Однажды ты пожалеешь - Елена Алексеевна Шолохова

если тебе просто жить невыносимо? Да я и ощущал так, что меня больше нет.

Это были недели полной апатии, когда я не мог есть, не разговаривал, не хотел никого видеть.

Ту отморозь искали, но не нашли. Камер в парке не было. Ярик, единственный свидетель, сказал лишь то, что одного из нападавших покусал его Джесс. Но сам он никого толком не видел. Не успел. Сказал, что заметил потасовку издали, спустил собаку, а когда подошел – они уже разбежались. Кто они, как примерно выглядели, сколько их – в темноте и на расстоянии он не разглядел.

Покусанного человека искали по травмпунктам и больницам города, но он нигде не объявлялся. Девчонку ту тоже, слава богу, не нашли. Но о ней они просто не знали.

С меня же смогли взять показания лишь спустя несколько дней, но я молчал. То есть говорил, что совсем ничего не помню.

Вот бы это действительно было так!

Но я помнил. Только я скорее бы сдох, чем рассказал хоть кому-нибудь о том, что произошло. И с ужасом ждал, что оно само всплывет. Те мрази снимали всё на телефон. Во всяком случае один точно снимал. А значит, могли выложить в сеть и тогда… Тогда точно конец.

Но ничего не всплыло ни сразу, ни позже. И я поклялся себе, что никто и никогда ничего не узнает. А если я выкарабкаюсь, то сам найду эту отморозь и разберусь с ними. С каждым из них, а особенно с тем «метким». Отморозки называли его Слоном. Не густо, конечно, для поиска, но надо будет – каждую школу обойду, все районы и дворы прочешу, но рано или поздно его найду, хоть из-под земли достану. Только эта мысль мало-мальски помогала не загнуться окончательно.

Отец с матерью, конечно, тоже всячески поддерживали меня. Мама особенно. Но как бы я к ней ни относился, своими «всё будет хорошо» она лишь вызывала глухое раздражение. Хотелось крикнуть в ее улыбающееся лицо, что нихрена хорошего больше уже не будет. Во всяком случае – у меня. Но я лишь отворачивал голову или закрывал глаза. Мать я очень любил, меньше всего хотел ей грубить, но от тупого оптимизма и показушного жизнелюбия аж тошнило.

Однажды она пришла, когда я спал. Сквозь сон слышал ее бесячий жизнерадостный щебет, но не стал реагировать. А потом вдруг до меня донеслись всхлипы. Она так горько рыдала, что сон как рукой сняло.

Мама, ссутулившись, стояла у окна ко мне спиной. Голова и плечи ее вздрагивали. Я опешил – прежде ни разу не видел ее плачущей. К тому же пару минут назад она так беззаботно о чем-то ворковала.

– Мам, – позвал её я.

Она резко умолкла, на несколько секунд застыла и только потом обернулась ко мне – уже с улыбкой. Только зареванное лицо её выдавало.

– О, ты уже проснулся?

– Ты плакала?

– Нет, это я так… – отнекивалась мать. – Не обращай внимания.

– Да я же видел. Ты плакала. Мам, ты чего? Что случилось?

Улыбка ее потухла. И сама она резко поникла. После долгой паузы, сглотнув, выдавила:

– Я боюсь. За тебя боюсь. Я знаю, что тебе тяжело и больно, но… мне все время кажется… что самая страшная травма у тебя внутри… И я не знаю, что сделать… как тебе помочь… и от бессилия схожу с ума. – Она снова всхлипнула. – Что эти ублюдки сделали с моим мальчиком…

– Мам, да перестань. Нормально. Пройдет всё…

Судорожно выдохнув, она промокнула глаза платком.

– Да-да, прости. Сейчас успокоюсь. Твой врач тоже говорит, что нельзя тебе показывать свой страх, что тебе нужны только положительные эмоции. Сейчас увидит меня такой – ругаться будет.

Я смотрел, как мать силится улыбнуться сквозь слезы, и внутри щемило. Впервые за всё это время я чувствовал что-то ещё. Сам не знаю, почему меня это так проняло, но с того дня потихоньку стал оживать. Мысль о том, чтобы найти этих тварей, я не оставил. Но о том, чтобы сдохнуть, думать незаметно перестал.

Ярик, пока я лежал в травме, меня не забывал. Наши – и из клуба, и из класса – тоже навещали часто, но Ярик прямо каждый день ходил, как на работу. А вот Майя не пришла ни разу. Тогда я и не хотел, чтобы она видела меня таким. Но о причине, почему она как будто пропала, задумался лишь позже, а зря...

Но на тот момент мне одного Ярика хватало с лихвой. Бывало, он придет, сядет и смотрит-смотрит как преданный пес. Может, час вот так молча сидеть, а то и два.

Честно говоря, напрягало это неимоверно. Кого другого я бы послал, в смысле, не стал церемониться, сказал бы как есть: мешаешь, типа, достал, иди домой. Но Ярик… не настолько он мне был близок, чтобы я мог с ним изъясняться по-простому. Ну и, конечно, благодарность сковывала по рукам и ногам.

Нет, я в самом деле был ему очень благодарен. Понимал же, что бы со мной сделали те мрази, не появись он так вовремя со своим Джессом… Но благодарность тоже, оказывается, груз нехилый.

Короче, терпел я его и даже не показывал вида, что мне с ним тягостно и душно.

А где-то за неделю до выписки Яр пришел явно на подъеме и с порога объявил:

– Я их нашел! То есть одного из них. Но остальных найти, думаю, теперь будет несложно.

– Кого нашел? – спросил я, хотя откуда-то сразу понял, о чем он и о ком. Сердце судорожно дернулось и тяжело ухнуло вниз живота.

– Одного из тех отморозков. Они из Фрязево, – сообщил Яр и достал смартфон, показал мне. – Видишь? Кто-то из них выронил, видимо, когда Джесс набросился…

– И что там? –