Жизнь замечательных котов… - Наталья Володина-Саркавази

Вот и в тот год осень стояла золотая, драгоценная. Золото сыпалось с ветвей, шуршало под ногами, и всюду, среди листвы, лежали яблоки. Сладковато-кислый привкус носился в воздухе, и прохожие ходили по улицам, глотая слюну и облизываясь, как котята.

А я сбиралась в Москву. По делам, на один день. Зная, что за этот день столица из меня все соки выжмет, пережует, а потом выплюнет на платформу Курского вокзала, прямо в мутный поток людской реки. Захваченная этим потоком, я вольюсь вместе с ним в вагон электрички, прилеплюсь где-нибудь у стеночки и буду ждать, когда рассосётся поток по остановкам, чтобы где-нибудь в конце пути занять освободившееся место.

Но что делать? Дела…

Перематывая в воображении эту невесёлую картинку, я собирала сумку. И как было не вспомнить слова моей мудрой сестры? Чтобы не пропасть, — учила сестра, — в Москву, нужно брать с собой три вещи: термос, бутерброд и горшок.

— И что ты есть там будешь? — заглянувшая спозаранку соседка ревниво наблюдает за сборами. Сейчас начнутся советы.

— Что-нибудь. Бутерброд, пирожок, не знаю.

— Бутерброд? Это ж разве еда? А пирожок с чем? С таком? И потом, не забывай, милая. Это ж москвичи! Они ж разве дадут человеку поесть? Летят как ненормальные! Я вон давеча на ярманку ездила. И что? Чебурек с мясом взяла на Курском …

— Ну и как чебурек? Вкусный?

— А я почём знаю? Я и руку да рта донести не успела. Гляжу, летит один чокнутый с рюкзаком на плече. Как даст по чебуреку. Зря только рот растворяла. Тьфу! А ты ещё у нас такая…

— Какая?

— Мелкая! Тебя чемоданом зашибут и не заметят!

— Ой, тётя Нина, ну вы наговорите!

— Точно говорю. Вот помяни моё слово. Возьми, говорю, с собой что-нибудь. Вон хоть антоновское яблоко.

Антоновское яблоко? И то правда. Я выбежала во двор. Одного взгляда на сад было достаточно, чтобы проснулись и радостно запели все органы чувств. Я чуть не захлебнулась от набежавшей слюны, а в носу защипало от крепкого яблочного духа. Едва дотронувшись до ветки, сняла тяжёлое, в холодной росе яблоко, которое с облегчением плюхнулось мне в руку.

Яблоко грело.

Всю дорогу до Москвы я ощущала его спокойную тяжесть. А в толпе, в вагоне метро, развлекалась, наблюдая, как вокруг меня все начинали инстинктивно облизываться и оглядываться по сторонам, ища источник этого волнительного духа.

Покончив с делами, стала искать достойное место. Не бродить же по бульвару с яблоком в руке? Его ещё укусить попробуй! Я пожалела, что не взяла с собой ножа. И не поленилась дойти до сада «Аквариум». Там, в глубине, в тенистой тишине, на старой садовой скамейке, я нашла, наконец, место, достойное для моего антоновского яблока. Села, с облегчением вытянув ноги, достала пакет…

В воротах сада, между тем, показалась компания, которая состояла из двух мирных московских старушек и пса.

Они привлекали внимание своей забавной похожестью. Низенькие, полные старушки, — они шли медленно, переваливаясь, как уточки на своих широко расставленных, натруженных и разбитых полиартритом ногах, — и пёс, — французский бульдог, который отличался от них разве что своей молодостью. Такой же крепкий и коротконогий, блестя молодецкой грудью и поигрывая бицепсами, он бежал впереди, с хозяйским видом поглядывая по сторонам.

Цвет у него был замечательный: болотно-рыжий, как у десантника. Только берета на башке не хватает.

Мне, впрочем, не было до них никакого дела. Я достала из сумки яблоко и широко раскрыла рот.

Пёс увидел меня. Сделал стойку, нюхнул воздух — и помчался в мою сторону. Я боязливо огляделась: может, он преследует кошку? Но в обозримом пространстве кошки не было, и вообще никого не было вокруг! Мне стало не по себе. «Мики, назад, Мики!» — вопили перепуганные старушки. Изо всех сил перебирая ногами, они трусили вслед за псом, который в несколько прыжков достиг скамейки и плюхнулся рядом со мной. Ну и рожа!

— Что тебе? — спросила, съёжившись под взглядом громадных выпученных глаз. Сейчас как тяпнет…

— Мня-мня-мня… — захныкал пёс. Он чмокнул, облизнулся, и, роняя слюни, уставился на яблоко. Я не верила своим глазам.

— Ты что? Яблоко хочешь?

— Мня! — радостно взвыл пёс.

Я с опаской протянула яблоко. Он хряпнул половинку и посмотрел на меня, сложив складочки на роже в самую умильную гримаску, которую можно вообразить на бульдожьей физиономии. Вежливый, собака… Я повернула фрукт другим боком.

