Пустошь, что зовется миром - Аркади Мартин

существования.

– И достаточно цветов для всех палуб, – добавила Три Саргасс. – Столько лотосов…

– Как я уже сказал, гораздо больше, чем просто для поддержания существования.

Таким образом, красота была частью его определения самодостаточности. Три Саргасс всегда считала, что членам секты гомеостата не должны нравиться ни чрезмерно красивые вещи, ни чрезмерно уродливые, однако эта гидропонная палуба была прекрасна. Как и все лотосы, всех цветов: голубого и бледно-серебряного, белого и розоватого, цвета восхода солнца.

– Каковы потери? – спросила она после нескольких секунд преднамеренной паузы. – Не считая Пелоа-2, скольких мы уже потеряли?

– Разве вы не знаете?

Он поднял к облачной привязке место, где должны были находиться его отсутствующие брови, словно показывая ей, откуда надлежит черпать информацию.

– Мы не становимся всезнайками благодаря одному тому, что состоим в министерстве информации, икантлос-прайм. Но даже если бы оно было так, есть все-таки разница между прочтением доклада и выслушиванием солдата, находящегося на передовой.

Двадцать Цикада произвел тихий задумчивый звук – пощелкал языком по зубам.

– Я готов согласиться с тем, что всезнание в некоторой степени калечится отсутствием вездесущности. Чрезмерно высоки – это я о цифрах наших потерь. Слишком высоки для Флота, который решает, что ему делать дальше, и пока так и не установил места происхождения этих врагов, несмотря на тщательную разведку, проведенную нами в секторе.

«Мы не знаем, откуда они произрастают, – думала Три Саргасс. – Не знаем, как выглядит сад сердца их дома, знаем только, что он вряд ли выглядит подобно этой палубе, месту, которое так ценит Двадцать Цикада».

– Вы бы предпочли действовать, – сказала она.

– Мои предпочтения вряд ли имеют какое-то значение, уполномоченный. Я всего лишь не люблю расточительство во всех его производных.

«И вы полагаете, что эти инородцы агрессивны. Ваша замена для слова «агрессивность» – расточительство».

Три Саргасс провела пальцами по ограде, чувствуя скользкую влагу металла.

– О чем вы бы их спросили? Если они отзовутся на наше послание и придут поговорить с нами.

На сей раз звук, который он произвел, не был таким уж задумчивым.

– Почему вы считаете, что они захотят говорить? Как бы ни были вы и лселский посол точны в вашем разборе звукопередачи… Силы небесные, опять один из них пробрался в рис.

– Один из кого? – спросила Три Саргасс, но Двадцать Цикада уже перекинул ноги через ограду и приземлился со всплеском. Вода доходила ему до колен и мгновенно пропитала брюки его форменной одежды. Он двинулся по воде целенаправленно и раздраженно, остановился и замер, как ибис, собравшийся пронзить рыбу своим клювом. Затем, сделав резкое движение вниз, он ухватил что-то небольшое и темное между рисовых стеблей.

Оно пискнуло. Он пошел к Три Саргасс, держа добычу в вытянутой руке за шкирку, словно нес какой-то неприятный трофей.

– Подержите-ка, – сказал он и просунул ей добычу через решетки ограды.

– Это кот, – сказала она. Так оно и было. Черный котенок, судя по размерам, с огромными желтыми глазами и обычными кошачьими когтями, которые теперь все разом вонзились в рукав жакета Три Саргасс и в кожу под ним. С котенка капала вода, но он, в отличие от всех других котов, о которых она знала, казалось, воды ничуть не боялся.

Двадцать Цикада перебрался через ограду назад – на сухую часть балкона.

– Это животное было котом, – мрачно сказал он, – несколько тысяч лет назад, а потом оно превратилось во вредителя, обитающего в мангровых лесах Каураана. И этот вредитель попал на мой корабль через воздуховод, потому что кто-то решил, что эти зверьки очень милы, и принес беременную самку.

