Моя жизнь, майор Козлов. Доигрался до лейтенанта - Виктор Козлов

Другой случай, связанный с поджигательством, вышел во втором классе. В начале первой четверти нас, несколько классов, решили вместо занятий вывести в ближайшие горы для сбора гербария. С собой нужно было взять немного воды и еды. При этом все с собой взяли еще и спички – вдруг придется разводить костер. Поднявшись в гору, кто-то затеял игру: зажигаешь и бросаешь спичку в траву, она загорается, а ты потом тушишь траву ногами. Трава к тому времени уже высохла и горела великолепно. Развлекаясь, таким образом, мы продолжали путь вверх по горе. Обернувшись назад, увидели, что сзади нас огонь и площадь возгорания уже большая. Ветер с хорошей скоростью разносил огонь по полю. Мы попытались тушить огонь ногами, ветками. Но было поздно – огонь пошел. Нас, нескольких мальчиков, учительница послала за помощью на ближайшее КПП.

До КПП я добежал первым. Дежуривший там наряд вызвал пожарных. Кукурузное поле, находившееся на этом склоне горы, спасти не удалось: пожар тушили всю ночь, а когда справились с огнем, кукуруза на стеблях висела жареная. При разборе событий этой экскурсии преподаватели указали на меня, как на основного поджигателя. Вечером пришел разъяренный отец (видно, на службе ему вставили «по самое не балуйся»). Дома имелся провод-удлинитель для утюга, метров десять, висел в мотке. Так он, не говоря ни слова, его схватил и бросился меня им ласкать по всему телу – больно было и страшно. Я не знаю, чем бы это все кончилось, если бы не мама: она бросилась между нами и прикрыла меня своим телом. Провода досталось и ей. Хороший такой провод, в красной резиновой оплетке, до сих пор помню. Недели через две рубцы от провода с тела сошли, а память осталась.

* * *

Офицеры в гарнизоне занимались браконьерством. Машины всегда на ходу, а боеприпасы и оружие при себе. В садах, в лесах и горах Венгрии водилось такое количество всякой дичи, что можно было стрелять и стрелять. Местное население этого не одобряло и не приветствовало, но боялось наших солдат и офицеров. 1956 год у них в памяти останется надолго, наши могли и пристрелить. Зайцы, косули и различная птица, этого там всегда было много, надеюсь, что и сейчас не меньше. Как-то раз с ночного вождения (танковый батальон, в котором служил отец, в условиях плохой видимости, то есть ночью, водил танки) отец привез подстреленного зайца-русака. А это было ночью. С зайца нужно снять шкуру, пока он еще тепленький. А заяц был здоровенный. В большой комнате он повесил его между двумя шкафами и начал с него снимать шкуру. Мы все трое, то есть я, мама и сестра, спали в маленькой комнате и ни сном, ни духом не знали, чем там занимается отец. Ему понадобилась помощь и, он разбудил мать, чтобы она ему помогла управиться с зайцем. Выйдя из маленькой спальни, будучи со сна, она увидела окровавленное распятое тело, повешенное между шкафов. Этого ей хватило, чтобы упасть в обморок. Последующие полночи отец занимался тем, что откачивал мать и приводил ее в сознание. В выходной день после этого случая в нашей семье был большой праздник – по случаю браконьерского зайца и выздоровления мамы после такого стресса. Заяц был запечен в духовке, понравился всем присутствующим и был съеден на ура. В последующем, кроме рыбы, отец больше не приносил таких окровавленных подарков. А рыбу он приносил часто. Какие были карпы! А еще он приносил раков! Тогда я их первый раз и попробовал.

* * *

Как-то на одном из тренингов нужно было вспомнить чувство первой любви. Из памяти вышел вечер: в тот день мы отмечали то ли День пионерии, то ли окончание учебного года и уход на летние каникулы. По этому случаю на стадионе разводили громадный пионерский костер. Были прохождения праздничных колонн, выступления гимнастов, и номера художественной самодеятельности. Начальник ракетно-артиллерийской службы по этому случаю устраивал салют. Из сигнальных пистолетов запускались сигнальные огни различных цветов, а пиком салюта был пуск ракет СХТ (сигнал химической тревоги), они стояли по кругу вокруг костра и вылетали по одной из каждой ракеты с диким воем. Было немного жутко. Короче, было круто и весело.

Мне нравилась одна девочка из нашего класса, а может быть, и из другого; прошло столько времени, что это уже теперь и не важно, в каком классе она была. Девочка была крупная, веселая и с бантами, заплетенными в косы. После того как закончился праздник и все разошлись, мы каким-то образом остались на этом большом футбольном поле одни. Какие чувства нами овладевали, я точно сказать не могу. На душе было так хорошо, что хотелось кричать и стонать, что мы и делали. Мы просто бегали по этому полю, кричали, кидались на сетку от футбольных ворот, резвились, как маленькие щенки, и нам было так хорошо, что до сих пор это ощущение осталось в памяти. Что это было, я не знаю, но явно это была любовь в таком вот интересном ее проявлении. Было уже очень поздно, я проводил ее до дома. Жила она в другом конце военного городка. Больше мы не встречались. Вот вам и первая любовь, и первые чувства. Мне было лет восемь, но вывод пришел сам – ЛЮБОВЬ ЕСТЬ.

