Нация прозака - Элизабет Вуртцель

потратить за всю свою жизнь. Мне, валяющейся на больничной кровати, мысль о поездке в Центральную Америку казалась невыполнимой не только здесь и сейчас, а невыполнимой в принципе. Я не верила, что мне когда-нибудь станет лучше.

Вот в чем проблема депрессии: человек может пережить практически все. Что угодно, если видит свет в конце туннеля. Но депрессия так коварна, так быстро набирает силу за считаные дни, что разглядеть свет уже невозможно. Туман – все равно что клетка без ключа.

Я даже чуть-чуть обрадовалась, когда вышла из больницы. Моя вторая соседка по квартире, Олден, в тот день пришла домой с букетом фуксий, и мы тусили, смеялись над тем, как я испугалась, что схожу с ума, а оказалось, что у меня всего лишь выкидыш. Мы пили белое вино и произносили тосты за мое будущее – счастливое теперь, когда я знаю, что со мной.

Как будто я знала.

Ни с того ни с сего выяснилось, что у моих проблем есть физическая причина, и соматическое объяснение устраивало меня больше, чем стандартные попытки списать все на психику. Когда я сказала близким друзьям, что у меня был выкидыш, что я даже не знала о беременности, пока мое тело не отвергло эмбрион, все проявили ко мне больше сочувствия, включая ретроспективное сочувствие, чем когда у меня просто была депрессия и все было так непонятно. Из-за этого я еще долго продолжала разыгрывать историю с выкидышем, даже после того, как мои спазмы, мои ужасные спазмы, прекратились и я почти забыла о них. Сначала я никому не говорила про беременность, а тех немногих, кому сказала, заставила поклясться, что они сохранят мой секрет. Но прошло немного времени, и я уже не могла себя сдерживать. Я вызывала у людей сострадание и жалость, просто упоминая слово беременность. А когда я рассказывала, что не могла понять, что со мной происходит, что после того, как я залетела, я настолько потеряла связь с телом, что даже не замечала, что у меня нет месячных, пока однажды не проснулась, утопая в собственной крови, – когда я упоминала еще и это, я всегда могла рассчитывать на возмущение феминисток.

Я научилась так гладко вворачивать в разговор: «Не ругайте меня, у меня только что был выкидыш», – что едва не позабыла, что это правда. Я была в аду. Я была истощена физически и опустошена эмоционально, и по моим прикидкам, мне оставалось недолго пользоваться отговоркой я-была-беременна-и-не-знала-об-этом-до-того-как.

– Тебе не нужно искать предлог, чтобы быть в депрессии, – сказала доктор Стерлинг во время одной из наших сессий. – Это правда. Перестань чувствовать себя виноватой. Чувство вины только усиливает депрессию.

– Это прозвучит тупо, – начала я, уверенная в том, что говорю банальности, – но дело в том, что я чувствую, будто не заслужила право быть несчастной. Я знаю, что, заглянув в прошлое, мы можем сказать, что отец мной пренебрегал, мама подавляла, я все время жила в обстановке, контекста которой не понимала, но… – Но что? Какие еще причины вам нужны? Я была не настолько ужасна, чтобы упомянуть Берген-Бельзен, муковисцидоз и прочие настоящие причины для горя. – …Но ведь у многих было тяжелое детство, – продолжила я, – куда тяжелее моего, но они выросли, и у них все хорошо.

– Далеко не у всех.

– Это сейчас неважно. Я ведь должна быть среди тех, кто справился. Мне со стольким повезло, столько хорошего взамен… – Меня тошнило от самой себя. Сколько раз, перед сколькими психотерапевтами я произносила эту речь? Когда я уже перестану спрашивать себя, какое право – какую наглость – я имею, чтобы впадать в депрессию? И хватит говорить о том, как много в моей жизни всего хорошего. Я напоминала персонажа из телефильма с названием вроде «Самая лучшая девочка в мире» или «Рожденная для успеха». Не знаю. Одно хорошо в этой истории с выкидышем – он дал мне повод чувствовать себя паршиво.

– Тебе нужна причина, которую можно потрогать?

– Да, конечно. Так ведь со всеми?

– Ну нет, не обязательно.

– Вот почему попытка самоубийства всегда манила меня. В том смысле, что раз уж я так фантастически провалилась со всеми попытками подсесть на наркотики и алкоголь, единственное, что мне оставалось, – передоз или что-то в этом роде. Все подумают, что я действительно была больна, и не какой-то там депрессией, как думают сейчас.

– Тебе нужно перестать волноваться о том, что думают другие, и попробовать сконцентрироваться на том, что чувствуешь ты.

– Господи, – сказала я, – да я только и думаю, что о своих чувствах, а чувствую себя я всегда ужасно.

– Что ж, – ответила доктор Стерлинг со вздохом перед тем, как объявить, что наше время вышло, – думаю, именно поэтому ты здесь.

Есть кое-что, о чем я никогда не рассказывала, даже доктору Стерлинг. Потому что есть кое-что, чего молодая женщина из среднего класса, получившая высшее образование, – особенно если ей чуть за двадцать, и биология и время на ее стороне – не должна испытывать по поводу беременности. Ты не можешь думать: «Я хотела этого ребенка» или «Вот бы я могла его сохранить», ничего такого. Беременность – это просто невезение, мелкое неудобство, что-то, с чем можно расправиться при помощи простой хирургической процедуры, которая даже не требует госпитализации. Будет немного больно, вроде рези в животе во время месячных; будет легкая депрессия, но это все из-за гормонов. Я столько раз провожала подруг на аборт к восьми утра в центр женского здоровья St. Acme’s, или как там называется это место, что это вполне можно счесть ритуалом инициации – и самой пройти через аборт, и быть понимающей подругой для кого-то другого в похожей ситуации.

Я не знала, что беременна, поэтому мне не нужно было думать об аборте, но даже если бы я и знала, думать все равно было не о чем. Я бы просто это сделала, без вариантов, без дискуссий за и против. О’кей, может быть, я бы сделала вид, что выбираю, посидела бы с психологом или медсестрой в университетской клинике, обсудила другие возможности, поговорила о том, чтобы выносить ребенка, об усыновлении или о том, чтобы воспитать ребенка в одиночку, но все это было бы в порядке вещей. Я бы рассматривала возможность не делать аборта с убежденностью государственного адвоката, который представляет насильника или убийцу, зная, что тот виновен, но тем не менее имеет право на справедливое судебное разбирательство. Это было бы частью шарады, чтобы заставить меня несколькими годами позже, когда я маршировала по Вашингтону в 1989-м и снова в 1992-м, требуя дать женщине право выбирать, считать, что я действительно верю в возможность выбора. Нет никакого выбора для девушек вроде меня: есть