Доля ангелов - А. Веста

Через полчаса мы продолжили наш «симпозиум», что на языке древних римлян означает «чинное возлияние», в кабинете Леонова. Письмо анонима не было перлом этого жанра, но дышало неподдельной злобой:

Москва.

Комитет Государственной Безопасности.

Главному.

От доброжелателя.

15 июня 1958 г.

«Довожу до вашего сведения происшествие, имевшее место быть на гастролях цирка-шапито. По преступному умыслу оно не попало в газеты и не обсуждалось общественностью. Во время представления шапито знаменитый факир Оскар Тайбеле вынул из своего волшебного сундука отрезанную женскую голову и с полминуты демонстрировал ее зрителям, вернее, сам разглядывал ее на глазах потрясенного зала. В рядах началась паника, свет погас, и когда спокойствие все же было восстановлено и на арену выпустили дрессированных медведей, публика продолжала покидать зал. Деньги за испорченный иллюзион администрация цирка не вернула, выдав возмущенным гражданам контрамарки на заключительное представление.

Попрошу проверить все вышеизложенные факты и сделать необходимые выводы.

P. S. Рубин на факирской чалме этого чудодея, возможно, похищен из Гохрана.

Аноним»

— Стукачок еще старого закала. Такие в тридцать седьмом половину страны в лагеря отправили… А вот и та самая лепешка, — следователь достал из сейфа экзотический артефакт.

Я долго разглядывал лепешку из муки грубого помола с загнутыми вверх краями. Вся ее поверхность была испещрена чертами и резами, как новгородская береста. На всякий случай я попросил у Леонова фотографию лепешки, надеясь на досуге заняться ее расшифровкой.

— У вас есть флэшка? — поинтересовался Леонов.

Я молча кивнул.

— Ну, тогда нет проблем.

Он достал цифровой фотоаппарат и сделал несколько снимков, под разными ракурсами поворачивая «коржик» в свете настольной лампы:

— Готово!

Мы скачали фотографии на флэшку, и я продолжил расспросы.

— А что же отчудил старичок перед своей безвременной кончиной? — поинтересовался я, надеясь месяца за два состряпать из этого всего приличный детектив.

— Письмо написал самому Президенту.

— РФ?

— А какому еще, не Ющенке же… Да еще «передать в собственные руки». Пусть спасибо скажет, хотя он уже ничего не скажет, что мы его самого никуда не передали.

— А это письмо, где оно?

— В спецотделе. Там таких писем знаешь сколько… Мы с ним по-дружески побеседовали, но старик совсем чокнулся. «Обладаю, — говорит, — тайной мирового значения. Выдайте визу на проезд до Тибета». Ну, в общем, как в песне: «Отпустите меня в Гималаи!»

— Да, неприятное совпадение: едва человек заявляет о тайне, как вскоре умирает.

— Старенький он был, восьмой десяток разменял, заговариваться начал, отсюда и всякие тайны.

Через полчаса, после трех тостов, когда я еще ближе узнал этого милого человека, я даже признался ему, что пробовал писать детективы, но пока не нашел своего золотоносного героя: мечущего искры обаяния, невозмутимого мужественного красавца, русского «терминатора», взламывающего пин-коды и неприступные женские крепости. Я честно искал «реального пацана» среди братков и юных отказников, среди исполняющих свою карму ментов и следаков, но ни один не зажег священного огня ни в моей душе, ни в сердце читателя.

Нагруженный наследством Тайбеле и сосудами с кровью виноградных лоз, я едва пролез в автобус и теперь с недобрым предчувствием посмотрел на короб бумаг.

Глава 4

Цирк имени Сталина

Как огонь, подвижный круг.

Люди — звери, люди — гады…

М. Волошин «В цирке»

Крымская ночь — как женщина южных кровей — теплая, ароматная, с привкусом молодого вина на ярких губах. Пыльный поезд «Крим» покачивается, как огненный змей, готовый рассыпать искры и взлететь в небеса, или это я пошатываюсь, в последний раз глядя в мерцающее небо Тавриды.

Теперь я могу надолго забыть о провонявших уриной плацкартных местах в конце вагона и передвигаться со всеми удобствами в классе «люкс», но игристая радость быстро выдыхается, уступая место дорожной скуке.

Едва поезд набрал скорость, я открыл мемуары Тайбеле и «сломал печати».

Рукопись была обернута в старую цирковую афишку, изображавшую синеглазого блондина, принца дамских грез. Златокудрый Лоэнгрин был одет в цилиндр и черный лоснящийся фрак с пышным жабо и хризантемой в петлице. В руке зажаты три карты: тройка, семерка и туз. Белая перчатка оттеняет непорочность намерений, в роковом прищуре — грусть провидца и одиночество гения. На плече, свесив розовый хвост на атласный лацкан, примостилась белая мышь.

Афишка гласила:

Оскар Тайбеле

Сеанс прямого видения

ДК «Прожектор»

11 ноября 1959 года. 19 часов.

