Собачьи дни - Геннадий Каплун

В итоге, особо сознательный вынужден был ретироваться во избежание перехода вербального избиения, как минимум, в гематомное, но не исключено, что и в костоломное.

Чтобы приободрить сознательных, скажу, что на следующее, ну очень раннее, утро во всех концах города дворники про себя, под нос или довольно громко слали страшные проклятия мусорным хулиганам. На фоне этих сочных многоэтажных ругательств мастеров метлы большинство матерных нападок правонарушителей выглядело как детский лепет.

– Бедные те женщины, которые родили вас назло презервативам! – высказался дворник с Красного переулка, естественно, с учётом тотальной авторской обработки текста.

– Бабуины канализационные, черви толстожопые, гниды недоразвитые, – без устали с добавкой «чтоб вам» с нелицеприятными подробностями распылялась кривоногая с длинной морщинистой шеей старушка-дворник с городского сквера имени Карла Маркса, филолог на пенсии, которую знакомые величали не иначе как по отчеству – Бояновна.

Но вернёмся к часу пик. Горожан ждала любимая, или не очень, работа, поглощавшая тонны кофе, колы, тысячи пирожков, пряников и не меньшее количество домашних котлет и бутербродов, десятки тысяч сигарет и жевательных резинок… После работы некоторых манили тренажёрные залы или бассейн, большинство – душ, ужин, секс или сразу сон. И так изо дня в день по маршруту белки в колесе. Такова городская жизнь с её перемалыванием индивидуальности в коллективных жерновах.

Одни обожают свой город, другие ненавидят. Удивительно, но и те, и другие, расставаясь с ним, скучают по нему и стремятся поскорее вернуться. Кто не может этого сделать, того начинает терзать ностальгия – чувство, впервые заслужившее внимание пера великого Гомера.

Но в каждом городе есть горстка несчастных жителей, которые остаются к нему равнодушными. Это изгои. Просто они не встретили своего города.

В любом случае эта история не о равнодушных, как, впрочем, и любая другая история.

Многие считают, что город начинается с первого дома, дороги или объекта соцкультбыта. Многие, но не все. Так вот, по мнению этих «не всех» любой, во всяком случае, цивилизованный, город начинается с канализации, а заканчивается, соответственно, свалкой. Посредником между жителем города и свалкой, безусловно, является ведро, а канализацию от homo sapien отделяет его величество унитаз.

О, ведро! Это изобретение с ручкой служит незаменимым способом перемещения полезного жидкого, сыпучего или твёрдого, но в череде этих достойных тружеников нашлось место и для скромного мусорного собрата. В то время как остальные спокойно спят после трудового дня, мусорное ведро не спит. У него мигрень от этих запахов, чесотка от фантиков и бумажек, желудочные колики от объедков. Лекарство существует только одно – периодическое мытьё.

Мусорное ведро почти никогда не отдыхает, потому что почти никогда не бывает пустым. Время от порога до мусорного контейнера или мусоропровода пролетает как транзитом НЛО. Да что там говорить… Та ещё работёнка. Но ирония судьбы заключается в том, что и мусорное ведро, в конце концов, оказывается на свалке.

– Ну, что? И тебя пустили в расход? – вяло позлорадствует, разлагаясь от солнца и дождей, ржавый и дырявый, собрат.

– Да уж, – обречённо буркнет мусорное ведро в ответ, становясь долгожданной частицей свалки.

– Ну, ну, – заглянув в свою дырявую пустоту, невесело пробубнит старожил.

– Ага, – глядя на него, вздохнёт новичок.

Так они и будут, охая и ахая, теряя цвет и форму, встречать рассветы и закаты, становясь частью таблицы Менделеева.

А что ещё может сказать мусорное ведро?.. Утилизировать утилизаторов! А ведь звучит. Звучит как… экспроприация экспроприаторов!

В настоящее время профессия мусорного ведра ушла в небытие в связи с появлением полиэтиленовых пакетов, выполняющих его работу, но ещё немало пластиковых тружеников на ниве отходов продолжает разлагаться на свалках со скоростью периода полураспада плутония.

Что касается унитаза, то он стал не просто местом утренних размышлений о смысле бытия, переоценки ценностей или на худой конец чтения, в лучшем случае очередной страницы, в худшем – целой главы, какого-нибудь детективчика с дурно пахнущим сюжетом. Унитаз во многом стал мерилом социального статуса человека. Покажи мне свой унитаз, и я скажу кто ты – вот так должна гласить древняя мудрость. Конечно, унитазы привязаны к туалетам, но туалеты не всегда привязаны к жилищу. Есть туалеты, расположенные в общественных местах. И они тоже являются критерием оценки, но уже благосостояния целого города.

