Бездна смотрит на тебя - Надежда Лиманская

Захар, опустив голову, всем видом демонстрировал раскаяние. Руки уже свободны. Решение созрело мгновенно. Тысячная доля секунды. Один прыжок, — он закрывается конвоиром, приставив к его голове, автомат.

— Тихо! Тихо! — смертельно побледнев, поднимает руки следователь.

— Оружие! Быстро! Ну! Иначе пристрелю! Знаешь! Терять мне нечего!

Майор кладёт пистолет на стол.

— Есть в отделении кто-нибудь? Кроме вас?! — спросил для убедительности.

— Никого! — испуганно произносит майор, разводя пухлыми руками.

— Телефон!!!

— Что, телефон? — парализованный страхом, переспрашивает тот.

— Режь провод! Не то, — башку твою отрежу! Решай, начальник! Ну! Быстро!

Оттолкнув конвоира к столу следователя, щёлкнул затвором автомата. Прозвучала короткая очередь. В довершении, — выстрелил из пистолета одному и другому в голову.

Выходя, оглянулся. Все стены, противоположно двери, забрызганы кровью. Хмыкнул, удовлетворённый. Сплюнул себе под ноги. Не спеша, вышел на улицу.

Холодный, голубоватый свет луны падал на белую землю. Воздух звенел от мороза. Свобода! Под ногами скрипел девственно чистый, недавно выпавший белый снег. Руки всё дрожат. Не от холода, страха или жалости. От радости.

Захар открыл кабину. Водитель автозака, в котором его доставили, беззаботно дремал. Взглянул ему в лицо. Зелёный ещё, совсем пацан! Снова сплюнул. Что делать! Жаль, конечно, — так надо! С силой дёрнул того за полу старого овчинного полушубка. Шофёр проснулся, наивно взглянул широко открытыми глазами. Узнал! Захар, уж было, смилостивился. Вдруг заметил, — рука шофёра тянется к автомату. Тот испуганно, по-детски, заслоняясь от чего-то страшного, неотвратимого, вытянул вперёд руки. Захар выстрелил. Лицо, совсем ещё мальчишки, залила кровь.

— Ма — ма…,-прошептали остывающие, запёкшиеся губы. Захар не слышал. Видит бог, не хотел.

Чёрное небо слилось с белой равниной. Поднял голову вверх. Звёзд не видать. Огромная чёрная пасть бездонного неба нависла над ним. Словно приноравливаясь, пыталась поглотить. Бездна. Она смотрела на него. Застыл от ужаса. Зажмурился. Похолодел. Веки медленно поднялись. Открыв глаза, взглянул за горизонт. Там, в немыслимой дали чёрное сливалось с белым…

Тихо и монотонно работал вентилятор в гостиной Александра Васильевича Князева. Сидя напротив друг друга, вот уже около часа, продолжался нелёгкий разговор.

— … Перевоплощаемся ли мы, люди? — переспросил он. И снова пристально посмотрел Саломее в лицо. — Реинкарнация? Её ты имела ввиду, разбираясь в этом деле?

— Все эти случаи, один в один… Ну, не могли этого совершить разные люди! — она устало помотала головой. — Посудите сами. Столько лет прошло. Послевоенные годы, шестидесятые, наконец, наши дни. Понимаете, кое-что совпадает…

Учитель задумчиво покачал головой.

— Знаешь, Саломея! Несмотря на всю фантастичность подобной идеи, многие серьёзные философы, по статусу, не ниже Платона, находили аргументы в пользу реинкарнации, причём не на религиозной почве. И всё же, на серьёзных философских дискуссиях тема переселения душ обычно обсуждалась, оставаясь лишь в сфере религиозных наитий.

Затем встал, слегка махнул рукой.

— В конце концов, даже если чья-то личность и может так или иначе выжить после его биологической смерти, из этого ещё не следует, что эта личность перевоплотиться.

Вернулся в кресло.

— Но если допустить, что все могут реинкарнировать и только отдельные люди помнят свою прошлую жизнь…

— Тогда, — перебила она, что случалось с ней крайне редко, — со всей остротой встанут такие вопросы: насколько долго, часто и с какой целью происходит процесс реинкарнации. Следует ли нам примириться с фактом, что человеческое сознание не способно дать на это ответ. Конечно, в дальнейшем вопросов будет гораздо больше… — Покачала головой.

— Применение психотехники, — Александр Васильевич удобнее устроился в кресле, — подобной гипнотической регрессии могло бы помочь многим людям познать свою прошлую жизнь и понять многие особенности своего характера. Жизнь и характер. Как совокупный результат опыта их прежней жизни. — Взглянул на неё. Улыбнулся. Задумчиво произнёс:

— Именно таким образом вера в реинкарнацию могла бы успешно вести человека к более глубокому пониманию своей личности и тех сил, скажем так, которые формировали историю её развития, развития этой самой личности.

— Вот оно! История личности! История семьи! Генеалогическое дерево. Мониторинг за несколько лет. — Саломея тоже улыбнулась. — А вернее, за последние… Ого! Получается, лет, эдак, пятьдесят?! — Она порывисто вскочила. — Мне срочно надо ехать туда!

