенный в Вену из Лондона стараниями королевы Марии-Антуанетты, отлично понимал, какую пользу могут принести подобные знакомства. В Англии он провел более десяти лет, и это была трудная служба, поскольку отношения между двумя государствами ни дружелюбием, ни сердечностью не отличались. Со своенравным Кауницем ему тоже приходилось несладко, но сдержанность, приобретенная на берегах Туманного Альбиона, не раз выручала его. Впрочем, один конфликт из-за дипломатического этикета с князем Голицыным у него все-таки произошел, и тогда Кауниц задал маркизу хорошую трепку, правда, только — словесную.

Красивые женщины встречаются и во Франции, но их вербовка требует немалых средств. Такие средства имелись у предшественников маркиза — принца де Рогана и барона де Бретейля. Они получали у короля жалованье, доходившее до 200 тысяч ливров в год. Они жили в Вене на широкую ногу, давали балы и приемы, содержали большой штат прислуги и, конечно, — осведомителей. Одно время на столе самого князя Кауница читала депеши его очередная любовница, молодая и прыткая особа — «une petite femme, sa bonne et intim amie».

Но недавние революционные события в Париже смешали карты. Французская дипломатия стала терять свои прежде неколебимые позиции. Во второй половине 1789 года Министерство иностранных дел резко сократило оклады всех служащих. Однако де Ноайль не покинул своего поста. Он служил не из-за денег, а из-за чести. Представитель старинного поместного дворянства, маркиз был предан скорее особе монарха, нежели его двору и его государству.