Ликующий джинн - Вадим Чирков

— Пока нет… — осторожно соврал Славик. — Я пока не знаю, что с ними делать.

— Я тоже, — признался художник. — Ну, время подскажет.

— Дядя Витя, а как вы думаете, что сейчас на Нырехе?

— Не представляю. Ералаш. Неразбериха. Кавардак. Война. Не знаю.

— Вот бы узнать.

— Может, твои друзья придумают, как с тобой связаться?

— Ох, как хотелось бы!!! — Тут надо бы поставить не три восклицательных знака, а пять, потому что больше всего на свете Славик хотел бы поговорить в эти дни с Питей…

Но, признаться, и этот разговор, с Кубиком, получился наиприятнейший. Потому что за каждым сказанным и услышанным словом скрывалась какая-нибудь картинка: за словами "Нинка", "кувшин" — летняя Егоровка, Евдокимовна с морщинистым лицом, куры возле ее ног и тот самый желтый цыпленок; за словами "Кукурбита", "Нырех" — краснорожий, в мундире Бар Кос, роботы в свете костра, сейчас они возьмут Славика в заложники, по телу пробегала дрожь… Поговорить с Кубиком было все равно, что второй раз посмотреть любимое кино.

Правда, под конец Кубик чуть все не испортил. Толканул речу, выступил, чего он, надо признать, делать не любил.

— Ты, это… — начал он неуверенно. — Я насчет чудодейных твоих аппаратиков… Ты их пока в ход не пускай… — Славик затаил дыхание по известной причине. — Честное слово, — продолжал Кубик, — я хоть и считаюсь взрослым и приближаюсь к возрасту мудрых, но не знаю, как использовать их в земных условиях. Егоровка не в счет. Знаю только, что нужно быть очень осторожным и стараться думать наперед, что человеку почти не свойственно. Пока это умеют делать только шахматисты, да и то лишь на доске. В жизни они такие же дураки, как президенты. Может быть вместе что-нибудь придумаем? Главное пока, — втолковывал Кубик, а Славик делал выдох в сторону от трубки, — главное — чтобы никто-никтошеньки, как говорят Евдокимовна и Нинка, о твоих молстарах, невидяйках и снолучах ничегошеньки не знал. Узнают — быть беде, поверь мне, Кубику, в чьей бороде уже засветились седые нити. Не ведаю, что за беда, но ее тогда не миновать. Уж слишком эти аппаратики чудодейственны для Земли, для города и много сулят предприимчивому человеку…

Тут оба передохнули, а потом договорились — встретиться. Когда, как — не было пока известно никому. Но встретиться, знали оба, нужно, необходимо, они и наговорятся всласть, и потолкуют о том, что можно сделать с кукурбитскими "игрушками", и о том, как вообще должны жить на Земле люди, вкусившие звездной пыли.

Невидяйка И Петруха

Надо было испытать невидяйку на человеке.

На другой день после разговора с Кубиком, после школы, Славик, держа Кубикову наставительную речь в одной половине головы, а нестерпимое желание пустить в ход невидяйку в другой, стоял у окна в кухне и смотрел во двор. Он должен был выбрать из всех, кто находился во дворе и кто проходил по нему, того, на кого он направит невидяйку. Он должен был найти, скажем точнее, жертву своего эксперимента. Неопасную — вот что бы он сказал Кубику — жертву эксперимента. Попробуй такую отыскать.

Погода в этот день неожиданно была хорошей. Низкую облачность, что, как старое одеяло, прикрывала город, смело каким-то ночным ветром, и показалось наконец солнце. Солнце было небольшое, мутноватое, но оно грело. Во двор, на скамейки у стен, тут же выползли, как божьи коровки на первое тепло, старушки. Они сидели по двое, по трое, а где и поодиночке. Старушки были еще немногословны и неподвижны. Они только-только отогревались. Одинокие — те вообще походили на забытую кем-то поклажу, и возникало опасение, что вот-вот появится во дворе воришка, оглянется по сторонам, подхватит старушку под мышку и унесет.

Славик, глянув на одинокую старушку, кулем сидевшую на скамейке, подумал, что на ней без всякого риска можно испробовать невидяйку. Бабушку долго никто не хватится, а сама она и не ойкнет. Он оделся, сунул невидяйку в карман и вышел во двор. Прошелся возле скамейки, будто тоже ловя животворные солнечные лучи, прошлендал, косясь на одинокую бабку, выбранную жертвой космического эксперимента.

Жертва подставила серенький носик неяркому солнышку, глаза ее были зажмурены, а сморщенные губёшки еще и сжаты. Старушка была как бы наколота на солнечный луч, как на булавку, и высыхала на нем, как жук на картоне энтомолога, специалиста по насекомым. С ней у Славика не будет хлопот.

