Пути-дороги - Михаил Алексеев

Ожидалось новое, еще более ожесточенное наступление немцев. Оно началось рано утром артиллерийской подготовкой. В несколько минут все вокруг почернело. Так продолжалось минут сорок. Когда огненный вал перекатился вглубь, капитан Гунько выглянул из своего укрытия. Долго он не мог разобраться в царившем вокруг хаосе. Откуда-то вывернулся Печкин, доложил, что в его взводе все орудия целы, но втором повреждены две пушки и легко ранены трое бойцов.

Капитан оглянулся вокруг. С удивлением увидел на своих прежних местах пехотинцев - их каски тускло поблескивали над траншеями сбоку и впереди батарей. Было странно видеть живых людей после такого огня.

– Приготовиться к бою! - передал на батареи Гунько.

Быстрый и острый взгляд его желтоватых глаз раз личил в дальних виноградниках движение чужих танков. Наводчики, прильнув к панорамам, ловили их в перекрестья прицелов.

...Час спустя, улучив минуту на то, чтобы сделать себе перевязку, Гунько подумал, что немецкая артподготовка в сравнении с тем, что творилось потом, была сущим пустяком. Пятнадцать неприятельских танков догорали в виноградниках, подожженные артиллеристами. Но и артиллерия пострадала: несколько орудий было разбито, многие повреждены.

"А немцы все-таки не столкнули нас с плацдарма, - радостно подумал офицер, - так же, как когда-то там, на Донце".

– Ну как, хлопцы, живем? - спросил он солдата, придя на бывшую свою батарею.

– Живем, товарищ капитан! - отвечали бойцы. Несмотря на осень, все они были раздеты. Черные от копоти, грязные гимнастерки расстегнуты, рукава засучены.

– Батарея Гунько никогда не погибнет! - добавил маленький Громовой простуженным, хриплым голосом и внушительно хлопнул замком, засылая в казенник новый снаряд: замковый и наводчик в его расчете были ранены. Возле орудий дымилась гора стреляных гильз.

Теперь батареей командовал молодой офицер Белов, и все-таки бойцы называли ее по имени старого командира. И это нисколько не огорчало Белова. Более того, он сам гордился тем, что командует батареей прославленного на всю дивизию капитана Гунько. Лейтенант Белов уже успел пройти святую и суровую школу фронтового братства, понял великую силу боевых традиций. Он отлично знал нерушимую любовь солдат к их прежнему командиру, и посягать на эту любовь было бы не только в высшей степени несправедливым в отношении старшего товарища, но и преступным с точки зрения службы. Белов, напротив, сам поддерживал, сколько мог, солдатскую любовь к Гунько, и бойцы не могли не оценить благородство их нового, еще совсем юного начальника. Поэтому слова Громового "Батарея Гунько никогда не погибнет!" относились не только к Гунько: они, в сущности, означали также, что солдаты верят в него, Белова, и что в этой вере - их непобедимость.

Зазвонил телефон. Гунько снял трубку.

– Полковник Павлов поздравляет с успехом, товарищи! - крикнул он, кладя трубку. - Представляет всю вашу батарею к награде!

Все гаркнули "ура", даже раненые подняли с земли перебинтованные белой марлей головы.

Старший лейтенант Марченко сидел в своем блиндаже и тщетно пытался вызвать по телефону комбата, еще с вечера ушедшего в роты. Странное одиночество все более овладевало старшим адъютантом, несмотря на то, что в блиндаже кроме него находились еще два человека - ординарец Липовой и телефонист. С той минуты, как Марченко окончательно понял, что он безразличен Наташе, чувство одиночества с каждым днем усиливалось, обострялось. Он мрачнел; всегда франтоватый и аккуратный, сейчас стал реже бриться, на вопросы комбата часто отвечал невпопад, рассеянно. С ним говорили, пытались ободрить, но это только больше злило его, приводило в ярость. А вот сейчас ему вдруг захотелось, чтобы рядом с ним был со своим невозмутимо-спокойным лицом комбат или замполит - человек тихий и тоже при всех обстоятельствах спокойный.

Землю била лихорадка. От близких разрывов блиндаж встряхивало, на головы его обитателей сыпалась сырая глина.

Марченко неудержимо захотелось немедленно, вот сейчас же, сию минуту, оказаться там, где шел бой, на самой передовой.

– Липовой, смотри тут... - сказал он каким-то странно незнакомым голосом и вышел из блиндажа, сам не зная, за чем именно должен смотреть Липовой.

