Люди и Нелюди - Виктор Костин

Новое утро иногда как день рождения.

Сергей

Сергей плавал в темноте. Где-то вдалеке шумели волны моря или озера – неясно. Они медленно накатывали на берег, и вдобавок противно и монотонно кричал ишак.

Что? – Сознание начало всплывать. Что? Какой ишак? Он что, в плену? – мысленно задергался, но тело не слушалось и лежало совершенно без движения. Связан, ранен, затекло или отлежал? – мысли неслись без остановки. Ужасы плена он неоднократно слышал от других. Да и видеть приходилось, чего уж там, та журналистка надолго запомнилась, еще пара солдат, которых он как-то самолично даже освобождал. Какие-то сломленные, не люди, а скорее как дрессированные животные. За кусок хлеба готовые на все и ни на что уже не годные как собственно люди. Они вздрагивали от всего, и их любимая поза – по-любому поводу упасть, сжаться в комок, закрыв голову руками, и делай с ними что хочешь после этого.

Нет, Сергей их не осуждал и не презирал, как некоторые сослуживцы, его коллеги, брезгливо морщившиеся, глядя на таких опустившихся и потерявших все человеческое узников. Еще не факт, что бы он сделал сам в таком положении и кем бы стал через месяц или тем более год вот такого плена. Те же сестрички в госпитале, хоть и не бандитки, но строили всех вплоть до полковников, и с такой милой улыбочкой, что прямо дрожь пробирала и в начале лечения, когда их видел впервые, и в конце, только причины были уже совершенно различные.

Что он в плену, он понял сразу. Во-первых, связан, не удалось пошевелиться ни рукой, ни ногой. Во-вторых, темно как, как… в общем, темно, вы поняли? – Такая естественная темнота, что бывает исключительно в одном месте.

Лежал так или сидел он по собственным ощущениям дня три. Как это может быть? Если темно и нельзя пошевелиться, но между тем было понятие – прошло три дня. За это время только одно событие его взбудоражило, хотя как сказать, лучше бы его, наверное, и не было совсем. На третий день его пришли бить или, видимо, совсем убить. Кто пришел? Неясно. – Это по известным уже причинам.

Он не видел и не слышал, и даже удары не совсем чувствовал. Хотя по кости они же должны передаваться, но как же у него все болело после этой экзекуции, буквально каждая клеточка на его теле. Такое впечатление, что не оставили ни одного участка, где не прошлись бы сапогом или дубинкой. Голова просто раскалывалась. Он уже ничего не хотел и только ждал, когда же все… отмучился, после такого все равно ведь не жилец.

Звезды светили в окно, и было их как-то неожиданно много. Даже в тот кусочек неба, что попадал в квадрат окна, он насчитал 12 штук. Странно, то ли у него сильно улучшилось зрение, то ли это участок неба такой попался.

За окном были интересные звуки. Слух заработал, и первая или, скорее, уже вторая после зрения радостная новость. Вроде, как старинный паровоз пропыхтел за окном.

Был такой у него случай в далеком детстве. Он видел, как из депо выгоняли старинный паровоз, и он его даже трогал тогда. Правда, кроме вымазанной в саже руки воспоминаний больше и не осталось, но ведь это был настоящий паровоз, оо-о.

Вот и сейчас он сначала даже подумал, что он едет куда-то, но еще раз окинул помещение и понял: нет, скорее всего, в комнате лежит.

За окном через некоторое время выглянула луна. Правда, была она какая-то совсем маленькая и не совсем даже как бы круглая, ущербная какая-то.

Неожиданно в памяти всплыло: не Луна это, а Селена.

Луна будет там выше, и она больше размером, и круглая она.

Шизофрения, однако, – проснулась несвоевременная мысль из несостоявшейся профессии.

Болезнь не самая хорошая и желанная воспринялась легко и просто. На фоне чеченского плена, войны и кошмаров, возможной инвалидности, голос в голове уже воспринимался как нечто само собой разумеющееся, такой милый и даже чем-то приятный и уже почти не вызывал отрицательных эмоций. Такое легкое сожаление и не более того, даже в чем-то хорошо.

Хотелось пить, но руки еще не слушались, и приходилось ждать утра.

Тем временем на стене тикали старинные ходики, и в свете луны или не луны, черт его разберет теперь, на них были видны стрелки. Ничего необычного в них он не заметил: стрелки и стрелки, пока не прошло примерно около получаса.

Он долго смотрел на циферблат. Сначала ему показались неправильные цифры и их начертание.

«Какие-то они не такие. Римские, что ли?» – мысль Сергея.