И, проходя второй раз возле бабки, он нажал на кнопку невидяйки. Скамейка в одно мгновение опустела. Остался только старушечий запах — лекарственных трав, древней одежины, валерианки и нафталина. Но тут Славик услышал шепот, который издавала пустота: "Слава те, Господи, — взял, взял! И никакой больше со мной канители! Нет — и все. Растворил в небеси, как соль в воде, хорошо-то как…".

Экспериментатор испугался. Испугался он… пустоты, которая шепчет.

— Подумаешь, — скажет кто-нибудь, прочитав эту строчку, — нашел чего бояться!

Скажет… но, может, задумается.

— Пустота? — повторит. — Шепчет? Это, пожалуй…

В том-то и дело! От пустоты, что вдруг зашептала, сам собой мороз по коже. Так было и со Славиком. Он, глядя, на пустую шепчущую скамейку, поежился. Неужто невидяйка испепелила (аннигилировала, на ученом языке) старушку, а шепот ее остался? Что ему теперь с ним делать, с шепотом? Так и бросить здесь? Убежать от него? (Что, между прочим, очень хотелось Славику).

Ну да, а завтра он не удержится и аннигилирует еще одну старушку ради чистоты эксперимента, а послезавтра услышит, как переговариваются две пустые соседние скамейки: "Как ты там, Алексеевна?". "Да как. Полегче стало, когда себя не видишь…".

В их дворе поселится Шепот…

Короче говоря, Славик до того испугался, что побыстрей нажал на кнопку невидяйки. Шепот материализовался в старушку, укутанную, как младенец, в шали и пальто, глаза ее чуть приоткрылись, она подняла к лицу ручонку в варежке и губешки прошелестели: "Не приняли меня, видать, Там, не приняли отчего-то. Грехи, что ли, не пустили? Значит, придется мне еще жить-доживать…".

Так. Невидяйка действует на людей, как на Кукурбите. Все в порядке, друзья не подвели.

Тут Славик, как и всякий другой экспериментатор (как и всякий другой мальчишка), стал думать, на ком бы еще, более, скажем, живом, чем эта старушка, уже почти невидимая, более, скажем, полнокровном — но таком же неопасном — можно еще испробовать невидяйку?

На ком?

И Славик отправился в путешествие по большому своему двору.

В этот погожий день под солнышко выкатили коляски молодые мамы. Они сидели парами и переговаривались о манных кашах, молочных и фруктовых смесях, витаминах, соках, памперсах, животиках, поносиках, спинках, ножках, вавочках, потничках… они, конечно, не могли быть объектом его легкомысленного эксперимента.

Сидели на скамейках и старики. Эти отличались от старух хмуростью и неприступностью. Вдобавок в руках почти у каждого была палка. Некоторые были еще как-то грозно усаты и пыхали табачным дымом, как старые замки пушками, будто предупреждая любого пришельца: ко мне лучше не подходи!

Славик и не стал к ним подходить.

Взрослых, снующих в это время по двору — здесь открылись два офиса, было домоуправление и отделение милиции — лучше было не трогать. Им, чувствовалось, сейчас уж никак не до игры в прятки или в ловитки. На их лицах была написана Озабоченность. Сразу понималось, увидев ее, что все эти люди, пересекая двор, зарабатывают — сейчас, в данную минуту, делая один быстрый шаг за другим — зарабатывают деньги. Они: прикидывают варианты, ловят момент, просчитывают ситуацию, ищут щель, выстраивают (и тут же разрушают) некую деловую пирамиду, они вычитают и складывают, они умножают и делят…

Нет, с невидяйкой к ним лучше не соваться, чье-то даже пятиминутное исчезновение может быть принято ими за нового вида похищение, а о них-то сейчас трубят и газеты, и телек. Теловидение, говорит Скрябин, объясняя слово тем, что голов на экране почти не бывает.

Зато Славик остановился — метров за десять — у скамейки, на которой уютнейше расположились двое дядек. Между ними была расстелена газета, на газете стояли две бутылки портвейна, бутылка воды, лежал кусок колбасы, два соленых огурца, пучок зеленого лука и надломленный батон. По лицам этих двоих чувствовалось, что "стол" накрыт широчайше, он прямо-таки ломится от яств, предложи им кто-то, к примеру, омара, устриц или седло молодого барашка, они бы посмотрели на дарителя взглядом презрительным и даже негодующим.

Двое дядек — это был их дворовый алкаш, "синяк" Петруха, дядя Петя для Славика, и алкаш из соседнего двора, которого раньше звали Игорем, а потом все стали звать кто Егором, кто Гоги, кто Гошей — ради соответствия с обликом спившегося человека. Еще его звали "братом Кондратом", потому что фамилия его была Кондрашкин.