Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник) - Наталья Павлищева

– Я князь и ответствен за все земли, что под моей рукой! А они велики. Нужно – в Суздаль еду, а придется, так и в Тмутаракань!

Конечно, Ингигерд умна и прекрасно понимала, что он прав, но снова оставаться одной тяжело.

– Я с тобой!

– Куда? В Суздале голод и бунт, сиди с детьми в Новгороде, здесь спокойней.

Ингигерд закусила губу. Вроде и не ждал, и не рад, встретил наспех, простился тоже. Снова из закоулков полезло: а вот Олав Норвежский так бы не поступил, он нашел бы время для своей любимой Ингигерд! Умом понимала, что Ярославу не до милований на ложе, а душа требовала мужниного внимания. От сознания своей неправоты становилось еще тошнее и росло упорное убеждение: Олав лучше! Неизвестно в чем, но лучше! Наверное, во всем. Пройдет немало времени, пока княгиня научится быть прежде всего княгиней и помощницей князю, а пока Ингигерд была обижена на мужа.

Обиженных женщин нельзя оставлять в одиночестве, им в голову приходят ненужные мысли…

И еще одного не знал уехавший в Суздаль князь – ему не придется отправляться в Тмутаракань, князь Мстислав уже сам вышел на Русь!

Беда в Суздале

Осень была долгой, холодной и мокрой. Снег все не выпадал, а ночные заморозки успевали прихватить в мокрой земле посеянные в зиму семена, и днем таяло, и то, что не погибло от холода, гнило от воды. Было понятно, что озимых не будет. В Суздальской земле не шутя ждали голода.

Но и весна не порадовала, тоже мокрая и холодная. Летом не то что колоситься на полях оказалось нечему, но и зелень-то не везде поднялась! Сеяли едва не в воду, снова все мокло и гнило. Голод уже не просто угрожал, он стал страшной действительностью. Поля пустые, на огородах ничего не уродилось, накосить не смогли, скотину кормить нечем! Но главное, не было хлебушка, а без хлеба человек и с мясом голоден будет.

Суздальщина заволновалась. Вторую голодную зиму им не пережить, а уж о новом урожае и говорить нечего. Позже люди задумались: почему не пришло в голову попросить помощи у князя? Но не привыкли еще к киевскому князю обращаться, да и волхвы объявили, что нашли виновных. Удивительней всего было то, кого они таковыми назвали: старую чадь! Вроде колдовством самых зажиточных истребляется изобилие остальных, мол, особенно виновны бабы.

Отчаявшимся накормить детей голодным людям было все равно, зачем колдовство нужно женам богачей. Когда человеку плохо, а особенно плохо его детям, он готов обвинить кого угодно и в чем угодно. Если волхвы сказали, что виновны, значит, так и есть!

От Суздаля во все стороны покатился страшный вал. Множество жен и матерей тех, у кого в закромах еще сохранилось съестное, полегли от людской злобы. В селениях творилось страшное: обвиненных женок обезумевшие от голода забивали камнями, хоронить было некому, потому как родня либо сама лежала с раскроенным черепом, либо бросилась бежать, чтобы сохранить жизнь.

Но сколько ни били богатеев, хлеба от этого не прибавлялось. Когда разграбили и растащили амбары и закрома старой чади, голод навалился с новой силой. Матери, не в силах смотреть на мучения голодных младенцев, топили их в речке как котят, а самих матерей… забивали собственные мужья, чтобы накормить работников! Родичи стали бояться родичей, выживал только сильный.

Волхвы грозили новыми проклятьями и казнями, но исправить ничего не могли.

Когда по Суздальской земле прокатился клич плыть за хлебушком к болгарам, многие готовы были отдать все припрятанное на черный день золотишко. Да и как назвать то, что творилось, как не черным днем? Все выгребли по сусекам, из ушей женок последние сережки вынули, только чтобы купить вожделенный хлебушек!

– То-то болгары порадуются нашей беде! – усмехнулся рослый, но похожий на не кормленную с осени клячу детина, отталкивая шестом свою лодчонку от берега.

На берегу стояли, глядя ему вслед, три скелета, обтянутые кожей, – это женка все же пришла проводить кормильца к болгарам, а деток дома оставить побоялась, чтобы голодные собаки не загрызли. Правда, напади свора, и от нее самой толку было чуть, но все же верилось, что сможет защитить, отбить кровинушек малых.

Таких тощих и бессильных пол-Суздаля, а в деревнях и считать перестали. Все, что ни потребуют болгары, готова была отдать Суздальщина в обмен на хлебушек.

Но болгары не стали наживаться на беде соседей, цены не подняли, оставили прежними, да еще и, видя торчащие мослы оголодавших суздальцев, сыпали зерно с прибавкой сверх оплаченного.

