Опасный возраст - Иоанна Хмелевская

Прежние обитатели этой загаженной квартиры уехали в Австралию, мы получили ключи и принялись приводить ее в порядок. Не только предприняли широкомасштабную акцию против насекомых, но и занялись перестройкой, сломав стены и перепланировав помещения за счет кухни — зачем нам такая большая? Увеличили комнату, а в ванной установили газовую колонку, ибо с двумя малыми детьми постоянно требовалась горячая вода. Мы были еще в процессе перестройки, когда муж в панике прибежал домой и крикнул, что, если мы завтра же не переедем, квартиру отдадут другим. Возможно, партсекретарь и председатель пришли к соглашению. Крикнул, значит, и скрылся, а весь кошмар с переездом свалился на меня. Ладно, немногочисленную мебель грузчики смогут вынести, а что делать с посудой, книгами и прочей мелочью, ее во что складывать? Не буду описывать, чего мне это стоило и какими словами я поносила мужа, который не счел нужным подключиться к хлопотам по переезду, считая это плевым делом. Потом я ему доходчиво объяснила заблуждения на сей счет, и он пошел на жертву. Мощный антиклопиный заряд в форме всевозможных «Азотоксов» делал совершенно невозможным пребывание людей в квартире еще хотя бы с неделю, поэтому я с детьми оставалась на старой, муж же ночевал под дверью новой на раскладушке, прямо на лестничной клетке. Вещи в квартире, муж под дверью, — считалось, мы уже в квартире живем.

Старой мебели не хватало, новую купить было не на что. Даже деньги на переезд нам одолжила свекровь, четырнадцать тысяч злотых. Это спасло положение. Деньги свекрови мы так и не отдали; когда развелись с мужем, этот долг свекровь благородно аннулировала. А тогда она помогла нам еще и тем, что посетила нас в новой квартире, привезя с собой подарки: столик, лампу и креслице. Если честно, только эти предметы в нашей новой квартире и производили хорошее впечатление, все остальное было или старьем, или выполненными мною самой кустарными поделками (например, этажерка в кухне).

Но зато у нас теперь был телефон. Из бесценных моих хозяйственных записей той поры следует, что за телефон я заплатила четыреста злотых. Телефон мы получили сразу же по вселении в новую квартиру, по блату. Я уже упоминала, что мой свекор занимал в Министерстве связи чрезвычайно высокую должность. Нет, не он приказал установить телефон в квартире сына, он бы ни за что такого себе не позволил, семейственность всячески искоренял в своем ведомстве и сам бы не пошел на нарушение существующих норм и правил. Просто один из его подчиненных пошел на нарушение и на свой страх и риск пробил нам телефон. Единственная вещь в новой квартире, которая мне не стоила никаких хлопот и нервов.

* * *

А Тереса приблизительно в это же время уезжала в Канаду.

Ее взаимоотношения с далеким мужем развивались бурно. Начиная с сорок пятого года они с Тадеушем пытались воссоединиться. Сходились, расходились, он уезжал и возвращался, она ехала к нему и уезжала, в общем, приключений и треволнений хватало. Первый раз Тереса в сорок шестом, если не ошибаюсь, собиралась сбежать из Польши с группой Миколайчика. В последний момент она раздумала. Тадеуш прислал полное упреков письмо. Оказывается, он уже потратил бешеные деньги, две тысячи долларов, Тересу по всему пути следования ждали заказанные номера в гостиницах, а в номерах халаты и утренние туфли, теперь же все денежки пропали. Потом оказалось, группу перехватили, Тереса радовалась, что отказалась от участия в мероприятии, и Тадеуш прислал извинительное письмо, в котором писал, что готов пожертвовать еще двумя тысячами долларов за чудесное спасение Тересы.

Не помню, когда Тадеуш из Англии переехал в Канаду; там у него уже был дом в Гамильтоне, и Тереса принялась официально оформлять свой отъезд к мужу. Он состоялся в пятьдесят седьмом, а до этого ей пришлось здорово напереживаться, и нам с ней тоже. Тереса все сомневалась, все пребывала в нерешительности, стоит ли ехать, своего мужа она не видела уже семнадцать лет, кто знает, как сложится с ним жизнь, а тут надо расставаться с родиной, с родными, языка она не знает. Я всячески агитировала Тересу за переселение в Канаду.

— Ну и что, если окажется не так, возьмешь и вернешься, только-то делов. Зато сколько интересного повидаешь!

— Интересно, на какие шиши я вернусь? — нервничала Тереса. — У меня билет только в одну сторону.

— Пойдешь в наше посольство и заявишь, что в глубине души считаешь себя коммунисткой, — легкомысленно советовала я, потому что тогда еще не была знакома с нашими посольствами.

