Хроники Заводной Птицы - Харуки Мураками

Понадобилось полтора дня, чтобы Кумико сбросила это оцепенение. Сидя рядом со мной в гостиничном номере, она проплакала почти два часа. А я крепко обнимал ее и не говорил ни слова.

После этого Кумико понемножку, будто вспоминая, начала рассказывать. Как проходила операция. Что она пережила. Об охватившем ее остром чувстве утраты. О том, как одиноко ей было, пока я ездил на Хоккайдо, и о том, что она не решилась бы на то, что сделала, если бы не это одиночество.

— Я ни о чем не жалею, — сказала она наконец. — Ведь другого выхода не было. Я уверена. Знаешь, что тяжелее всего? Что я хочу все тебе рассказать, все, что чувствую, — и не могу.

Кумико приподняла рукой волосы.

— Я от тебя ничего не скрываю, поверь. Когда-нибудь расскажу. Ты — единственный, кому я могу это рассказать. Но только не сейчас. Пока я не могу выразить это словами.

— Это как-то связано с прошлым?

— Нет-нет.

— Спешить некуда. Расскажешь, когда сможешь. Времени у нас хоть отбавляй. Теперь я с тобой, не волнуйся, — сказал я. — И запомни: все твои дела и заботы, что бы то ни было — это все мое. Можешь не беспокоиться.

— Спасибо. Как здорово, что мы вместе.

Оказалось, однако, что времени у нас не так много, как я думал. Чего же не могла выразить словами Кумико? И не связано ли это как-то с ее исчезновением? Может, я не потерял бы ее, если б добился тогда, чтобы она мне все рассказала. Но, подумав немного, я сказал себе: «Нет! Все равно ничего бы не вышло». Ведь Кумико говорила, что никак не может подобрать нужные слова. Выходит, это было выше ее сил.

— Эй, Заводная Птица! — Меня громко звала Мэй Касахара. Сквозь дрему мне почудилось, что я слышу ее голос во сне, но это было наяву. Подняв голову, я увидел ее маленькое лицо, маячившее высоко вверху. — Эге-ге! Заводная Птица! Ну же! Я знаю, что ты там. Отзовись!

— Здесь я.

— Ну, дела! Что ты там делаешь?

— Думаю.

— Не поняла. А для этого обязательно в колодец надо лезть? Попроще ничего придумать нельзя?

— Зато здесь можно сосредоточиться. Темно, прохладно, тихо.

— Ну и как дела?

— Да не очень. Вообще-то я здесь первый раз.

— А думается как? Лучше?

— Я пока не разобрал. Эксперимент только начался.

— А ты заметил, Заводная Птица, что твоя лестница пропала?

— Как же, как же. Заметил.

— Ты знал, что это я ее вытащила?

— Нет, не знал.

— А на кого ты подумал?

— Да ни на кого, — откровенно сказал я. — Не знаю, как сказать, но мне это не приходило в голову — что кто-то взял лестницу. Сказать по правде, я подумал, что она просто исчезла — и все.

Мэй помолчала.

— Просто исчезла, — проговорила она с опаской в голосе, будто в моих словах была какая-то заумная ловушка. — Просто исчезла… Что это значит? Ты хочешь сказать, что она взяла… и пропала куда-то?

— Может быть.

— Знаешь, Заводная Птица, я уже тебе говорила, но ты правда странный парень. Таких чудиков еще поискать. Понял?

— Я бы не сказал.

— С чего же ты тогда взял, что лестницы могут исчезать сами по себе?

Я прижал ладони к лицу, пытаясь сосредоточиться на разговоре с Мэй.

— Значит, это ты ее вытащила?

— Конечно, я, — ответила Мэй. — Мог бы и догадаться. Подкралась ночью и вытянула.

— А зачем?

— Вчера я несколько раз к тебе заходила. Хотела позвать опять вместе поработать. Тебя не было. Увидела на кухне твою записку и стала ждать. Сидела-сидела, не дождалась. Тогда я подумала, может, ты снова у заброшенного дома отираешься. Прихожу — колодец наполовину открыт и в него спущена лестница. Мне и в голову сначала не пришло, что ты сидишь тут, на дне. Я подумала, что лестницу оставил какой-нибудь рабочий или еще кто-то. Вот и скажи: есть еще на свете люди, которые, чтобы подумать, лезут в колодец и сидят там?

— Что ж, ты права, пожалуй, — был вынужден признать я.

— Ночью тихонько смоталась из дома и опять пошла к тебе, но тебя все не было. И тут до меня дошло: а не ты ли забрался в колодец? Мне в голову не приходило, чем там можно заниматься, но ты ведь немножко того… Я и двинула снова к колодцу, вытащила лестницу. А ты сдрейфил, наверное?

— Есть немного.

— А что ты там пьешь и ешь?

— Воды есть немного. Еду я не брал. Вот только три лимонных карамельки…

— И давно сидишь?

— Со вчерашнего утра.