Тот самый детина вернулся с хлебом, на обратном пути он больше всего боялся сесть на мель или еще как повредить свой утлый челн, потому не торопился, хотя сердце изболелось по родным. Этот смог спасти свою семью. Смогли и многие другие. Зерно, привезенное от болгар, дало жизнь суздальцам. Беда отступила, люди ожили.

* * *

До князя в Новгород не сразу дошло известие о страшном голоде. Вернее, сначала просто говорили о неурожае, только кого этим удивишь? Не всякий год земля-кормилица хлебушком балует, не всякий хозяин и в добром году с урожаем бывает.

Но когда принесли известие об убийствах и людоедстве, князь взъярился:

– Бога не боятся!

– Да какого бога, князь, коли у них волхвы всем заправляют?

Ярослав и без напоминания не забыл, что после смерти Феодора, который тоже сидел по совету Блуда тихо, вовсе не стало священников, при Борисе и Глебе кто только мог из попов старался удрать обратно в Киев, не рискуя вставать поперек сильных волхвов.

Но князь махнул рукой:

– Да не в волхвах дело! Пусть себе, но убивать-то зачем?! Что голодный люд на разбой подняли, вот за что виню!

Ярослав метнулся в Суздаль.

Он узнавал и не узнавал свое бывшее княжество. Многое изменилось, что-то из заложенного им заглохло, что-то, напротив, расстроилось. Было отрадно видеть, что весь, подле которой его чуть не заломал медведь, сильно разрослась и почти стала городом. Но храм стоял запущенный, едва удалось сыскать у кого ключи, чтобы отворили. Иконы в пыли, масла в лампадах нет, свечи съели крысы… Они добрались и до одного из окладов, погрызли немногочисленные церковные книги.

Князь ужаснулся:

– Как же вы службы проводите?! Где священник? Как он допустил такое настроение?!

Тощий, едва державшийся на опухших от голода ногах мужичок, что открыл храм, помотал головой:

– Дак ведь нету никого уж второй год. Священник помер, а нового не прислали. Хотели было и храм растащить, но волхв наш не позволил, сказал, мол, чужих богов обижать негоже, навредить могут.

Ярославу хотелось объяснить, что Господь не может навредить своим детям, но вдаваться в спор с тощим человеком было не ко времени, потому князь махнул рукой и, перекрестившись на пыльную икону, вышел вон. Все надо начинать сначала. А чего ждать было, если Борис с Глебом давно погибли, да и при жизни немного расстарались в своих подопечных владениях.

Но сейчас Ярославу не до того, он приехал разобраться с теми, кто убивал и кто велел убивать.

* * *

По распоряжению князя главные зачинщики погромов были схвачены и посажены в темницы. Ими оказались волхвы, потому как именно они направляли гнев оголодавшего люда на старую чадь. Нескольких даже казнили. Как бы не было измученному люду все равно, но расправа над волхвами заставила самых смелых собраться близ темницы в Суздале.

Ярослав ждал этого, вышел, встал перед всеми один, не городясь дружиной. Понимал ли, что по одному слову волхвов могут растерзать, не посмотрев, что князь? Конечно, но знал и другое: если ныне пересилит толпу, то за Суздальщину можно не бояться.

У стоявшего в первых рядах седого как лунь волхва перекосило от злости лицо: его товарищей посмел в темницу упрятать и даже жизни лишить, а теперь смеет в глаза смотреть?! Волхв мог бы сразу призвать растерзать князя, и толпа справилась бы, даже дружина не спасла бы Ярослава. Но старик решил сначала строго спросить, и в этом была его ошибка.

– Пошто волхвов за веру караешь?! Своего бога мечом навязываешь!

Ярослав сразу понял, что главным противником будет вот этот высохший от времени, жилистый старик с совершенно белой головой. Его крепкая рука, опиравшаяся на суковатую палку, могла только указать на князя: «Бей его!», и люди кинулись бы исполнять, столь велика была внутренняя сила волхва. Даже понимание, что перед ними князь, а позади князя дружина, не остановило бы. Видно, так же отправляли на смерть и старую чадь – одним указующим перстом крючковатого пальца.

Откуда и взялся у Ярослава зычный голос, который заставил притихнуть толпу?

– Не за веру караю и не за безверие! За пролитую кровь человеческую!

– Виновны те, чью кровь пролили, виновны!

– В чем? В голоде и недороде? – В установившейся полной тишине голос князя уже просто громыхал. – Убили, так сразу сытно стало? Господь любому по грехам его дает.

– А… – обрадовался волхв, его крючковатый палец назидательно поднялся вверх, – коли так, и им по их грехам смерть дадена!