Астропилот Ронг Третий - Владимир Осинский

Небольшой, однако достаточно неприятный конфликт, зачинщиком которого стал Тингли, был в известной мере обусловлен действиями самого Вельда, накануне категорически запретившего кому бы то ни было покидать ракету.

Неугомонному практиканту (а отчасти и мне) это запрещение показалось ничем не оправданным, основанным на одной гипертрофированной осторожности.

"Поиск" добросовестнейшим образом исследовал внешнюю среду и нашел ее вполне благоприятной для человека. Чего же еще? Сколько ни перепроверяй показания прибора, они от этого не изменятся - "Поиск" знал свое дело. Выйдя из ракеты, мы не нарушили бы ни один параграф Инструкции, существующей для подобных случаев. Насколько же придирчива Ее Величество Инструкция, регламентирующая контакт с неведомый миром, известно каждому. Тем не менее Сон Вельд настоял на своем.

Выход из состояния аварийного анабиоза неприятен уже сам по себе. Вынужденное бездействие в единственной тесной и неуютной каюте корабля-малютки не могло улучшить настроения людей. Мы пообедали и поужинали консервами: Вельд с самого начала потребовал соблюдать строжайшую экономию воды.

Хуже всего было полное отсутствие возможности хоть чем-нибудь заняться. Тингли попробовал рассказывать какие-то истории из своей жизни. Ничего не получилось. Не оттого, что ему не о чем было рассказывать. За три года, минувшие после окончания гуманитарного университета, практикант Общества пробовал свои силы во многих областях деятельности. Он пытался работать в жанре люминесцентной живописи, входившей по следнее время в моду, и бросил это занятие. Снял небольшой голографический фильм из жизни подводной фауны, не привлекший внимания. Написал психологическую повесть, которая не удалась, потому что Тингли привлекали только проблемы глобального масштаба, а осмысление материала такого рода оказалось для него несовместимым с занимательностью повествования одним из главных требований, предъявляемых к литературному произведению (глубина мысли, верность жизненной правде и поэтичность восприятия художником действительности считались само собой подразумевающимися вещами). Он метался в поисках настоящего дела и успел многое повидать. Наверно, все это, самостоятельно взятое, было весьма интересно. Но Тингли-рассказчик страдал неизлечимой болезнью. Вы слушали его-и у вас появлялось ощущение, что во всех событиях, описаниях и так далее по-настоящему важно только одно: неповторимо сложная личность самого Тингли Челла, его отношение к вещам, его впечатления, переживания, выводы. Все остальное-второстепенно и существует лишь постольку, поскольку в той или иной степени имеет к нему, Тингли, определенное отношение. Выходило утомительно. У слушателей рождалось ощущение досады и какой-то виноватости перед рассказчиком. Практикант почувствовал это, прервал себя на полуслове, ушел в дальний угол, мрачно уселся в амортизационное кресло, которое было превращено в обыкновенную постель.

Я, не подумав, попросил Сона Вельда рассказать что-нибудь о своей работе. Он прищурился:

- Стоит ли, сынок? Мусор - всегда мусор, даже если сгребаешь его в Космосе. А здесь присутствует дама, и хоть я порядком постарел, все же не забыл еще правил хорошего тона...

Отшутившись таким образом, он снова застыл перед экраном внешнего обзора, продолжая что-то выискивать среди окружающей ракету однообразной кирпичной пустыни.

Взгляд Рустинга, который сидел в своем кресле, меланхолический, привычно прямой, упал на топографическую камеру-альбом, лежавшую на коленях Дина Горта. Рустинг обрадовался:

- Давайте рассматривать голографии!..

Странная была у Горта улыбка.

- Пожалуйста. Только вряд ли они вас развлекут.

В альбом годографа, как вам уже известно, было вмонтировано проекционное устройство. Стоило нажать кнопку... Рустинг опасливо придавил ее-и все мы невольно подались назад, чтобы в следующую секунду сконфуженно опомниться.

Иллюзия была слишком искусной.

На огромной скорости, в отсвечивающие чугунно-черным острые скалы врезался аэролет. Снимок изображал не катастрофу, а испытание (я вспомнил: в прошлом году газеты сообщали об изобретении, сводившем практически к нулю опасность для жизни пассажиров, даже если они попадут в такую переделку). Здесь, в метре от нас, все было наcтоящим: яростная встреча несокрушимых тканей аэролета с гранитом, сумасшедший изгиб сверхпрочного материала, сопротивляющегося громадной силе удара, и высеченные при этом несколько крупных, как спелые вишни, искр... А за прозрачным колпаком-лицо пилота, решившегося на безумный прыжок. Его не назовешь маской, хотя оно окаменело рт напряжения. В затвердевших мужественных чертах - спокойная сосредоточенность человека, занятого ответственной и трудной работой. И только вторым планом - готовность к встрече с опасностью.

Дело было под вечер. Ворвались в иллюминатор пологие лучи двух солнц, нарушили гармонию живых красок объемного изображения...

Мы помолчали, приходя в себя. Рустинг заменил кадр новым.

За толстой прозрачной стенкой террариума изготовилась к прыжку кобра: жутко застывшие мертвые глаза и неотвратимая угроза в грациозном наклоне стальной пружины туловища. От этого сочетания красоты с бессмысленной злобой становилось холодно на душе... Снимок назывался "Апофеоз жизнеощущения". Что-то отталкивающее было в этом винегрете противоречивых свойств природы-должно быть, противоестественность их смешения в едином образе ядовитого пресмыкающегося. Зло не может быть красивым, но именно красота жила в собравшейся перед прыжком змее. Название же работы выражало, на мой взгляд, холодный цинизм мастера, словно благословляющего единство несовместимых понятий.

Да, Дин Горт сказал правду. Его произведения не могли "развлечь", они не предназначались для того, чтобы нести людям отдохновение и радость.

- Как она отвратительна... и смотрит прямо на меня!-содрогнулась Кора Ирви.-Рустинг, пожалуйста, уберите эту змею!

...Голографические изображения, а вернее-живые, переливающиеся гаммой пестрых чувств, яркие, поразительные в своей подлинности фигуры сменяли одна другую в тесном пространстве нашего замкнутого мирка.

Здесь были люди и животные. Горт не признавал неодушевленной природы. Здесь были очень разные по содержанию, но всегда яркие куски жизни, неизменно вызывавшие острое чувство .личной причастности к изображенному на снимке. И здесь не было ни одной работы, статичной по характеру. Взрыв эмоций, грозная тишина последнего раздумья перед решающим шагом, трагическая смятенность мыслей, толкущихся в хаосе неверия и растерянности, захлебывающаяся в безнадежности нескончаемая тоска, отточенность и устремленность ненависти и алое зарево могучего мужского гнева - все это мощно жило в произведениях Горта, и я впервые по-настоящему осознал величие его таланта и неимоверность лежащей на нем тяжести. Такому человеку можно простить все, подумал я, ибо в любом случае он окажется в полной мере наказанным авансом. Что бы он ни совершил, нет кары большей, чем мука его обнаженной и беззащитной перед бытием души Художника.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});