Лэйси из Ливерпуля - Маурин Ли

Она вздохнула, проходя под аркой на Опал-стрит. У Миртл было темно, и вверху, и на первом этаже. Она вспомнила, что в школе училась с девочкой, которая жила здесь в то время, когда это еще был обычный дом. С тех пор как в него переехала Миртл и он стал парикмахерским салоном, прошло уже больше двадцати лет. Стену между гостиной и спальней снесли, и получилась одна большая комната. Мама водила ее сюда стричься. Миртл уже тогда казалась ей старой, ей вот-вот должно было исполниться шестьдесят. Она утверждала, что работала в одной шикарной лондонской парикмахерской, обслуживая богатых клиенток. «Дебютантки, — хвасталась она, — титулованные особы, которые впервые выходят в свет». Ей никто не верил.

Элис отперла дверь. «Миртл», — позвала она. Никто не ответил. Она поднялась в спальню и обнаружила пустую кровать, по-прежнему неприбранную. Должно быть, Миртл ушла на чай к подруге, что было весьма кстати.

Спустившись вниз, она присела под той же сушилкой, что и прошлым вечером, средней в ряду. Сейчас она чувствовала себя еще более жалкой, чем раньше. Что будет с ней, с Джоном, с их детьми? Как убедить Джона, что она любит его? Будет ли она по-прежнему любить мужа, если он останется озлобленным, подозрительным, нисколько не похожим на того, каким был раньше? И вообще, можно ли любить человека, который заставляет ваших детей чувствовать себя несчастными? Любил ли он ее? То, что случилось, было, конечно, ужасно, но, как справедливо заметила Маив, он не имел никакого права винить в этом свою семью.

Неподалеку пели «Белое Рождество». «Как раз такое, какое бывало у нас раньше… Но теперь все по-другому, и у нас его нет», — с горечью подумала Элис. Это Рождество совсем не похоже на те, что были у них прежде. То, первое после смерти мамы, было невеселым. Отец страдал, но сделал все, что мог, чтобы развеселить дочь. Он купил ей новое платье, а на святки повел на пантомиму. Ей было восемь лет, и она была единственным ребенком в семье.

Элис знала, что не отличается особым умом, и не могла обнаружить у себя ни одного маломальского таланта. Она часто терялась, с трудом находила нужные слова, медленно соображала. В своей жизни она совершила всего пять поступков: вышла замуж за Джона Лэйси, по которому сходили с ума все девчонки на красильной фабрике Джонсона, и родила ему четверых красивых детей.

Но если она собиралась прожить оставшиеся годы и не лишиться рассудка, ей надо было сделать кое-что еще. Время бежит так быстро. Скоро подойдет пора девочкам выходить замуж. Тогда с ней останется один Кормак; что, если Джон будет продолжать вести себя по-прежнему? Обстановка в доме и так была невыносимой, а когда девочки покинут его, она станет еще хуже.

Да, она должна сделать что-то. Но что? В данный момент даже ее работа находилась под вопросом, а найти другую будет не так-то просто, не сейчас, когда солдаты возвращаются домой и занимают свои старые места на заводах и фабриках, а женщин увольняют отовсюду — женщин, которые привыкли зарабатывать и не захотят вернуться к роли домохозяек. Бернадетта говорила, что, когда Управление по делам нефтепродуктов, где она работала, объявило вакансию кассира для выдачи заработной платы, они получили сорок две заявки. Большинство из них было от женщин, служивших в армии, но работу получил мужчина. Впрочем, Элис не чувствовала в себе склонности к конторской работе, она и складывать-то толком не умела.

* * *

— На следующее Рождество к нашему Джону будет не подступиться, если ничего не изменится, — заметил Коре Билли Лэйси, когда они в тумане возвращались домой. — Как хорошо, что ты сказала, будто мы ожидаем кое-кого к чаю, дорогая, даже если тебе пришлось солгать. Я не мог больше ни минуты оставаться в этом доме.

— Это не было ложью, — холодно ответила Кора. — На чай к нам придет мистер Флинн.

— Мистер Флинн, домовладелец?

— Он самый.

Билли скривился при мысли, что придется снова сидеть за столом и поддерживать натянутую беседу. Они шли по О'Коннел-стрит — здесь они жили раньше, и Билли предпочитал ее той, где они обитали сейчас.

— Знаешь, мне лучше заглянуть сейчас к Фокси Джонсу. Я не видел его с той поры, как он вернулся из армии. К чаю я вернусь домой, дорогая.

— Как же, можно подумать, — пробормотала Кора, глядя, как муж, сунув руки в карманы и фальшиво насвистывая, двинулся вниз по улице. Она увидит его не раньше, чем закроются все пивные бары. Впрочем, она ничего не имела против. Чем меньше она видела Билли, тем лучше.

