Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начался мучительный период для РМС. Приходилось днем и ночью носиться по всему городу, чтобы ликвидировать последствия нанесенного нам удара и продолжать борьбу.
Малчик в трудные минуты сохранил твердость и силу духа. В объединении пловдивской молодежи он сыграл видную роль, и нынешняя молодежь должна воздвигнуть ему памятник на Холме освободителей, чтобы будущие поколения смотрели и преклонялись перед его немеркнущей героической славой.
Арестованных товарищей жестоко истязали, но они не стали предателями. Они мужественно вели себя на процессе и встретили приговор фашистских судей как герои.
Мне пришлось полностью перейти на нелегальное положение, потому что товарищи, находившиеся в тюрьме, сумели предупредить, что меня разыскивает полиция. Позже мне вынесли заочный приговор.
В день процесса мы себе места не находили. Волновались за судьбу товарищей. Я даже осмелел настолько, что, когда их вели на суд, крикнул:
— Выше голову, друзья!
Закованные в цепи и наручники, арестованные направлялись к старому мосту через Марицу. Они двигались, как каторжники, тяжело ступая по вымощенной булыжником улице.
Я попрощался с дядей Неделчо, но он все-таки увязался за мной. Мне стало ясно, что он решил последовать моему примеру.
— Вернись, Неделчо, твоя мастерская нам нужна!
— А я разве не нужен?
Задумавшись и ничего не замечая вокруг, я шел через площадь: меня тревожила судьба товарищей. Неожиданно откуда-то показались полицейские. Я стал всматриваться в их лица и в одном из них узнал знакомого — Бочку из моторизованной полиции. Нужно быстро принимать решение. И я пошел вперед. Иду навстречу Бочке, держа в кармане взведенный пистолет. Он меня тоже узнал и вздрогнул. Осмотрелся вокруг, а я иду прямо на него и молчу. Молчит и он.
В это время из толпы раздался голос Неделчо:
— Мы с вами, товарищи! Смерть предателю!
Полицейский повернул голову на крик, и мы разминулись.
Я вышел на площадь перед старым мостом. Смотрю, она полна народу. Одни стоят молча, совершенно растерянные, другие же громко возмущаются картиной кровавых «подвигов» полиции. Несколько десятков молодых людей, цепями прикованные друг к другу, как будто они разбойники, медленно двигались посередине площади. Они были окружены плотным кольцом конвоиров.
Первыми шли Брайко, Фанте и Тошко, с закованными ногами и руками. Ветер развевал чуб Брайко, Фанте слегка сгорбился под тяжестью цепей и едва держался на ногах. Тошко скалил белоснежные зубы, словно шел на свадьбу.
Мне всех их стало до боли жаль, в глазах потемнело, я сжал пистолет и направился навстречу синим фуражкам.
В это мгновение я встретился взглядом с Брайко.
«Беги, уходи отсюда! Это безумие!» — сказал мне его взгляд.
Я отошел в сторону и отправился искать Апостола, ликвидировать которого мне поручил Малчик. Но Апостол всячески избегал меня, и когда ему приходилось выходить на улицу, то он неизменно появлялся в сопровождении агентов, бдительно охранявших его.
Но все-таки ему не удалось избежать пули. Ремсист Стоянчо отомстил за своих друзей.
Предателям пощады нет!
ТЕТЯ ТИНКА
Я осторожно пробирался по сонным пловдивским улицам, покрытым только что выпавшим снегом. Заседание затянулось допоздна. Я чувствовал себя усталым и ослабевшим, но холод заставлял поторапливаться. Вот уже минут десять, как за мной брела какая-то тощая бездомная собака и жалобно скулила.
«Ну что мне делать с тобой, дружок, — подумал я, — ведь ничем не могу тебе помочь. Сам замерз и голоден».
Ускорил шаги. Все-таки собака имела основание мне завидовать, потому что я хоть знал, где в эту ночь найду пристанище. Подпольщик сталкивается не только с полицейскими и агентами. Его жизнь неразрывно связана с жизнью многих честных и добрых людей. Сколько раз, попав в тяжелое положение, без пищи и одежды, не имея крыши над головой, я находил убежище и поддержку у простых рабочих. Их улыбки, их человеческая теплота и работа всегда укрепляли мой дух и веру в победу, удваивали силы.
Я добрался до «Кючук Парижа»[9]. Кое-где фонари скудно освещали улицу. Вокруг — ни души. Я остановился перед одним из многочисленных маленьких домиков, притаившихся в бедном рабочем квартале. Здесь жила семья тети Тинки. Я внимательно осмотрелся, убедившись, что за мной никто не следит, открыл калитку и вошел во двор. Прошел напрямик по уже опустевшим грядкам я тихо постучал в окошко кухни. Долго ждать не пришлось. Дверь заскрипела, и я юркнул в образовавшуюся щель…
Тетя Тинка ввела меня в комнатку, зажгла лампу и, улыбнувшись, подала руку:
— Ну, как живешь, Моисей? Давненько ты не заходил.
— Спасибо, хорошо, а вы как? — И я устало опустился на стул.
