Поднимается ветер… - Татьяна Апраксина

Волна покатится с севера на юг, как зимние холода, и в лучшем случае на троне окажется Паук, а в худшем — Собрана превратится в лоскуты, раздираемые внутренними войнами. И все это было сделано одним росчерком пера на указе! Все, что предки нынешнего короля собирали столетиями, грозило разлезться под пальцами, как ветошь.

Агайрон сплюнул на ковер перед камином и выплеснул остатки вина в огонь. Угли откликнулись обиженным шипением. Что толку пугать себя страшными, хоть и вполне правдоподобными картинами? Нужно бороться, пока беда еще не наступила, но как, как?

Может быть, предоставить событиям течь своим чередом? Пусть Ивеллион пожинает плоды своей победоносной кампании, пусть все восстают, а Паук, двоюродный брат короля, садится на трон… С ним, видят Сотворившие, проще найти общий язык, чем с королем. Он, по крайней мере, не походит на безумца, упивающегося известиями о казнях и бойнях, учиненных Мерресом. Непонятно, куда герцог запропастился сейчас, когда именно он мог бы спасти положение. Король верит своему предсказателю больше, чем прочим членам совета, вместе взятым. «Брат наш Руи — мой лучший советчик», — вспомнил Агайрон любимое присловье короля. Ну и где он, этот лучший советчик, именно в тот момент, когда он действительно нужен? Решил затаиться, пересидеть смутное и опасное время в стороне от событий? Не слишком-то похоже на него, но кто знает — Паук непредсказуем, от него можно ждать чего угодно.

За окном висела противная кисельная хмарь. Третий день никак не мог пролиться дождь, а восточный ветер все гнал и гнал с моря серые, набухшие влагой тучи. Туман над рекой стоял такой, что со второго этажа, из окна кабинета, Агайрон видел только блекло-серый кисель, из которого торчали флюгера и шпили. Вместе с хмарью в город пришло противное, тревожное ощущение ожидания. Собра не затихала.

Столица никогда не переставала бурлить — здесь по-прежнему торговали и воровали, наряжались и хоронили, рожали и выдавали замуж, — но теперь во всем этом чувствовался легкий привкус уныния и безнадежности. Первый министр отошел от окна, покосился на потухший камин и вновь уселся в кресло. Перед ним лежала гора личных писем, но все это ждало до вечера, а секретарей он отпустил, опасаясь, что сорвется на ком-нибудь из них, — особенно, на новеньком. Парень был умницей и искренне старался, но еще не обвыкся и не уловил распорядок дня и привычки Агайрона во всех подробностях. Темно-синяя обивка стен вдруг показалась слишком мрачной. Граф Агайрон никогда не позволил бы себе сменить родовые цвета на более яркие, но сейчас и цвет, и тяжелая темная мебель, на которую он натыкался столько лет, сколько владел этим кабинетом, где обстановка осталась от отца, раздражали, как раздражало все — от тумана за окном до тихих шагов нового секретаря. Министр ненавидел эту манеру ходить крадучись и неожиданно возникать за спиной с вопросом! Так ходил Паук, и граф клялся себе, что когда-нибудь прирежет неслышно подкравшегося Гоэллона, а потом скажет, что принял его за наемного убийцу. Видит Омн, это удовольствие стоило и казни… В кабинет вошла Анна. Агайрон уныло посмотрел на порождение своих чресл. Спору нет, порождение, унаследовавшее от отца черные волосы и тонкие резкие черты, а от матери — голубые глаза, было не таким уж и страшным. Конечно, с красоткой Алларэ ее было не сравнить, да и керторские девицы, смуглые и полногрудые, были куда привлекательнее, но и при виде Анны благородные господа не отворачивались. Жаль только, что дочка уродилась пресной, как сухарь, и такой же тупой. Обаяния в ней не было и на серн.

— Сколько раз я просил стучать?! — с трудом сдерживая желание закричать, спросил Флектор.

— Простите, батюшка, — дура немедленно присела в реверансе.

— Ладно, раз уж вы здесь, Анна, то садитесь, поговорим. Дочь уселась на краешек кресла, почтительно сложив руки на коленях. Граф поморщился. Мио Алларэ устроилась бы в том же кресле совершенно иначе — разложив юбку и облокотившись на поручень. Анна же сидела так, словно была монашкой. При всей набожности граф полагал, что каждому — свое. Монахини пусть молятся, а девица из благородной семьи должна не только умело вести хозяйство и быть опорой мужу, но и уметь подать себя так, чтобы этот самый муж мог гордиться ее красотой и обаянием. Синяя лоба с туго зашнурованными от локтя рукавами и серо-серебристый циклас Анне были не к лицу. Так одевалась ее мать, так одевались все благородные девицы в Агайрэ — скромно и благопристойно, — но графу вдруг захотелось увидеть дочь совсем другой. Она же не наследник, чтобы носить только родовые цвета. Так почему не добавить в наряд хотя бы белого, а лучше — белого и золотого? Король оценил бы эту любезность со стороны девицы Агайрон. Анне уже года три полагалось быть замужем, но выдавать ее за керторского наследника, которого не интересовало ничего, кроме вина и лошадей, не хотелось. С дражайших соседей сталось бы, не роди Анна двух сыновей, наложить лапу и на Агайрэ. Граф помнил, что он смертен, помнил и о том, что люди иногда умирают гораздо раньше, чем ожидают. Ему шел сорок шестой год, и он хотел уйти, зная, что, по крайней мере, дочь пристроена, а графство в надежных руках. Раньше он радовался, что младший брат умер, и теперь никто не всадит ему нож в спину, а теперь жалел. Брат унаследовал бы земли и титул, и тогда все не упиралось бы в то, сколько сыновей родит Анна, и сколько из них доживет до совершеннолетия. В свое время Агайрон взял в жены дочь своего вассала из семьи, все женщины которой славились своей плодовитостью, но супруга едва не умерла родами и больше уже рожать не могла.

«Белое с золотом, белое с золотом…», — еще раз подумал граф, молча глядя на дочь. Можно ли рассчитывать на то, что после смерти Астрид король вновь женится на девице из той же семьи — племяннице покойной королевы? Церковь не запрещала Старшим Родам подобные браки, но согласится ли сам Ивеллион? На него нужно повлиять, несомненно, но если невеста будет и дальше напоминать черствый сухарь, то король едва ли польстится на столь пресное блюдо…

— Вы целыми днями сидите дома?

— Да, батюшка.

— Анна, почему вы ведете себя, как будто приняли обеты? У вас нет подруг, вы умеете ездить верхом, но не выезжаете, ни змеиного хвоста не понимаете в нарядах…

— Батюшка, у меня есть подруги. Катрин и Герда, — не поднимая глаз, проблеяла дочурка.

— Я говорю не об этих приживалках, — да уж, отличная компания для молодой девицы: две старых девы хорошо за тридцать! — а о девушках вашего возраста и положения. Вас недавно приглашали к герцогине Алларэ. Почему вы отказались?

— Я не отказалась…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});