— Папа! — жалобно окликнул отца Морис, но тот не обратил на сына никакого внимания.

Кора дернула мальчика за руку, раздосадованная тем, что ему понадобился отец, в то время как рядом была она:

— Мне придется серьезно поговорить с тобой.

Мальчик воспринял ее слова буквально:

— Серьезно?

— Сколько раз я говорила тебе, что нельзя сидеть на коленях у бабушки Лэйси? Не могу видеть, как она с тобой заигрывает.

Мальчуган чувствовал себя не в своей тарелке. Бабушка сама усадила его к себе на колени. У него просто не было выбора.

— Прости меня, мам. — Он извинялся перед матерью по сто раз на дню. Он всегда делал все неправильно, хотя частенько даже не представлял себе, что значит — «правильно».

— Ты об этом пожалеешь, когда мы придем домой.

Внутри у него похолодело. Он знал, что означают эти слова, и по тому, как шагала мать, — очень быстро, развернув плечи и поджав губы, он понял, что его будут пороть. Остаток пути до дому он изо всех сил старался не расплакаться, но стоило входной двери закрыться, как он начал кричать во все горло:

— Не бей меня, мамочка, пожалуйста, не бей меня!

Его мать не обратила внимания на крики.

— Сюда, — повелительно скомандовала она, открывая дверь в гостиную. — Быстро! — Она нетерпеливо топнула ногой.

Морис медленно поплелся в гостиную. Что он сделал не так? Он никогда не знал, что именно сделал неправильно. Мальчик дрожал от страха, когда мать приказала ему нагнуться над стулом, и розга трижды прошлась ему пониже спины. Было очень больно. Малыш беспомощно всхлипывал, зная, что теперь попа будет болеть очень долго. Он мог понять, если бы его наказали за разбитое окно, если бы он действительно сделал что-нибудь плохое. Хотя он всегда очень старался вести себя хорошо, как-то так получалось, что он вечно сердил свою мать.

— Теперь можешь идти спать.

Было еще слишком рано. Он даже не пил чай. По-прежнему плача, мальчик потащился наверх. Мать, сидя в гостиной, прислушивалась к затихающим шагам. В том, как он поднимался по лестнице, ступая на каждую ступеньку обеими ногами, было что-то очень трогательное. Сердце у нее оборвалось, когда она представила себе, как маленькая крепкая фигурка цепляется за перила. Она услышала, как он поднялся наверх, вошел в свою комнату, и бросилась следом. Сын сидел на кровати, прижав кулачки к глазам.

— Морис! — Она упала на колени, прижав его к своей груди. — Не плачь. О, только не плачь, хороший мой. Твоя мамочка любит тебя. Она любит тебя больше всех в целом свете.

Он был горячим, его маленькое тельце сотрясалось у нее в руках, а сердечко громко билось в такт ее собственному. Две маленькие ручонки обхватили ее за шею. Кора прижала его к себе, и ее захлестнули материнские чувства. На земле не было ничего, совершенно ничего, что могло бы сравниться с любовью, которую она испытывала к ребенку, всхлипывающему у нее на груди, прижимающемуся к ней, и оттого, что он тоже любил ее, не рассуждая, любил всем сердцем, просто потому, что она была его матерью, чувства ее становились еще сильнее.

— Ты любишь свою мамочку, сынок?

— Да, да.

— Может, спустимся вниз и выпьем чаю?

Морис икнул.

— Да, пожалуйста, мам.

— Хочешь кусочек рождественского пирога?

Он кивнул:

— Да.

— Давай мамочка понесет тебя. — Она подняла его на руки, рассмеялась и сказала: — Боже, а ты тяжелый! Очень скоро тебе придется носить меня.

Она отнесла его вниз, как маленького. Морис, смущенный больше обычного, раздумывал над тем, что же он наконец сделал правильно.

Прошло три года с той поры, как Кора вместе с семьей переехала с О'Коннел-стрит на Гарибальди-роуд. Новый дом был намного лучше старого: у него была только одна общая стена с соседями, три хорошие спальни, большая гостиная, маленькие садики перед домом и позади него. Наверху ванная комната и отдельные туалеты. Даже Билли, который возражал против переезда, оценил преимущества туалета под крышей.

— Но мы никогда не сможем оплачивать квартиру в таком шикарном месте, — протестовал Билли. Он пришел домой в увольнительную — в армии, похоже, у него была масса свободного времени.

— Это всего лишь двенадцать шиллингов и шесть пенсов в неделю, на полкроны больше, чем мы платим сейчас. — Кора больше не собиралась терпеть, что муж указывает ей, как поступить. Если Билли хочется, то пусть сам и остается на О'Коннел-стрит.