В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации - Антонино Ферро

могу не упомянуть о притче про лжеца (Bion, 1970), и ко всем ложным истинам, к которым мы взываем, чтобы защитить себя, мне бы хотелось добавить также многое из того, что написано о критериях анализируемости.

Каждый новый пациент несет в себе риск для психической жизни аналитика. Разумеется, этот риск уменьшается, если аналитик удовлетворяется только ролью археолога или расшифровщика фантазий «этого конкретного» пациента.

Разумеется, тяжелые пациенты представляют собой угрозу для аналитика, так как с ними идет работа по обнаружению и метаболизации очень примитивных и зачастую катастрофических тревог, которые тем или иным путем попадают в аналитическое поле. То же самое относится и к тяжелым психосоматическим заболеваниям, в работе с которыми необходимо проходить путь от соматического к психическому.

Опасность может представлять сам масштаб активируемого психического страдания аналитика (вспомним слова Фрейда о потребности каждого аналитика в периодическом «ремонте» и слова Биона о пациентах, наносящих повреждения психике аналитика).

Следующая «опасность» касается роста психики аналитика: страдание, связанное с ростом области осмысления — то есть в буквальном смысле расширения психики. Еще одна опасность — на этот раз и для пациента тоже — заключается в том, что теории могут воздвигаться как защита против осмысления, что, впрочем, может произойти и с интерпретациями.

Окончание анализа

Разумеется, литература о критериях окончания анализа весьма богата. Желающим расширить свои познания в данной области я рекомендую работы Этчегоэна (Etchegoyen, 1986), Преве (Preve, 1994) и Де Симоне (De Simone, 1994).

Для окончания анализа актуально все то, о чем я говорил выше. Если мы рассматриваем анализ в рамках «поля», значит, именно в поле и появится «сигнал» об окончании анализа. Этот сигнал может появиться в любой части поля: в контрпереносе, сновидениях контрпереноса, возможно, об этом событии начнут «сигнализировать» рассказы или персонажи пациента, то есть окончание анализа будет определено не на основе теории, которая его предвидит, а изнутри модели, которая с ним согласуется (Bion, 1962).

Различие между моделью и теорией Бион очень ясно определяет в работе «Научение через опыт переживания» («Learning from Experience»): теория — нечто насыщенное, она рождается из высокой степени абстракции. Если теория используется на сеансе, она может злоупотреблять материалом. Модель — нечто ненасыщенное, каждый день изобретаемое заново, модель — это сиюминутное открытие, сделанное во время сеанса, вне сеанса оно может обобщиться в теорию, но на сеансе модель уникальна и неповторима.

Мне хотелось бы также упомянуть еще об одной переменной поля. Поле строится на основе психической жизни пациента и аналитика, взаимодействия их защитных механизмов, переносов и проективных идентификаций; следовательно, окончание анализа — нечто очень специфическое в каждом отдельном случае и для каждой конкретной пары.

Для меня окончание анализа — «событие», характерное именно для данного анализа; бывает, что потом я нахожу общие элементы, но это всегда приходит апостериорно. Во время анализа всегда преобладает неожиданность и непредсказуемость «сигнала» поля, который подает эмоционально-лингвистический текст сеанса об этом событии.

Апостериорно, абстрагируясь от различных моделей, с которыми экспериментировал в поле, я понимал, что зачастую эти сигналы указывали мне на достижение зрелости «аппарата по думанью мыслей» (Bion, 1962). Соответственно, я полагаю, что мы должны усердно работать не столько над развитием того или иного содержания психической жизни, сколько над развитием того, что Бион выразил с помощью метафоры пищеварительного аппарата.

Вспомним, что помимо α-функции (и ее способности трансформировать β-элементы в α-элементы и, следовательно, вводить их в область онейрического мышления наяву и собственно мышления) Бион постулирует необходимость существования «аппарата по думанью мыслей». Этот аппарат у человеческого существа несовершенен, но он необходим ему для того, чтобы обрабатывать, упорядочивать и использовать мысли, после того как эти мысли были им рождены. В отсутствие этого аппарата мысли эвакуируются, подобно β-элементам.

В «аппарате по думанью мыслей» происходят осцилляции между параноидно-шизоидной и депрессивной позициями и . Полагаю, что удовлетворительная интроекция этого аппарата является ключевым моментом сигнализации об окончании анализа. Эта интроекция происходит в процессе анализа не на основе новых открытий или большего знания, а при помощи все большей интроекции психических качеств аналитика, интроекции метода, которым аналитик пользуется, перерабатывая эмоции, чувства и мысли (Bianchedi, 1991).

Именно интроекция этого качества способствует автономии. Естественно, это происходит, когда уже пройден длинный путь и проделана большая работа с содержанием, но не благодаря его «открытию» или «интерпретации», а благодаря постоянному переходу самой этой функции от одного человека к другому: то, что говорит Бион о ревери (reverie)13 и материнской α-функции. Каждый раз, когда эта функция активируется, происходит не только обогащение и трансформация эмоционального содержания, но — самое главное — прогрессирует интроекция элементов самой этой функции, аппарата PS ↔ D и ♀♂.

Почва для окончания анализа подготовлена с самого первого сеанса, в том смысле, что именно основа психических способностей аналитика, день за днем в течение многих лет несущих на себе всю нагрузку, и должна быть в конце концов интроецирована пациентом. На мой взгляд, важнее всего то, каким образом психика аналитика совместно с психикой пациента функционировала в аналитическом поле и каким трансформациям (β→α) это способствовало. Теории используемой аналитиком «интерпретативной культуры» можно оставить в стороне.

То, как психика аналитика вмещает и трансформирует в настоящем времени тревоги пациента, имеет фундаментальное значение, и практически неважно, насколько хорошо теория аналитика может это объяснить. Важно, что в действительности делает аналитик с точки зрения микротрансформаций на сеансе, а не то, что он полагает, что делает и какой диалект он думает, что использует.

Этот критерий отличается от оценки степени стабилизации пациента в депрессивной позиции. Такая оценка была бы в большей степени ориентирована на Супер-Эго. Согласно Биону, стремиться нужно не к закреплению в депрессивной позиции, а к постоянной осцилляции между параноидно-шизоидной и депрессивной позициями. Я думаю, что интроекцию аналитической функции можно понимать как «фермент», который катализирует реакцию и направляет ее к депрессивной позиции, давая веру и надежду, что даже в моменты острейших состояний PS возможно трансформировать психическое состояние в D.

И это совершенно естественно, если представить себе, что анализ — это зонд (Bion, 1970), постоянно расширяющий поле своего исследования.

Рассуждая о том, на ком нужно фокусироваться в вопросе об окончании анализа — на аналитике и на обоих участниках, — Преве (Preve, 1994) совмещает позицию Гринберга (Grinberg, 1981а) с позициями Бьянкеди и соавторов (Bianchedi et al, 1991): «В итоге именно аналитик берет на себя ответственность за решение расстаться и назначает дату, но это решение является следствием взаимодействия пары».

К исходящим от пациента сигналам, которые описали Либерман и соавторы (Liberman et al, 1983) (временные сигналы, сигналы движения, сигналы разрыва и сигналы