Божественное свидание и прочий флирт - Александр Смит

Беседа иссякла, и он был рад, что вернулся официант.

— Вот для вас, сэр, а для вашей дочери… это. Bon appetito!

В гостинице за стойкой оказался тот же самый администратор, который сначала пристально посмотрел на девочку и только потом перевел взгляд на постояльца. Попросив ключ, тот тихонько просунул за стойку банкноту.

— Прохладно. Весьма.

Администратор взял банкноту, тактично, и улыбнулся, подавая ключ.

— Доброй ночи, сэр. Благодарю вас. Да, прохладно, весьма.

Он подошел к окну, чтобы задернуть шторы. И перед тем, как сделать это, посмотрел на деревья, а деревья, они-то знали, что нравятся ему. Поднялся небольшой ветерок, и макушки деревьев слегка качнулись в ответ. «Так откуда приходят ветра? Те ветра, что летят нам навстречу…» Строчка из стихотворения, прочитанного когда-то очень давно, в какой-то уже позабытой книге, в другой стране.

Он обернулся. Девочка стояла возле кровати, глядя на него, и вид ее миндалевидных глаз и гладкой кожи снова доставил ему удовольствие. Он подошел к ней и осторожно взял за плечи.

— Я хочу снять с тебя одежду, — сказал он. — Полностью, начиная отсюда.

Его рука проскользнула под пояс ее джинсов, и он почувствовал, как девочка напряглась.

— Ты боишься?

Она молчала, и тогда он продолжил, перейдя к змейке, которую высвободил и расстегнул. Потом дернул за ткань, и джинсы поползли вниз. У нее были слишком длинные ноги для девочки; для девочки…

— Сними остальное сама, — сказал он. — Я ненадолго отлучусь в ванну.

Когда он вернулся, она лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, нагая. Он отметил крошечный хребет позвоночника, заостренные плечи, соблазнительную оливковую кожу.

— Перевернись, — велел он. — Перевернись.

Она перевернулась и стыдливо отвела взгляд, боясь его реакции.

На миг он потерял дар речи; не мог говорить. Потом тихо:

— Ты мальчик!..

Пауза затянулась. Мальчик сидел, согнув ноги, опустив голову между коленей.

— Он заставляет меня так делать. Это все он. Забирает все деньги, — наконец заговорил мальчик и поднял голову. — Клянусь вам. Он заставляет меня идти с мужчинами, которые ищут мальчиков. И проделывает такие трюки с мужчинами, которые хотят девочек. Они никогда не посмеют жаловаться.

Он глядел мальчику прямо в глаза, молча, с жалостью.

— Но ты на самом деле живешь с тетей? — спросил он наконец. — Той, что жила в Африке? Это хоть правда?

Мальчик кивнул.

— Да. Она его подружка.

— Понимаю.

Он смотрел на мальчика сверху. Тот был слишком худым. Ему следовало прибавить в весе.

— Тебе надо больше есть, — сказал он. — Правильно питаться. Ты ешь не то, что нужно.

Мальчик поднял на него глаза.

— Откуда вы знаете? — спросил он.

— Представь себе, я врач, — прозвучало в ответ.

БУЛАВАЙО

(Южная Родезия, 1959 год)

— Там, — оживилась она. — Это там. Во-о-он там. Теперь видишь?

Он смотрел в том направлении, куда она показывала. Но мог разглядеть лишь небольшой участок темно-зеленого цвета и слившиеся с ним, наполовину скрытые растительностью и расстоянием размытые белые пятна — здания, как он предположил. Невиданная сила закругленных гранитных валунов вознесла их над равниной позади этого зеленого массива.

— За деревьями? — спросил он. — За эвкалиптами?

Она кивнула.

— Да-да. Верно.

Он улыбнулся.

— Хорошее должно быть место. Выглядит так, словно там полно воды.

— Здесь всегда было зелено. Даже когда нагрянула та ужасная засуха, помнишь, пять или шесть лет назад…

— Шесть, — прервал он. — В тот год я уехал за границу.

— Да, где-то так. В любом случае, тогда с водой была напряженка. Поговаривали даже о нормировании воды в Булавайо. Все сады засохли. Вымерли.

Он резко повернул руль, чтобы увернуться от каменного выступа, торчащего почему-то прямо посреди грязной дороги.

— Чистое бритье, — сказал он. — Вовремя я его заметил.

— Что?

— Каменный выступ. Однажды на одном из таких камней у меня отлетел маслосборник неподалеку от Гванды. Масло текло как из крана.

Она начала ерзать на сиденье, всматриваясь в облако пыли, поднявшееся позади машины.

— Надо будет заставить отца выровнять дорогу. У него есть плуг для земляных работ.