Я лично купила ей на улице Хмельной теплые рейтузы розового цвета, чтобы этот Тадеуш не слишком воображал. Стоили они у частника целое состояние, четыреста пятьдесят злотых.

Тереса наконец выехала, а я унаследовала ее кожаную куртку, которую Тадеуш прислал ей через Красный Крест еще, кажется, во время войны.

Кстати, о кожаной одежке. Моя бабушка так зауважала в конце концов моего мужа, что подарила ему бесценную дедушкину кожаную безрукавку. Это было важным доказательством бабушкиных теплых чувств к Станиславу, ибо безрукавка была на редкость удобной домашней одеждой, и муж ее носил не снимая до развода со мной, после чего бестактно возвратил бабушке. Я высказала ему все, что думаю насчет его свинского поведения: в конце концов, он разводился со мной, а не с бабушкой, зачем же ее обижать?

Итак, Тереса уехала. Моему младшему сыну Роберту был годик, старшему — Ежи — семь лет, и он поступил в школу на Гроттгера, в первый класс. Я ходила за ним после уроков, и бедный ребенок очень страдал из-за этого.

Никогда в жизни не любила я детей, никаких сентиментальных чувств чужие дети никогда у меня не вызывали. Не было у меня ни педагогических, ни воспитательных талантов. Маленькие животные — другое дело. Руки сами тянулись приласкать щенка или котенка, но не ребенка. А дети, как назло, всегда тянулись ко мне.

Приходила я, значит, за сыном в школу после уроков и, стиснув зубы, пережидала, пока он переодевался в раздевалке. Одеваться он умел самостоятельно, я с малолетства научила его, нужда заставила. Торопясь по дороге на работу передать ребенка матери, я в спешке собиралась сама и швыряла в сына по очереди отдельные предметы его гардероба, требуя одеться самостоятельно и побыстрее. Не сразу у него получалось, но с каждым днем все лучше, вскоре даже научился правильно застегиваться на соответствующие петли. В школьной раздевалке я ждала сына не долее пяти минут, но в раздевалке одновременно одевались два первых класса, и то, что там творилось, явно было не для моих нервов. По дороге домой накопившееся за это время раздражение требовало выхода, и доставалось ни в чем не повинному ребенку.

Вспоминаю, как однажды мы вместе с Янкой ехали по делам в Жешов, оставив дома мужей и детей. Ехали одни, поезд не был переполнен, в нашем купе, кроме нас, была лишь мама с пятилетним сынишкой. Мы с Янкой даже не разговаривали, отдыхая душевно и физически от своих детей и домашних забот и с интересом наблюдая за чужим ребенком. Блаженство переполняло нас и наверняка просто-таки излучалось в окружающее пространство. Релакс, полный отдых!

Одно удовольствие было наблюдать за несчастной матерью мальчика — взъерошенной, взопревшей, с безумными глазами пытавшейся призвать к порядку сыночка. Непоседа сыночек ни секунды не сидел спокойно. Он вытер пыль под всеми нижними полками, очистил пальчиками все имеющиеся в купе пепельницы, размазал сопли по себе и по вагонной полке и довольно успешно придавил дверью пальцы. Мы испытывали неземное счастье — ведь это был не наш ребенок! Наши остались с папочками! Нам можно было сидеть и ничего не делать! Незабываемые мгновения…

После неудачных попыток нанять няню к детям или домработницу я вынуждена была опять обратиться за помощью к матери. Правда, мы попытались и Роберта отдать в детский садик Польского радио, но это тоже окончилось печально. Как и его брат, Роберт чуть ли не на следующий день заразился инфекционной желтухой. Муж был против того, чтобы мальчика воспитывала бабушка, которая, по его словам, окажет на парня дурное влияние, но что было делать? Лучше уж пусть ребенок будет дурно воспитан, чем совсем его лишиться.

Не выдержала я роли матери, жены и домашней хозяйки и принялась искать работу. Даже чтение детям книжек в известной степени было мне не по силам. Читала я им только три произведения: «Винни-Пуха», «Доктора Дулиттла» и «Золотой ключик, или Приключения Буратино», предпочитая его русскую версию итальянской, с Пиноккио.

В ту пору дошли до меня слухи, что можно приобрести участок для строительства индивидуального жилого дома на улице Рощинского. Для этого требовалось двадцать тысяч злотых в качестве первого взноса. Значительную сумму нам могла одолжить Люцина, остальное мы бы собрали среди родственников. Мне обещали помочь в получении участка знакомые из Урбанистического бюро Варшавы, куда я собиралась поступить на работу. Надо было только похлопотать, обратиться к директору Панчакевичу.