Старший лейтенант не узнал окружающей местности. Вместо посадки, которая узкой полоской тянулась отсюда к горам, теперь торчали один расщепленные пни. Вершины деревьев, срезанные снарядами и минами, загородили дорогу, по которой ночью приезжала батальонная кухня. В воздухе стоял острый запах взрывчатки, всегда вызывавший неприятное чувство. Следы прогулявшейся здесь смерти были очень свежи. Недалеко от блиндажа, у деревца, чудом уцелевшего от вражеской артиллерии, лежал убитый немецкой миной буланый конь Марченко. Ночью, прискакав из штаба полка, старший лейтенант привязал его к этому дереву. На лошадиной морде до сих пор была торба с овсом. Далее виднелось несколько убитых наших солдат - их еще не успели убрать санитары. В одном убитом Марченко узнал связиста, который не более как полчаса назад забегал в его блиндаж узнать, работает ли телефон: это, должно быть, линейный надсмотрщик. Марченко хорошо запомнил лицо солдата: крупное, рябоватое, обветренное, с ясными глазами, которые никак не шли к двум глубоким морщинкам на широком лбу.

Все вокруг было мрачным, пугающим, грозящим смертью. Старшего лейтенанта передернуло. Он побежал. Все быстрее и быстрее. Туда, к переднему краю, где бушевал бой! Туда, туда!.. Возле какого-то холма из глубокого окопа торчала голова бронебойщика, сосредоточенно целившегося во что-то. Парень сидел без каски и без шапки. Марченко сразу же узнал его. Это был старшина роты Фетисов. Мельком взглянул, куда он так тщательно целится. Из туманной и сырой дали по полю ползли немецкие танки. Возле них вспыхивали султаны разрывов - наша артиллерия била по врагу. Но танки шли.

Марченко побежал дальше, чувствуя, как все более наполняется бодрым чувством боевой радости.

Навстречу ему по небу бежали перепуганные стада угрюмых туч. По исковерканной земле по-пластунски ползли их серые, лохматые тени. То там, то здесь рвались вражеские снаряды и мины. Попискивали слепые убийцы-пули. Старший лейтенант не слышал их нудного пения. Он бежал, он торопился. Падал, спотыкаясь о сваленные деревья и проваливаясь в воронки. Вскакивал и снова бежал, бежал еще быстрее. Скорее, скорее!..

Сейчас он стремился только к одному - как можно быстрее оказаться среди своих боевых товарищей, быть вместе с комбатом на НП, помогать ему руководить боем, быть с ними, только с ними, всегда - в их рядах...

Между тем вдали показалась новая волна вражеских машин. Немецкая артиллерия опять обрушилась на занятые советскими войсками позиции.

3

Разведчики сидели в большом бункере, за селом, рядом с КП дивизии. Сейчас генерал использовал забаровцев в качестве связных: телефонные линии часто рвались, рации, как назло, портились, и Сизов посылал разведчиков на наблюдательные пункты командиров полков узнать обстановку. Это было далеко не легкое и не безопасное поручение. НП находились почти в боевых порядках пехоты и все время обстреливались противником; нужно было обладать большой смелостью и быть к тому же искуснейшим пластуном, чтобы добраться к командиру полка. Такими, разумеется, являлись разведчики. Их-то и посылал лейтенант Забаров с распоряжениями командира дивизии.

Возвращаясь с очередного задания, Аким поравнялся с пехотинцем, который вел в село пленного немецкого солдата. Боец, очевидно, был крайне недоволен таким поручением, а стало быть, и немцем, жаловался разведчику:

– Понимаешь, друг! В самый разгар боя вызвали. "Веди,- говорят,-этого типа в штаб дивизии. Он,- говорят,- прелюбопытная птица. По-русски наяривает, только держись".- "Да,- говорю,- товарищ лейтенант, некогда мне этим делом заниматься. Пусть,- говорю,- посидит в блиндаже, подождет, пока мы фашиста поколотим!" Куда там - и слушать не хотят! Веди, да и только. Вот и веду эту падаль...

– Возвращайся в свою роту. А этого мне передай. Мне все равно в штаб.

– Вот выручил! Спасибо, друг! - обрадовался пехотинец.- А ты кто будешь? - вдруг встревожился он.

– Разведчик.

– А кто командир?

– Забаров.

– Ну, тогда все в порядке. Знаю ваших разведчиков. Мне о них старшина Фетисов говорил. И вашего Шахаева знаю - Фетисов познакомил. Живой он, Шахаев?

– Живой.

– Привет ему. От старшины Фетисова, скажи, да от Федченко. Не забудешь?.. Ну, до свиданья! Спасибо тебе. А я побегу.

Близорукий Аким только теперь хорошенько разглядел лицо пленного. И остолбенел:

- Ты?! Володин?..

Пленный опустил голову.

– Аким... Я тебя сразу... узнал.

Аким молчал. Волнение было так сильно, что в первые минуты он не мог ничего сказать.