— Все так же. Живем помаленьку. Сам знаешь, работа, дети…
Она присела на лавку у стены и смотрела на меня с материнской нежностью и озабоченностью:
— Ты голоден? Да зачем я спрашиваю, присаживайся к столу, перекуси!
Я проглотил слюну. За весь день мне не удалось съесть ни крошки хлеба. Тетя Тинка стала проворно хлопотать, приготовила ужин и присела напротив меня. Пока я ел, она, скрестив руки, молча с умилением наблюдала за мной. Только время от времени с притворной строгостью приговаривала:
— Ешь, ешь, ну не смущайся же! Видишь, какой ты худой стал.
Я жевал послушно и молчаливо…
Тетя Тинка уже много лет работала на табачной фабрике. Ценой непосильного труда и страданий, впрочем выпавших на долю всех македонцев-беженцев, она вырастила четырех детей и внуков. За ее энергию и молодое сердце мы ласково называли ее тетей Тинкой. Это была маленькая, сухощавая женщина, но ее лицо, изрезанное множеством морщин, молодили добрые карие глаза. Она была очень подвижной, вечно что-то делала, говорила мало, не задерживалась возле нас подолгу, но мы всегда ощущали ее присутствие. Она была душой всех подпольщиков. Дрожала над нами, как родная мать.
— Хочешь еще? — наклонилась ко мне тетя Тинка, и не успел я ответить, как она взяла мою тарелку и снова наполнила ее до краев.
— Где дядя Михал? — спросил я.
— Спит. Но если он услышит, что ты пришел, то тотчас же появится.
Дядя Михал Карев, ее муж, был типичным македонцем. Он тоже работал на табачной фабрике. Этот низкорослый, осанистый и усатый человек очень любил рассказывать истории о комитах[10]. Он считал, что дни фашизма уже сочтены. К моему товарищу Пройчо, с которым я часто у них укрывался, дядя Михал относился с большим уважением, как к старому комиту. Может быть, потому, что он выглядел очень внушительно — высокий, черноглазый, с густыми усами. При каждой встрече дядя Михал выпячивал грудь, закручивал ус, крепко пожимал ему руки и произносил свое неизменное: «Здравствуй, товарищ!», выражая этим почет и уважение. Только меня он не удостаивал этим словом «товарищ». Похоже, что из-за моего хилого вида и юношеского лица, на котором все еще не росла борода, он считал меня неопытным, новоиспеченным подпольщиком. При каждой встрече дядя Михал хлопал меня по плечу, здоровался и говорил:
— Ну как, малыш? Держишься? Береги себя, ведь работа у вас нелегкая.
Иногда мне становилось обидно из-за такого пренебрежительного отношения, но я не мог на него сердиться. Все-таки он почти ничего не знал о моей деятельности. Я все надеялся: «Ничего, еще придет время, он признает меня!»
Сколько прекрасных вечеров мы провели в их бедном домишке! Придем, бывало, с товарищами, усядемся вокруг низкого столика, как одна большая семья; хозяйка обязательно накормит нас, а когда улягутся дети, освободимся на час-другой от постоянного напряжения, связанного с жизнью на нелегальном положении, и от мыслей о конкретных задачах и опасностях и с упоением слушаем история дяди Михала про комитов. А его рассказам конца и края не было.
В доме тети Тинки жил сапожник Тома, веселый и вечно занятой человек. В редкие минуты, когда не работал, Тома пел. Он занимал на нижнем этаже маленькую комнатушку, единственное окно которой выходило на задний двор. Тоже македонец, добрый и честный, Тома знал, кто мы такие, чем занимаемся, и от всего сердца помогал нам. Он был настоящий комит. Когда по праздникам Тома уезжал к своей семье в деревню, мы ночевали в его комнате. Сапожник знал много македонских и гайдуцких песен про героев. Пел хорошо, с чувством. Когда он запевал, все замолкали и с упоением слушали. И сейчас вижу его отрешенное от всего лицо и слышу любимую песню:
Зазеленел лес,Одно лишь дерево не покрылось листвой,Под ним лежит молодой герой…
В коридорчике послышались шаги. Вошел дядя Михал, засмеялся.
— Здравствуй, товарищ! — сказал он и как-то особенно посмотрел на меня. Хотя он только что проснулся, глаза его светились бодростью, а подкрученный ус торчал молодцевато. Я покраснел. Что случилось? Почему такое уважение?
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- В начале войны - Андрей Еременко - О войне
- Тайна объекта «С-22» - Николай Дмитриев - О войне
- Игнорирование руководством СССР важнейших достижений военной науки. Разгром Красной армии - Яков Гольник - Историческая проза / О войне
- Жить по правде. Вологодские повести и рассказы - Андрей Малышев - О войне
- Неизвестные страницы войны - Вениамин Дмитриев - О войне
- Южнее реки Бенхай - Михаил Домогацких - О войне
- Прикрой, атакую! В атаке — «Меч» - Антон Якименко - О войне
- Корабли-призраки. Подвиг и трагедия арктических конвоев Второй мировой - Уильям Жеру - История / О войне
- «Ход конем» - Андрей Батуханов - О войне