— Ты собралась в Сибирь? Куда именно? В ту самую область? Новосибирскую? — покачал головой. — Хотя. Пока ещё лето, тепло… А что? Хорошая идея!

Саломея взглянула на него. Улыбка спала. Присела на край. Безвольно махнула рукой.

— Вадик будет против! Даже гадать не стоит!

— Я поговорю с ним! А ты подумай, что именно, хочешь узнать! Конкретно! Зачем едешь?

— Попытаюсь…

Несколько снимков старых, пожелтевших фотографий. И эти новые, — с места преступления. Женские лица. Ведь что-то их связывает. Детский голосок дрожит от страха, маленькие ладошки закрывают лицо…

Взглянула на учителя. Тот понимающе кивнул в ответ. Беседа с учителем в очередной раз помогла. _.

Россия. Сибирь. 1947 г.

Постоянно хотелось спать. От мороза ничто не спасало. Видела одно и то же: сквозь щели в сарае, как заходит яркий лиловый шар зимнего солнца. Уже ничего не хотелось. Как-то слышала здесь, за стеной злой тёткин голос. — Сама сдохнет! Мороз и голод сделают…

— Прекрати! Она ещё ребёнок! Не соображает! — перебил другой, сердобольный.

— А людей убивать? Ребёнок?

— Больной ребёнок! Чего ты хочешь? Лечить надо!

Иногда теряла сознание от холода. Очнулась, когда услышала.

— Эй! Там! На, возьми! — Сквозь щель, на пол упал золотистый кружок, затем второй. Оладьи! Кто бы это мог быть? Ведь хотели убить! Тонкие пальчики жадно выхватили их из грязи. Маленькая девочка хорошо понимала: для всех она хуже животного. Она вспомнила злобные глазки охранника. «Из политических! Сразу видно! Гнилое семя!». Девочка так и не могла понять, что именно было «видно»…

Сидя за столом напротив другого мужчины, — моложе, — вспомнила отца. Неуловимая схожесть. Папа говорил также, — красиво, спокойно, но одет был лучше, элегантнее. Этот мужчина жалел её. Чувствовала. С этим, другим дядей они говорили обо всём. Он напоил её горячим чаем. И, всё же. Он был одним из них. Тех, кто хотел её смерти. Мама! Как страшно! Она вдруг вспомнила, как улыбался другой странный дяденька, оглядывая их квартиру. Нюхал, тряс вещи отца, прикидывая на себя. Вспомнилась новогодняя ёлка с блестящими разноцветными шарами. Сверкали гирлянды, хрусталь и приборы на праздничном столе. Нарядные родители…

_

Глава 4

— Блэкки! Чертёнок ты эдакий! — не успела воскликнуть, как крупный чёрный пёс бросился к ней. Встал во весь рост, положа лапы на плечи Саломеи. Лизнул ухо. — А вот этого, прошу, не надо! — Мягко отстраняя собаку, подалась вперёд:

— Есть кто-нибудь? Ау! — Вздохнула. — Понятно! Один! Да, Блэкки? — Затем ласково потрепала за шею. — Маленький мой, бедный мальчик! Забросили!

Услышав в её голосе ноты жалости и участия, Блэкки стал жалобно скулить. Поглядев на хозяйку чёрными круглыми глазами, направился к холодильнику, тряся в такт собачьих шагов длинной, достающей до пола, блестящей шерстью.

— Целый день не ел? — продолжала ласково. — Ну, я им всем покажу! — сердито завершила, достав из холодильника кусок телятины. Пёс от радости дёрнул большой головой, от чего лохматые уши, комично взметнулись, словно крылья птицы. Саломея хохотнула. Погладила любимца по загривку.

Приготовила себе крепкий кофе, накапала в чашку немного коньяку. Достала шоколад, отрезала кусок сыра. Расположившись на любимом месте, в широкой оконной нише, задумалась. Знакомые предметы, интерьер плавно растворились. Набирая высоту, она уже летит вверх по бледно-голубому мерцающему узкому тоннелю.

Мгновение. Бледно-голубой плавно сменил тёмно-фиолетовый.

Внезапно веет холодом. Озноб сковал тело, но ещё тепло, ноябрь. Валит мягкий рыхлый снег. Ни слякоти, ни холода. Картина быстро и пронзительно меняется. Вот уже дымится зима. Мороз пробирает до самых костей. Холодный, колючий ветер царапает лицо. Она уже не чувствует щёк. Лицо белеет, на голой коже рук — волдыри от мороза. Она в том самом месте… Где всё началось. Лунный свет мягко падает на бескрайнюю, белую равнину. Сливаясь с ночным небом на горизонте, — творит границу, — резко делит всё на белое и чёрное…

Саломея открыла глаза, взглянула на руки, будто видела их впервые. Прикоснулась ко лбу. «Я права. — Подумала. — К сожалению. — Уверенность созрела. — Надо ехать! Непременно! Начинать оттуда!».