«Нет, – не согласилась на это его шизофрения, или, как решил Сергей ее называть, осознание, – обычные халифатские цифры. Ничего не римские, и вообще “римы” – это их старинное название, сейчас они “немцы” зовутся».

Спорить со своим вторым сознанием, которое осознание, будет себе дороже. Поэтому решил для себя, что халифатские, значит, пусть будут халифатские.

Еще минут пятнадцать попялившись на настенные часы-ходики и окончательно убедившись, что стрелки вращаются в другую сторону, и согласившись с своим осознанием-шизофренией, что в ту, что надо, он окончательно успокоился и заснул сном младенца. Утро встретило его сначала бодрой санитаркой в сером халате, которая сначала молча засунула ему утку под зад, а потом так же молча повернулась и вышла. Уже привычно напрягся, спасибо госпиталю, никакого стыда он не испытывал уже давно по этому поводу. Струя зажурчала, и тут он понял, что руки его неожиданно слушаются. Попробовал ноги… ну, не все прямо так и сразу же.

Через время зашла санитарка вытащила утку, сказала: «Молодец, мальчик», – и ушла.

«Молодец, мальчик, – не такая она и старая против меня будет, чтобы я был для нее мальчик», – подумал Сергей и удивился. Что-то было не то?

Первое: опять влезла шизофрения и сообщила, ну весьма своеобразно сообщила, но пусть будет в виде диалога, хотя это не совсем так.

– Сереги будет правильно, Сергей – это имя моего отца в полном его наименовании, то бишь в отчестве, только тогда это слово так и произносится.

И это, – тетя санитар старая, ей лет, наверное, больше тридцати будет, а может, и все тридцать пять будет. Значит, старая уже и плебейка вдобавок, – осознание явно нос от нее воротило, хоть и стеснялось при этом сильно.

– Во-о ответ, а мне тогда сколько? – переговаривался Сергей сам с собой, не особо обратив внимание на незнакомое слово «плебейка».

Получил – шестнадцать сейчас есть, а в конце лета будет уже семнадцать.

Крыша, не спеша, шифером шурша, ехала к земле, прохожие визжали и шарахались в стороны.

Не к месту вспомнился анекдот, совсем не к месту.

Сознание действительно ненадолго покинуло его. Он отстраненно смотрел, как пришел добрый доктор, вставил трубочки в уши и стал что-то слушать и спрашивать его. Причем очень удивился речи. Именно тому, что пациент скорее жив, чем мертв. Даже двигает руками, что вдвойне странно.

Правда ноги пока никак, но это временно, как пояснил добрый доктор.

Все это отстраненное сознание воспринимало как бы со стороны, причем если только прислушиваться, не прислушиваясь, просто слушать, – получалась какая-то ближе к немецкой каркающая речь и абсолютно непонятная.

Он стал слушать, как и прежде, через осознание и неожиданно волевым усилием закрыл сам себе рот. Причем на половине фразы, буквально в последний момент и только что не руками.

Что заставило его так поступить?

Фраза, которую собралось сказать его тело или он сам, как бы это сказать правильно, была следующая:

«В меня кто-то подселился, он управляет моим телом, помоги мне, о Всевышний».

Сергей успел остановить фразу буквально на первом слове: в меня…

А добило его слово «Всевышний», то, что он все-таки успел не произнести. Хоть и не большой любитель земной истории, но про происки инквизиции прошлого мы слышали все и в институте проходили, правда только краем уха и на первом курсе еще. Что бы сейчас оно ни было, как бы оно ни происходило, а изгнание дьявола ничем хорошим для него не кончится, это он знал точно.

Уже ночью рассматривая звезды, а потом и часы со стрелками, вращающимися в обратную сторону, он понял: от земли он очень и очень далеко. Это несмотря на то, что лежит он сейчас на первом этаже.

Все это, конечно, хорошо, но фразу надо было закончить, а то уже добрые доктора косились, и он не нашел ничего умнее, чем спросить:

А меня будут колоть еще?..

Что вызвало здоровый смех и утвердительное высказывание – что да и всенепременно, молодой человек. Но я же хороший мальчик, и он уже не боится уколов, а то они расскажут его одноклассницам-девочкам, и ему-мне будет потом очень и очень стыдно смотреть им в глаза.

Утверждение о девочках подвигло целые пласты информации в осознании, и Сергей надолго завис в молчании. Светка, Валери, еще какая-то Марти – как-то все это было слишком непонятно и волнующе, причем неправильно волнующе. Если сам Сергей думал, что вот бы заняться, так сказать, процессом воспроизводства людей, то то, что в нем поселилось, – какое-то осознание непонятное. Вот оно только мечтало о каком-то поцелуе, причем хотя бы мимолетном, и уже от одного этого млело и впадало в экстаз и нирвану.