— Ты, наверное, голодный?

— Пожалуй.

— А с этим делом… ну, отливаешь ты как?

— Обхожусь. Я же почти не пью и не ем, так что это не проблема.

— А знаешь, Заводная Птица, ведь ты можешь там умереть, если я захочу. Кроме меня, никто не знает, где ты. Лестницу я спрятала. Понимаешь? Стоит мне уйти отсюда — и тебе кранты. Кричи не кричи — все равно не услышат. Кому в голову придет, что ты тут сидишь? Никто даже не заметит, что ты пропал. На работу не ходишь, жена сбежала. Если кто и обратит внимание, что ты пропал, будет уже поздно — к тому времени ты отдашь концы, и даже тела твоего не найдут.

— Все правильно. Твоя воля — и мне конец.

— Ну и как тебе это?

— Ты меня напугала, — сказал я.

— Что-то по твоему голосу не похоже.

Я все тер ладонями щеки. Вот они — руки и щеки. В темноте их не видно, но все пока на месте, мое тело еще здесь.

— Наверное, до меня еще как следует не дошло.

— Зато до меня дошло, — заявила Мэй Касахара. — Оказывается, человека на тот свет отправить гораздо проще, чем кажется.

— Ну, это еще от способа зависит.

— Проще, проще. Вот достаточно тебя здесь оставить — и все. Ничего и делать не надо. Ты только представь, Заводная Птица! Как ты будешь мучиться в темноте, постепенно загибаться от голода и жажды. Это будет нелегкая смерть.

— Это уж точно, — отозвался я.

— Ты, похоже, мне не веришь. Думаешь, на такую жестокость я не способна?

— Не знаю. Верю или не верю — не в том дело. Все может быть. Вот что я думаю.

— «Может быть…» Я не об этом говорю, — произнесла она ледяным тоном. — Вот что! Мне отличная мысль пришла в голову. Коли уж ты туда думать залез, может, помочь тебе еще больше сконцентрироваться?

— Как? — спросил я.

— А вот так! — С этими словами Мэй Касахара плотно задвинула половинку крышки колодца, которая оставалась открытой. Наступила полная, непроглядная тьма.

10. Мэй Касахара о смерти и эволюции

Не от мира сего

В кромешной тьме я скорчился на корточках на дне колодца. Со всех сторон меня окружало ничто — единственное, что можно было разглядеть. Я сделался частью этого ничто. Закрыв глаза, слушал, как бьется сердце, бежит по жилам кровь, как, подобно кузнечным мехам, работают легкие, как сокращаются в спазмах требующие пищи скользкие внутренности. В этом жутком мраке каждое движение, каждый удар пульса неестественно громко отдавались в голове. Да, это мое тело, моя плоть. Но из-за темноты все ощущалось с небывалой остротой и натурализмом.

Сознание постепенно покидало свою физическую оболочку.

Мне стало казаться, что я — Заводная Птица, лечу по летнему небу, усаживаюсь на ветку какого-то большого дерева и начинаю заводить механизм этого мира. В самом деле, если птица куда-то девалась, должен же кто-то выполнять ее работу — крутить эту штуку. Иначе пружина ослабнет и точное, налаженное устройство в конце концов остановится. Интересно: кроме меня, никто, похоже, не заметил, что Заводная Птица исчезла.

Я попробовал издать горлом нечто похожее на крик Заводной Птицы, но ничего не вышло. Какой-то бессмысленный противный скрежет — такой получается, когда неровные, шершавые поверхности трутся друг о друга. Нет, так кричать умеет только Заводная Птица. Только она может заводить пружину нашего мира так, как нужно.

Птица из меня получилась никудышная — безголосая и ни на что не способная. И все же я решил полетать по летнему небу. Оказалось, это совсем не трудно — поднимаешься в воздух, а там маши себе крылышками под нужным углом да следи за курсом и высотой. Мое тело моментально приспособилось к полету — я парил свободно, без всякого труда, глядя на землю с высоты, привычной для Заводной Птицы. Надоедало летать — усаживался на ветку и сквозь зеленую листву разглядывал крыши домов и дороги, снующих туда-сюда людей. Жизнь шла своим чередом. Жаль только, я не мог видеть со стороны самого себя — ведь мне ни разу не довелось встретить Заводную Птицу, да и как она выглядит, я не знал.

Я пробыл в птичьем облике довольно долго. Сколько — не знаю. Хотя толку от этого ровным счетом никакого не было. Летать, конечно, занятие приятное, но сколько можно? Ведь у меня еще остались кое-какие дела в моем темном колодце. И из Заводной Птицы я опять стал самим собой.

Мэй Касахара снова появилась у колодца днем, в четвертом часу. Когда она откинула половинку крышки, сверху хлынул поток света — лучи ослепительно яркого послеполуденного солнца. Я зажмурился и опустил голову, чтобы привыкшим к темноте глазам не было больно. Стоило только подумать о ярком свете там, наверху, как от слез защипало в носу.