Поездка в Хиву - Фредерик Густав Барнаби

повторит эту свою попытку; что же до господина Штраусберга, то рядом с пройдохой Рейтером он просто посмешище. Вот барон бы уж точно из этого дельца славную выгоду извлек, ну и англичане, разумеется, тоже.

День постепенно угас, и наступила мрачная холодная ночь. Наш поезд продвигался все дальше на север. Чиновник дрожал и беспрестанно ежился в своем углу, а все остальные, удобно закутавшись в меховые одежды, предали себя во власть Морфея. Подобный холод в железнодорожном вагоне на севере Германии был явлением необычным, поскольку, как правило, проводники здесь нещадно топят свои печки, и поездка осложняется чаще невыносимой духотой; однако на этот раз по какой-то непонятной глупости огня никто не развел, и ночь превратилась в то еще испытание. Наконец мы прибыли на пограничный пункт между Германией и Россией. Через несколько минут я оказался вместе со всеми остальными пассажирами в огромном зале с высоким потолком, где нашему багажу предстоял досмотр, а паспортам – проверка.

Неприятное ожидание в холодном помещении затянулось на добрые три четверти часа, пока несколько таможенников в очках с подозрением исследовали каждый паспорт. Даже мой русский чиновник не проявлял особого энтузиазма по поводу того, что его родное правительство по-прежнему придерживается всей этой системы, изобретенной, кажется, нарочно лишь для того, чтобы доставлять путешественникам неудобство. «Ну что за чушь, – ворчал он. – Ведь очевидно, что чем опаснее человек, тем лучше у него будет паспорт. У таких всегда все в полном порядке. Я вот, например, когда приезжаю во Францию и меня просят показать документ, запросто отвечаю, что я, мол, англичанин и паспорта у меня никакого при себе не имеется. Так они всегда пропускают».

Сам я, надо сказать, несколько беспокоился насчет своих документов. Паспорт мой выписан был пять лет уже тому как, и перед отъездом из Лондона я напрочь забыл отослать его в русское консульство. Тем не менее, пристально изучив мои бумаги, а также внимательно оглядев их владельца, таможенник одобрительно кивнул.

Багаж мой тоже благополучно прошел досмотр. Единственное, что озадачило таможенного офицера, был мой спальный мешок. Водонепроницаемое покрытие источало своеобразный запах, и таможенник с подозрением к нему принюхивался.

– Что это? – спросил он меня. – Для чего?

– Я в нем сплю.

Он снова понюхал мой спальник, явно не в силах принять решение, как ему поступить, и потом позвал своего коллегу, который потребовал развернуть мешок.

– То есть вы спите в этой штуке? – спросил тот меня.

– Совершенно верно.

– Странные все-таки эти англичане, – пожал плечами офицер, проверявший прежде мой паспорт. После чего шепотом добавил: – Сумасшедший, наверное.

Стоявшие рядом со мной слегка отодвинулись, очевидно тоже посчитав меня небезопасным.

И вот мы едем дальше – на сей раз в просторном и великолепно обустроенном вагоне. Здесь тепло, работает освещение, и под рукой у вас все, что может потребоваться путешественнику в дороге. Русские поезда устроены на манер американских. Вы можете пройти в них от первого вагона до последнего, если пожелаете, а пара проводников в каждом вагоне предоставят вам все необходимое. Должен признать, что в этом отношении путешествие по железной дороге в России гораздо предпочтительнее, нежели в Англии, а буфеты не идут ни в какое сравнение с нашими. Все, о чем вы попросите, подается практически мгновенно. Блюда всегда горячие и отменного качества, при этом обслуживание и счет – немаловажная деталь для всякого путешественника – не оставляют желать лучшего, поскольку цены на все удивительно невысоки. Однако при всех этих преимуществах существует один весомый недостаток, состоящий в медлительности хода, что в путешествии по такой огромной стране, как Россия, приобретает поистине большое значение. Низкие температуры, кажется, влияют на сознание людей ровно в той же степени, что и невыносимая жара. Характерное для русских безразличие к течению времени сравнимо, пожалуй, только с подобным отношением к нему у испанцев. Русское слово zavtra используется московитами так же часто, как его испанский эквивалент тапапа — жителями Пиренейского полуострова. Правда, у медлительности русских поездов есть и другая причина. Она связана с халатностью при строительстве железнодорожного полотна. Государственные инспекторы, согласно многочисленным свидетельствам, легко берут взятки. Сиюминутная выгода у них в большем почете, чем жизни их соотечественников. Если б машинисты прибавили ход хотя бы до среднего, рельсы и шпалы неизбежно подвели бы в конце концов. Во всяком случае так мне объяснил один из моих спутников, когда речь зашла об этом предмете.

И вот через три с половиной дня после моего отъезда с Чаринг-Кросс я прибыл в Санкт-Петербург. Багаж мне выдали почти без всякой задержки. В этом отношении русские вокзалы устроены очень хорошо, и вскоре я заселился в комфортабельный отель «Демут». До вечера еще оставалось достаточно времени. Вознамерившись этим воспользоваться, я взял санки с извозчиком и отправился нанести визит военному министру генералу Милютину.

Иностранца, не привыкшего к Санкт-Петербургу, на первых порах слегка озадачивает напор всех этих многочисленных ямщиков, буквально кидающихся на него, едва завидя своего возможного клиента выходящим из гостиницы. «Куда? Куда ехать?» – кричат они. Услышав от постояльца название улицы, а также имя человека, которому принадлежит дом, – поскольку в России, как правило, дома известны по имени своего владельца, а не пронумерованы, как в других странах, – они немедленно приступают к бойкому торгу.

– За рубль отвезу, барин. Гляньте, какие у меня саночки красивые! И лошадка что надо.

– Врет он все! – выкрикивает другой. – Я за шестьдесят копеек повезу!

Лицо его при этих словах принимает такое выражение, словно он только что оказал вам благодеяние, равного которому не сыскать во всей истории мирового извоза.

Остальные ждут несколько секунд, чтобы понять, согласится ли иностранец на это предложение; когда же такого не происходит и вы делаете два-три шага прочь, ямщики меняют свой тон, переходя с шестидесяти на сорок, а потом и на двадцать копеек (что примерно равняется шести пенсам у нас в Англии), достигая наконец средней стоимости поездки по Санкт-Петербургу, где нет твердо установленных тарифов. В итоге все сводится к тому, что извозчики здесь грабят иностранцев даже поболее, чем наши лондонские кэбмены.

Генерала Милютина дома не оказалось, о чем меня известил высокий швейцар. Оставив рекомендательное письмо и свою карточку, я вернулся в гостиницу. В тот вечер ни в одном из театров не давали русской пьесы – шли представления на французском и немецком, а в опере пели на итальянском языке. Главный театр в Петербурге носит название Александрийского, оперный же театр называется Мариинский; однако в Александрийском часто идут немецкие пьесы, поэтому временами, как, например, в день моего приезда, случается