* * *

Первый раз столкнулся со смертью тоже в Венгрии. В нашем доме жил офицер по фамилии Бабадей. Ведал он складами вооружения и боеприпасов. Склады находились у подножия ближайшей горы и были за пределами жилого городка. У него была дочка Женька, рыжая и некрасивая, с экземой. Мы с ней дружили, но не очень. Летом в горах бывают страшные грозы. Гром и молнии продолжаются иногда и по часу, а когда и больше двух-трех часов, и при этом идёт такой проливной дождь, что на улицу уже точно не выйдешь. Что уж такое случилось на этих складах, что Женькиному отцу, в эту грозу, в этот ураганный дождь пришлось выйти из дома? Он шел по дороге и поднимался в гору, сзади его догоняла «летучка» (машина технической помощи – это для военных). В это время земля и небо просто содрогнулись от такого сильного удара молнии, что стало ужасно страшно. Молния попала прямо в Бабадея, вошла в кокарду на фуражке, а вышла через каблук сапога, оторвав каблук. Солдатики из «летучки» видели всю эту картину своими глазами, они и рассказали о случившемся. Подъехав к нему, они пытались оказать ему первую помощь; говорят, что в таких случаях нужно попробовать человека засыпать землей и тогда он, быть может, отойдет. Но все их старания не увенчались успехом. Видно, уж очень сильная была молния.

Плач женщин в доме, все ходят в черных платках, говорят тихо, и так все грустно, что хочется плакать. После этого было прощание с телом погибшего в Доме офицеров. Тоже очень грустная и торжественно-траурная церемония. Мы все ходили тихие и поникшие, нам было жалко дядю Бабадея, его жену и, конечно, Женьку – она осталась без отца. Они уехали в СССР. После этого я сделал вывод, что люди смертны, и я тоже когда-нибудь умру. А так не хочется.

Еще был один случай, когда мне первый раз случилось серьезно познакомиться с электричеством и чем это знакомство могло закончиться для нас с другом. Опять же гроза. Мы гуляем после грозы по военному городку. На земле валяется оборванный электрический провод. Мой товарищ, недолго думая, хватает этот провод – он оказывается под напряжением и начинает его со всей силы крутить (так крутят провод, когда собираются играть в скакалочку через большую веревку), его бьет током, он корчится от боли и не может оторваться от электропровода. Сам я попадаю между зданием, которое находится у меня сзади и этой электрической скакалкой. Эта страшная скакалка постоянно бьет меня током, жалит и кусает, как гадюка, руки и ноги. Я ничего не могу сделать, не могу перескочить через эту змею, не могу помочь другу – я ничего не могу! Каким-то неведомым образом он отрывается от этой смертоносной скакалки, провод отлетает в сторону. Мой друг остается стоять, весь какой-то зеленый и трясущийся, двигаться он может, но разговаривать – еще нет. Хорошо, что от места этого ЧП он жил совсем не далеко. Я отвел его домой и рассказал его маме, что с нами случилось, – вызвали врача. Прописали постельный режим и обильное питье. Хорошо все то, что хорошо кончается. Если повезло моему другу, то совсем не повезло его отцу. Молодой мужчина, офицер, до тридцати лет, за два месяца умирает от рака головного мозга. Вот и еще одна нелепая смерть.

В 1962 году венгерские врачи согласились сделать моей сестре операцию по устранению косоглазия. На десять дней маме с сестрой нужно лечь в больницу. А у отца в это время начинались учения, со мной никто из соседей оставаться не хотел. Отец написал рапорт командованию, и меня разрешили взять, в виде исключения, на настоящие военные учения. Учения проходили на полигоне вблизи города Хаймашкер, помню это название до сих пор. Учения начались летним ясным теплым днем, наверное, часа в четыре утра. Нужно было идти в автопарк и грузиться на машины. Меня определили в экипаж «летучки», там было четыре человека – отделение технической помощи, оно так и называлось. Солдаты были очень суровые, но меня они любили и следили за мной, как за малым ребенком. С утра завтрак для солдат заменили на сухой паек. Каждому выдали по шмату сала – что это было за сало! От давности хранения оно стало желтым, откусить это сало просто невозможно, оно не угрызалось, его можно было только рассасывать, но каков его вкус, до сих пор слюна выделяется, как вспоминаю это сало. Вместо чая в дивизионной квасильне (там делали квас по деревенским рецептам на ржаных армейских сухарях; получался он типа вырви глаз: сахара там ни грамма, вкус кислючий прекислючий) разрешали наливать квас в термосы. И все это вместе: армейский сухарь, холоднючий квас, сало как подметка от сапога. Но как это было вкусно! До полигона шли своим ходом – колонной вместе с гусеничной техникой – полевыми дорогами. Пыли было много. Мне в «летучке» выделили спальное место, внутри можно было вешать матерчатые гамаки, они входили в штатное размещение и служили для отдыха личного состава. Один гамак стал моим спальным местом, раньше я не спал в гамаке. Отделение технической помощи подбиралось из людей домовитых, хозяйственных и основательных. Все они делали осмысленно и основательно, с каким-то своим техническим вкусом. В «летучке», кроме гамаков, были токарный и сверлильный станки, а также газосварка, электросварка и куча всякого инструмента для ремонта танков, и была там маленькая печка, на которой они умудрялись варить компоты, которыми меня и поили, жарить картошку и грибы. Целыми днями я в гуще событий: непрерывно шли боевые стрельбы, водили танки – дни были длинные, и такое складывалось впечатление, что они не кончались. Дни перерастали в ночи, а ночи в дни. Однажды у отца выдались свободными часа два. Он взял меня, офицерскую плащ-палатку и мы пошли к ближайшим деревьям возле нашего лагеря. Отец постелил палатку на траву в тени деревьев, расположившись на ней, мы скоро уснули. Проснулся я оттого, что напротив меня на плащ-палатке лежала змея. Она внимательно наблюдала за мной. Картина несколько жутковатая, я не смел пошевелиться. Змея могла среагировать на любое мое движение. В это время проснулся отец, увидев это, он что-то крикнул. Змея, услышав шум, скрылась в траве. По позвоночнику прошел холодок страха. Учения прошли благополучно, и мы вернулись.