Мера любви. Избранное - Лариса Захарова

Два горя

Небо над ним так сине,Как только бывает летом.Хоронит женщина сынаНа тихом кладбище этом.Ей, до сих пор не понявшей,Как пуля в сердце – навылет.В глазах, от засухи впавших,Скорбь вековая стынет.Растрепались пряди седые,Губы дрожащие что-то шепчут…Рядом друзья стоят и родные,Держат под руки, за плечи.Пахнет сырою глиной.Кто-то надрывно стонет.Хоронит женщина сына —Сердце свое хоронит.Еще одна у оградыВстала, изнемогая.Горе другое рядом.Рядом – тоска другая.Обычней – эта картина,Горе поменьше ростом.Просто не было сына.И мужа не было просто.Так и осталась одною,Как деревце у погоста.Жизнь прошла стороною.Жизни не было просто.Но боль-то ее слабее,И к ней сочувствия нету.Да разве сравнишь обеихВ скорби – и ту и эту?!Той, одинокой, проще:Теряет, чего не имела.Зря она плачет и ропщет,Если жить не сумела.Тоску ее и угрюмостьГорем и звать-то стыдно.А все же, если подумать…Нам ведь его не видно…

Я

Скорбь, и боль, и радость, и утеха —В том, что называю словом «я»:Центра центр, росток в ядре ореха,Сердцевина, суть и истинность моя.То, что главным будет, есть и было(Скажем, против правды не греша).Что же это? Жизненная сила?Сердце? Мысль? А может быть, душа?Но, лучами так меня заполнив,Что себя не мыслю без него,Светит «я», как маленькое солнцеВо вселенной тела моего.Ну а вдруг бы, просто не заметив,«Я» другое втиснули в меня?«Да» и «нет» смогла бы я в анкете,Да и в жизни тоже поменять.Пробудив неведомые силы,Все пути иначе бы прошла.Может, даже стала бы красивой?Может быть, удачливой была б?Но при всем желании поправокЗа свое мучительно стою:Горькое до боли, как отрава,Это «я» одно имеет правоНа любовь и ненависть мою.Этим «я» с другими я общаюсь.Сколько их! Будь злы или добры,Каждое галактику вмещает.И, как я вокруг миров вращаюсь,Вкруг меня вращаются миры…

Обида

Беседы острый поворот —И все погибло. Я убита.И спать ночами не даетМне нанесенная обида.Ведь знаю: я была права.Хлестнули зло, несправедливость,И в сердце резкие словаШипами кактуса вонзились.Лишь мысль, сознанье теребя,Совет дает: «Утешься! Что ты!Пускай обидели тебя,Не ты обидела кого-то!»Да, это легче.Только злоЗаставит вспомнить даже малость,Не только что произошло,Но что и подразумевалось.А мой ответ совсем не тот,Я не была готова к бою…И чувство горечи растетИ заслоняет мир собою.И беспрерывно с этих порСвою обиду, хоть и прячу,То разжигаю, как костер,То, как культю больную, нянчу,Как будто я должна раститьТо, от чего мне так тревожно.Но если трудно все простить —Забыть и вовсе невозможно.Себя жалея и любя,Я и сама могу споткнуться,Но отчего-то на себяВсе забываю оглянуться.Характер свой не изменяИ сложный нрав не укрощая,Я забываю, что меняВсе время кто-нибудь прощает…

На Старом Арбате

Да, всем торговали на Старом Арбате:От туфель до штор, от икон и до платьев,С улыбкой лукавой глядели матрешки,А дед продавал деревянные ложки…И был он какой-то и жалкий, и ветхий,Глаза покраснели, слезились от ветра,И в них безнадежная грусть и печаль,А на груди – «За отвагу» медальНапоминаньем о прошлом далекомГлядела на мир, как единственным оком.И вот старика свысока, словно барин,Небрежно окликнул раскормленный парень:«Послушай, отец, мне не ложки, а дай-каВот эту свою боевую медальку.Теперь уж носить ее долго не сможешь,В могилу с собой не возьмешь, не положишь.Я мог бы купить и другую любую:Ты видишь, наградами всюду торгуют,Но мне по-людски тебя искренно жаль.Так сколько ты хочешь за эту медаль?»Окинул старик покупателя взором,Исполненным горьким и гордым укором,И тихо ответил: «Других не корю я,Но этой медалью своей не торгую.Была в моей жизни она лишь одна,Но цену ее оплатил я сполна.Ты знаешь, сынок, если только всмотреться —Осколок под ней у меня возле сердца.Сроднились все трое за сорок пять лет.И мне, голубок, разлучать нас не след…»И грустно шепнул, опираясь на палку:«А мне тебя по-человечески жалко…»

Своя беда

Два сына и муж у нее похоронены,Пьет горькую зять, а внучонок в больнице…Идет отрешенная, потусторонняя,И слезы дрожат у нее на ресницах.Но вот машинально она протянулаРуку слепому, идя через улицу,И снова глубоко и тяжко вздохнула,И горе заставило плечи ссутулиться.Свои огорченья ее обступили,И нету с тяжелыми мыслями сладу.Барьером чужую беду заслонили —Судьбу человека, идущего рядом.Но, черную зависть душой ненавидяИ спутницы ветхой сжимая запястье,Все ж думает он:«Эта женщина видит.Есть ли на свете большее счастье?»