Котенок забрался на плечо Три Саргасс. Он был очень прытким. И сумел ухватиться за нее гораздо надежнее, чем все другие котята, которых она помнила. В последний раз она находилась рядом с кошкой в гостиной одного патрицианского поэтического салона в Городе. Тот котик был пушистый, светлый, и его совершенно не интересовало сидение на ее плече. У этого были очень длинные фаланги, напоминавшие четыре человеческих пальца, и некое подобие большого пальца в приближении к оппозиции касательно остальных.

– Они в воздуховодах, – повторила она, потрясенная и одновременно довольная.

– Они похожи на меня, они повсюду, – сказал Двадцать Цикада и вздохнул, чтобы не рассмеяться. – Их не должно быть здесь. Они не эндемичны гидропонной экосистеме, а продукты их жизнедеятельности содержат слишком много аммиака. Этого можете взять себе.

– И что я буду с ним делать? – спросила Три Саргасс. – Мне нужно представить доклад яотлеку Девять Гибискус – я не могу прийти к ней с котенком.

– Он пробудет с вами недолго. Вынесите его отсюда и оставьте на какой-нибудь другой палубе, только не на этой. И не беспокойтесь о Девять Гибискус, я передам ей ваше послание.

– Точно передадите? – спросила Три Саргасс, понимая, что ее вопрос почти равносилен другому: «Могу ли я доверять вам теперь, когда вы продемонстрировали, что не считаете этих врагов достойными переговоров?»

– Это задание Девять Гибискус, – сказал адъютант яотлека, словно один этот факт делал вселенную абсолютно простой. – Поэтому я доставлю ей ваше сообщение. Я всегда знаю, где она находится.

* * *

Он мог бы пойти к Девятнадцать Тесло сразу после того, как покинул министра войны. Не было никаких причин не пойти, это не вызвало бы подозрений: Восемь Антидот жил во Дворце-Земля, в том же, что и император, и часто ходил к ней. У него была информация – не то чтобы важнейшая, требующая немедленных действий, вроде той, о которой говорят в голодрамах, но полезная, интересная Ее Великолепию. Он мог прийти к ней прямо сейчас.

Но что-то подсказывало ему, что делать этого не стоит. Так оно больше походило на ябедничество, а не работу разведчика. Он словно исполнял бы тогда роль чьих-то ушей, перестал принадлежать сам себе, не принимал бы собственных решений. Он, конечно, расскажет ей после о Махит Дзмаре и капитане Флота Шестнадцать Мунрайз. А также, скорее всего, об озабоченности Одиннадцать Лавра тем, что Ее Великолепие не доверяет военному министру. Он даже расскажет ей все это сегодня, но сначала… Сначала он хотел сам разобраться, что же такого узнал сегодня.

Поэтому Восемь Антидот зашел в холл министерства информации, сообщил о себе, назвав все свои титулы, и попросил любезную асекрету – практикантку, которая сидела за информационным столом, найти ему кого-нибудь, кто может уделить ему полчаса и объяснить будущему императору всего Тейкскалаана, как происходит быстрая коммуникация через гиперврата.

– Это для моего образования, – с бьющей через край веселостью сказал Восемь Антидот, и практикантка фактически погасила заговорщицкий смешок, прикрыв рот рукой. «Да, – подумал он. – Ты помогаешь наследнику империи сделать домашнюю работу. Так и продолжай считать».

Ждать ему пришлось совсем недолго, и он развлекался тем, что разглядывал, как подает себя министерство информации. Очень непохоже на Шесть раскинутых ладоней: ясно и четко, невозмутимые стены белого мрамора в сочетании с вездесущими акцентами кораллового оттенка, как если бы рукава асекрет перешли в архитектуру. Коралловые вставки в полу, выполненном в стиле халцедоновой мозаики, громадная хризантема в обрамлении более мелких лотосов. «Вечность», – вспомнил Восемь Антидот из какого-то давнего-давнего урока, когда он был очень маленьким, чуть ли не младенцем. Первым делом все изучали цветы. «Хризантемы есть вечность, лотосы – память и возрождение, поэтому знак министерства информации