Старушки, между тем, достигли цели.

— Простите, пожалуйста, простите! Господи, стыд-то какой! Что делать? Мики, безобразник!

Они суетились, не зная, как загладить вину.

— У вас, наверное, антоновское яблоко?

— Было… А вы откуда знаете?

— Он только антоновские ест! И откуда напасть такая? Такой хороший пёс, культурный, воспитанный, но за антоновское яблоко душу продаст.

— Да уж…

Я подождала, когда улягутся страсти, простив псу его странный грех. А что мне оставалось? С сожалением повертев огрызок яблока — это был лучший экземпляр с лучшего дерева, — я бросила его в урну. Эх, права была тётя Нина. Это ж москвичи! Разве они дадут человеку поесть?!

Кошкотерапия

Пёс умирал.

— Тихон, Тишечка, дружочек, — Андрюшка мял родную мозолистую лапу.

Весь день он старался не плакать, но, видно где-то внутри переполнилась та чаша, в которую стекают невыплаканные слёзы, и внезапно они хлынули неудержимым потоком. Слезинки капали на сухой, горячий нос собаки. Тихон открыл глаза, внимательно и грустно посмотрел на маленького друга. Он прощался — и это было так понятно и так неотвратимо, что Андрей, не выдержав, с криком бросился к отцу.

— Да… — сняв очки и потирая переносицу, отец наклонился над псом.

Если бы он пил! Если б можно было раскрыть сведённые судорогой челюсти и влить хотя бы каплю влаги! Но в том-то и заключалось коварство болезни, что он не пил, и умирал от жажды, лёжа рядом с полными мисками. Восхитительные ароматы свежих бульонов — мясного, грибного и рыбного — витали в воздухе. И было совершенно ясно, что распростёртое у порога безжизненное собачье тело уже не имеет к этому никакого отношения.

Внезапно потемнело. Непрерывно лопотавшие деревья замерли в испуге — и на землю обрушился густой тяжёлый ливень. Треснул гром. Казалось, что кто-то большой колотит кулаком по небу и под его ударами трещит и рушится небесный свод. И стало вдруг темно и холодно. И страшно.

Вспомнили, что принесли когда-то Тишку в такой же точно ливень. Всю ночь грохотал тогда гром. Всю ночь щенок плакал, и они по очереди вставали к нему, утешая и подкармливая.

Зато наутро малыш повеселел, с аппетитом позавтракал и запросился на улицу. С радостным визгом скатился он с лестницы. Асфальт клубился паром. Кругом всё сияло: лужицы, осколки стёкол, капли на траве кололи глаз весёлым лучиком. Дворовые кошки сушили на солнце отсыревшие за ночь шубы. Огромный рыжий кот выбрался из подвала. Он был не в духе — и сверкающие лужи, и не в меру раскричавшиеся воробьи, устроившие баню в самой глубокой из них, не радовали его, а ещё больше злили. Хвосты бы им поотрывать! Да разве угонишься… Кот обошёл кругом цветочной клумбы, выбирая место потеплей да посуше, да чтоб цветами не воняло — и улёгся, накрывшись хвостом.

Тишка покатился по двору, приложив нос к асфальту — всё же потомок гончих псов, хоть и полукровка — и наткнулся на рыжего зверя.

От неожиданности щенок присел, потом радостно завертел хвостиком и, сопя от возбуждения, принялся обнюхивать незнакомую морду. В ту же секунду, подскочив, как надувной шарик, в котором сделали дырку, дико шипя и брызжа слюной, кот набросился на щенка. Тишка отчаянно завопил, а кот наседал на него, оттесняя к клумбе, и, пока Андрюшка бежал через двор, кот всё колотил щенка большой и сильной лапой. Бедный маленький Тишка! Он не знал, что это был Барс, злющий дворовый кот, некоронованный отец кошачьей мафии. С Барсом не связывались даже взрослые собаки, а девчонок он быстро отучил от привычки таскать себя за хвост. Лишь совсем маленьким детям позволял он иногда пройтись ладошкой по задубевшей шкуре, но при этом делал такую морду, что становилось понятно: лишь из особой милости терпит он это варварское вторжение в личную жизнь. И на этого зверя нарвался Тишка в свой первый выход. «Что ж ты, сын, не доглядел?» — выговаривал отец, смазывая зелёнкой распухший, мокрый от слёз щенячий нос.

С этого дня Тихон стал панически бояться кошек. А они, почуяв его слабость, наперегонки гонялись за ним. Завидев кота, Тишка со всех ног бросался к хозяину.

— А ты не бойся, — наставлял тот. — Возьми и гавкни! Рррр… гав! — показывал он, как нужно разговаривать с котами. Тишка вздрагивал и ещё теснее жался к ногам.

 — Вот паршивый кот! Испортил нам собаку.

Шло время. Тихон рос. Ему давно пора было лаять на чужих, ворчать и злиться, но он только пищал, как игрушечный мопсик, да ныл обиженным голосом. Иногда отец давал ему уроки художественного лая.