В Каинске все общественные туалеты были приватизированы долговязым предпринимателем Акимом Душкиным, не лишённым одной из местных достопримечательностей – чувства юмора. Нет, это не был одесский юмор, воздушный и беззаботный как морской бриз. Это был сухой и хлёсткий степной ветер. Но и тот, и другой воздушный поток с равным рвением раздували горн, раскаляя до красна кусок стали, на котором алыми буквами значилось: «Русский язык».

Но из этой стали житель Южной Пальмиры ваял оружие наподобие шпаги одного из отцов Одессы-мамы – герцога де Ришелье, а дитя степей «выдавало на-гора» убийственный, колюще-режущий, акинак. Естественно, юмор одессита, оттачиваясь, становился всё более изящным, артистичным, колким, но щадящим. В свою очередь суровый степной юмор, по мере заточки, начинал балансировать между пошловатой фееричностью и феерической пошлостью.

«Это всё слова» – скажете вы и будете правы, если мы сразу не перейдём к примерам.

Итак, когда одессит, вытирая платком покрасневший нос, пожалуется: «Вчера мой зонт, спасибо склерозу, остался дома, а я, таки, получил насморк», степняк пробурчит: «Зачем нужен проклятый зонт, если из-за дырявой памяти всё равно промок».

Если одессит поинтересуется: «И где Вы пропадали?! Я же переживаю! Вдруг у вас все хорошо…», то в интерпретации «скифа» это будет звучать так: «Давненько не виделись? Зона, психушка, наркология?».

Когда южанин говорит: «Чтоб я Вас так забыл, как я Вас помню», житель юго-востока произносит: «Я бы тебя с удовольствием забыл, но уверен, что ты мне о себе напомнишь».

Ну а на одесское: «Так Вы будете покупать или мне забыть Вас навсегда?!» сын степей, вдохнув разнотравье, заявит: «За очередь, конечно, спасибо, но, может, ты ей уже покажешь, что тоже покупатель?!».

Да, душа этого города представляла собой пёструю палитру характеров и темпераментов. В ней было немного Одессы, Кишинёва, Москвы, Петербурга и ещё множества городов и весей когда-то необъятной Родины.

Так вот, Душкин, вооружённый степным юмором, на ходу дал своим туалетам тут же полюбившееся населению города и округи название: «Экстаз». Как только не обыгрывалось это название! А ведь звучит: «Пойду, получу экстаз» вместо затёртого: «Схожу в туалет». В результате, посетители душкинских отхожих мест за умеренное вознаграждение, начиная чуть ли не с вывески, получали экстаз – не экстаз, но облегчение точно.

Когда кто-то в тесном кругу пытался подтрунивать над родом деятельности Акима, предприниматель любил рассказывать следующую историю: «Когда сын Веспасиана Тит упрекнул отца в том, что тот ввёл налог на общественные уборные, император поднёс к его носу деньги, поступившие по этому налогу, и спросил, пахнут ли они? На отрицательный ответ сына Веспасиан произнёс: „И всё-таки они из мочи“».

– Так вот, мои деньги не пахнут… Во всяком случае не так дурно, как ваши», – заканчивал повествование авторским довеском бизнесмен с душком.

Голосок у Акима, названного так в честь деда, высокий и женоподобный, в районе контральто. В свою очередь лицо, хотя правильнее было бы сказать физиономия, было довольно неприглядным. Пять глубоких и длинных морщин на лбу напоминали нотный стан, который был забрызган нотками угрей. Длинный тощий нос почти упирался в худосочные губы, в которых, как в засаде, пряталась ироническая улыбка. Видимо, вследствие природного гормонального сдвига Душкин регулярно, но безуспешно пытался бороться с обильной, огненно-рыжей растительностью в носу и ушных раковинах. Жидковатые волосики на голове были неопределенного цвета и коротко подстрижены, делая оттопыренные уши ещё более оттопыренными. Хитрые, беспокойные глазки успевали всюду, опережая белку, занятую заготовкой припасов на зиму.

Одевался Аким броско, я бы сказал, по-молодёжному, хотя немного пестровато-пошло даже для неё. В этой связи особенно выделялась дорогая и яркая обувь, которую Душкин менял как перчатки. Аким был женат уже лет пятнадцать, но, видимо, в силу занятости нелицеприятно-пахнущим бизнесом детей у него не было. Душкин недурно… Правда, недурно играл на гитаре и душевно пел романсы. Лучше всего ему удавалось исполнение «Белой акации гроздья душистые». Это музыкальное произведение, впервые опубликованное в сборнике ещё в 1902 году, но ставшее чрезвычайно популярным только после выхода на экраны фильма «Дни Турбиных», Душкин исполнял настолько проникновенно, настолько искренне, что минорное настроение окружающих могло исковеркать только изрядное количество алкоголя, выводящее слушателей на другой… скотский уровень восприятия реальности.