Странный человек

Всех критикует дядя Авдей,Послушать его – похоже,Что он не любит всех людей,Что он терпеть их не может.Геройски сражался он на войне,И в заслоненной годами далиХранятся подспудно, на самом днеВ сундучке ордена и медали.Мальчишке, что вечно в футбол гонял,Грозит для острастки палкой.Он вынес когда-то его из огня,А сам пострадал от упавшей балки.Отдаст последнее:– На, возьми!Таков уж характер его особый:Живет, не умея ладить с людьми,И только на подвиг для них способен.

Колокольчик судьбы

Отмечаю печальную дату —Мой день рождения и юбилей.Вспоминаю, что было когда-то,Принимаю любимых друзей.Мои гости хмельны и сыты,Веселится и шутит народ,А с экрана певец знаменитыйГурилевскую песню поет…Ямщику одиноко и скучно,Мучат бедность, обиды, тоска…«Колокольчик гремит однозвучно,И дорога пылится слегка…»Строки те я твержу до рассвета,От волненья почти не дыша,И на песню старинную этуОтзывается болью душа.И опять растревоженной ночьюЯ кричу и куда-то бегу,Снова песня мне беды пророчит,И набатом звенит и грохочетКолокольчик в бессонном мозгу.Хорошо, что родные уснули,Что не все им поведала я:Словно пчел растревоженный улей —Беспощадная память моя.

Мы в теплушке. Весь мир словно вымер.В духоте, в тесноте, как в гробу,По этапу везли во ВладимирМы тюремную кашу – судьбу.И в бомбежках военного годаМы о страхе забыли давно:Если отняты честь и свобода,Если кличка дана – «враг народа», —То теперь уж не все ли равно…Вновь сирена пронзительно воет,Открывается с лязгом вагон,Слышны вопли и брань…Под конвоемНас выводят на грязный перрон.На расстрел? Вновь в тюрьму?Или – роздых?Нет, о будущем думать невмочь.Как пьянит неожиданный воздух!Как шатает морозная ночь!На вокзале привычно и ловкоИзможденных, стоявших едва,Словно вещи, заткнув в упаковку,Как нас втиснули в эту кладовкуОбщей площадью метр или два?!Что ей наша тоска и усталость!Насмерть сдвинула наши тела,Безразмерной кладовка казалась,Девять женщин в себя приняла…Нерушимое воспоминанье —Как стоим уплотненной гурьбой:Падать некуда в общестоянье…И невольно, теряя сознанье,Подпираем друг дружку собой.

Старушка-профессор, страдая падучей,Почти умирала, лишаясь сил,Стоять среди нас – было самое лучшее:Падением обморок ей не грозил.Как жаждали хлеба пустые желудки,Иссохшие губы молили: «Воды!»Вот так простояли мычуть ли не суткиВ немом ожидании новой беды.Формально же – не было истязанья,Противозаконных его примет;А если пытка была без названья,Считалось, ее действительно нет.Контрастом к бывшим словам привета«Доброе утро!» – звучало для нас:«Вы не в санатории!»Фразу этуНам повторяли тысячи раз.Чикаться, что ли, с «врагами народа»?Изменников Родины – расстрелять!У них отобрали только свободу,А надо было и жизнь отнять!Вдруг чашкой разбитой печаль раскололась,И средь несчастных измученных телДевушки юной вырвался голосИ гурилевскую песню запел.Вот в Таганке нам петь запрещали,Но сейчас за массивной стенойНадзиратели враз замолчали,Не бранились уже, не кричали,Не стучал сапогами конвой…Пела девушка – ангел Господень,Арестантка – такая ж, как мы.А была незаметною вроде,Но, стесняясь слегка при народе,Поняла вдруг, что голос – свободен,Неподвластен режиму тюрьмы.Словно выйдя из адова круга,Мы старались тоску превозмочьИ, с трудом обнимая друг друга,Уже верили: кончится ночь!Молодели душою и теломИ шептали:«Мужайся! Держись!»Улыбались…А девушка пела,И волшебные звуки неслись…Ну а время текло своим ходом,И маячили где-то вдалиВоля, солнце и синь небосвода,Но, как символ былой несвободы,Те минувшие тяжкие годыЭту песню для нас сберегли.Они молодость нашу промчали,Ну а старость – совсем не легка.И бессмертный ямщик, как вначале,Все поет и поет о печали,И дорога пылится слегка…В его пенье мне чудится сноваЗвон далекий в бессонном мозгу,Но спадают былые оковы…«Колокольчик» люблю Гурилева,Только слышать без слез не могу…

Моим друзьям – репрессированным