Он хмыкнул.

— Да, хорошая идея. Но один каменный выступ убираешь, а ниже идет следующий. «Лендровер» — единственный выход. У твоего старика есть «лендровер»?

— Да.

Несколько минут они ехали молча. Впереди дорога неожиданно повернула в сторону влей,[1] где преобладали зеленые огороженные участки и высаженные рядами деревья. Вот теперь фермерский дом был хорошо виден — белая колоннада веранды, соломенная крыша, красный сполох бугенвиллеи. С этого места пошла более ровная дорога, и последние несколько миль он ехал на большой скорости. Ему нравилось промчаться вплоть до самого дома, а потом резко затормозить перед верандой. Повсюду в стране это делали с шиком, и он всегда считал, что приезжать надо решительно. А сегодня в связи с предстоящей встречей ему как никогда нужна была решительность. Неплохо бы пропустить несколько кружек пива. Две или, может, даже три. Смелость во хмелю, вот как они это называли. Почему бы и нет?

Сидя на веранде вместе с ее родителями, когда те украдкой поглядывали друг на друга, делая вид, будто это не так, он подмечал каждую мелочь. Ее мать выглядит старше отца, думал он. Хотя для жен фермеров это обычное явление. Вероятно, непогода подбирается к их лицам быстрее, чем к мужским; они становятся обветренными, жесткими, подобно лицам тех австралийских женщин, которые всю жизнь провели в дикой местности, но, впрочем, не так уж и плохо. На лице отражалось все: дети, домашнее хозяйство, роды, секс… Неужели в этом высохшем силуэте, чопорно одетом в легкое ситцевое платье, еще теплится страсть? А у него, громоздкого и скучного? Вот уж точно, нет.

— Майкл?

Он взглянул на нее. Она что-то ему говорила.

— Тогда, может, чашку чаю? Мама спрашивает.

Он посмотрел на нее с надеждой.

— А ты что будешь?

— Может, пиво? — предложил ее отец, улыбаясь. — Жарко сегодня.

Он с радостью согласился и сел к нему поближе, пока обе женщины находились в доме. Ненадолго воцарилась тишина. Да, чувствовалась некоторая неловкость, хотя после пива должно стать легче.

— Энни рассказывала, что вы — учитель. Математика?

Довольно странно слышать у фермера такой голос — безударный, тихий. Похож на голос его отца — упреждающий, присущий только судье. От Энни он знал, что ее отец окончил колледж в Кейптауне, где изучал что-то необычное — кажется, археологию.

— Да. Математика, но больше физкультура. Я там работаю уже два года.

Фермер улыбнулся и энергично закивал, как будто подтвердилась какая-то его догадка.

— Одно время я был заведующим школой.

Вот так сюрприз. Энни не говорила об этом; она вообще очень мало рассказывала о них. Все время интересовалась его семьей, расспрашивала о его родственниках, словно в ее собственной семье не было ничего интересного.

Он взял бутылку пива и наполнил высокий стакан.

— С тех пор прошло уже несколько лет. Наш сын, которого, как вы знаете, мы потеряли, там учился.

Ему это известно. Однажды Энни упомянула о своем умершем брате, но вскользь, точно так, как сейчас ее отец. У Майкла уже не осталось никого из близких, поэтому ему было трудно что-то сказать по этому поводу, но он не раз замечал, что в семьях обычно не говорят об умершем, особенно если это был очень близкий человек, дабы не бередить рану. Слова фермера смутили его. Что можно сказать о чужом покойном сыне?

Но этого и не потребовалось.

— Сначала мне школа понравилась. Казалось, там хорошая атмосфера. Вы, вероятно, тоже это почувствовали?

— Да.

— А кто ее создает? Как вы думаете?

На самом деле он никогда об этом не думал. Ему нравилась школа, но он никогда не анализировал почему. Он был там счастлив, вот и все.

— Хороший коллектив, наверное. — Еще не закончив фразу, он понял, что она звучит банально. Инстинкт подсказывал, что интеллект у этого пожилого мужчины на порядок выше, чем у него. А какой проницательный взгляд, думал он; да, этот фермер, живущий здесь, среди своего стада, гораздо умнее, чем можно было ожидать.

— Разумеется, — сказал отец Энни. — Один или два человека могут создать определенную атмосферу в учебном заведении, не правда ли? — И после паузы добавил: — А также традицию. Это стоит помнить, даже сегодня.

— Конечно.

— Кто-то считает, что о традиции говорить старомодно. Запрещенное слово. Что вы думаете об этом?

Внутри росло раздражение. Что он думает? Да и думает ли об этом вообще? Хозяин взглянул на гостя насмешливо.