Поезд присвистнул, вагон мягко качнулся и поплыл в прошлое. Я раскрыл рукопись, заранее опасаясь стариковских бредней:

«Друг мой неведомый, дальний и бесконечно близкий!

Я отдаю на твой суд исповедь закоренелого праведника, принесшего в мир больше зла, чем убийца и насильник. В этой страшной сказке — слепок времени, в котором мне довелось жить и любить.

Свою драгоценную реликвию я отдаю тебе, именно тебе, и в этом не просто моя воля, но и перст судьбы, вверяющий тебе тайный ключ от истории мира…»

Уф! Я перевел дух. Пожалуй, слишком напыщенно для крепкой «завязки», но в целом весьма впечатляюще, особенно про «закоренелого праведника». И предвкушая почти любовное свидание, я погрузился в чтение.

«Долгое время я был уверен, что моя мать — старая цирковая тигрица, ибо ее теплый, костлявый бок и шершавый язык остались в моей памяти, а вместо повивальной бабки мое появление на свет приветствовал циркач в цилиндре и черном фраке.

Цирковые „рождаются в опилках“. Я выпал на арену из летающего сундука уже семилетним, одетым в аккуратное пальтишко, штанишки на помочах, чулки и тяжелые осенние башмаки. Под плеск аплодисментов меня обнесли вокруг арены. Черный стриженый пудель танцевал на задних лапах, колючие блестки конфетти и белые голубиные перья сыпались мне на лицо. О небесах, с которых упал мой волшебный сундук, я, как и положено, ничего не помнил. В силу какого-то глубокого испуга, я потерял дар речи, хотя прекрасно слышал и все понимал. За гранью памяти все еще брезжили глухие и сокровенные тени, там жила загадка моего рождения и тайна моего молчания.

Все это случилось осенью печально известного 1937 года. Во имя смутных опасений и предосторожностей, а, может быть, во исполнение обряда огненного крещения, всю мою одежду сожгли в первую же ночь.

„Тебя мне подарили звезды“, — объяснял мое появление из чрева летающего сундука мой учитель, и я представлял волшебные красные звезды, похожие на людей, раскинувших руки и ноги: материнские знаки моей страны.

Вероятно, вследствие межпланетных перегрузок, в первую же ночь я едва не умер от мозговой горячки. Я метался в липком жару. Сквозь адский гомон и хрустальный звон до меня доносилось унылое пение, прерываемое гортанным голосом с сильным акцентом:

— Тайбеле, маленький Тайбеле, белый голубок в стране черных воронов. Я возьму тебя с собой, в далекое странствие по этой грустной планете…

Это обещание было исполнено. На следующий день цирк погасил гирлянды разноцветных лампочек, свернул свои шатры и дырявые полотнища и исчез из старинного парка.

С этой ночи моим отцом стал Вольф Кинг! Сам Кинг, фокусник и гипнотизер, медиум, вопрошающий прошлое, ясновидец, читающий будущее, как утреннюю газету за чашкой кофе. В то время уже гремели имена таких артистов, как Вольф Мессинг и гипнотизер Орнальдо. Кинг таился в тени их славы, хотя его дарование было столь же сильным и глубоким.

Моим домом стала арена, а семьей — святой и грешный цирковой народ: спившийся клоун-буфф, престарелая клоунесса в школьных бантах, силовой жонглер, девушка-змея, человек-ядро и „говорящая собака“. Смертельный номер „Из пушки на Луну“ исполнял отважный лилипут Карлен, недаром его имя расшифровывалось героически: Красная армия Ленина. Его крошечным тельцем, как ядром, заряжали огромную пушку и отправляли в полет.

Юная страна задыхалась во враждебным кольце, но именно ей был открыт путь в небо, откуда был изгнан бородатый библейский старец, сидящий на облачке. Мы бредили далекими мирами и вселенским коммунизмом. Красноармейцы дальневосточного округа штудировали глобус Луны, точно собирались занимать там позиции, а красноватый Марс представлялся новой советской республикой. Рядом с живыми „колесами Осоавиахима“, „полетами на Марс“ и „лампочкой Ильича“, беспричинно возгорающейся в правой руке Карлена, наш аттракцион казался средневековым колдовством, но почему-то особенно трогал зрителей. Погруженный в каталепсию, я лежал затылком и пятками на хрупких, качающихся предметах, вроде пирамидки из бокалов или воткнутых в пол шпаг. Меня пилили на части, прятали в зеркальном ящике и обращали в ревущего тигра. За три года я вырос в гибкого, смышленого циркового подростка. Но мой главный „рост“ оставался тайным для зрителей. Я был по-прежнему нем, но Кинг „слышал“ мои мысли, и я научился „разговаривать“ с ним совершенно беззвучно, исполняя его приказы и тайные подсказки во время выступлений. Невзирая на особую диету из грубой овсянки, меда и чайной ложки красного вина, как известно задерживающего рост, к десяти годам я вымахал в плечистого крепыша, и вскоре цирковой реквизит отказался выдерживать меня. Тогда мой учитель решился посвятить меня в более высокий сан.