Великолепная Софи - Джоржетт Хейер

Похоже, логика дочери потрясла леди Омберсли, но ее сын оказался куда менее впечатлительным. Он сказал:

– Избавь меня от этой выспренней ерунды, умоляю тебя! Ты знакома с молодым Фэнхоупом все свои девятнадцать лет, не меньше!

– Тогда все было по-другому, – просто ответила Сесилия.

– Это, – рассудительно заметила леди Омберсли, – чистая правда, Чарльз. На мой взгляд, он был самым обычным мальчишкой, а когда учился в Оксфорде, то обзавелся ужасными прыщами, так что никто и предположить не мог, что он превратится в столь привлекательного молодого человека! Да и время, проведенное им в Брюсселе вместе с сэром Чарльзом Стюартом, пошло ему на пользу! Должна признаться, я даже не узнала его после возвращения, настолько он изменился!

– Иногда я спрашиваю себя, – парировал мистер Ривенхолл, – а станет ли когда-нибудь сэр Чарльз прежним? Как леди Латтерворт смогла примириться со своей совестью, навязав столь выдающемуся политику такое ничтожество в качестве секретаря, я предоставляю судить ей самой! Как всем нам прекрасно известно, твой драгоценный Огастес более не занимает эту должность! Как и любую другую, впрочем! – язвительно добавил он.

– Огастес, – высокомерно заявила Сесилия, – поэт. Он не способен заниматься… унылой и приземленной деятельностью секретаря посольства.

– Не смею отрицать, – согласился мистер Ривенхолл. – Но равным образом он не способен и содержать жену, моя дорогая сестричка. Не надейся, что я поддержу тебя в подобной глупости, поэтому заявляю сразу и откровенно: этого не будет! И можешь не тешить себя иллюзиями насчет того, что ты сумеешь заручиться согласием отца на столь безрассудный союз, потому что пока мое слово что-нибудь значит в этом доме, ты его не получишь!

– Мне прекрасно известно, что в этом доме значение имеет только твое слово! – вскричала Сесилия, и ее большие глаза наполнились слезами. – Я лишь надеюсь, что ты наконец будешь доволен, когда доведешь меня до отчаяния!

Судя по тому, как заиграли желваки на скулах мистера Ривенхолла, было понятно, каких невероятных усилий ему стоит обуздать свой не слишком добродушный нрав. Мать встревоженно взглянула на него, но, когда он ответил Сесилии, его голос прозвучал пугающе спокойно:

– Моя дорогая сестричка, не могла бы ты приберечь эти челтнемские трагедии[12] до того случая, когда я не смогу их слышать? И прежде чем ты начнешь забивать маме голову своей болтовней, позволь напомнить, что до сих пор тебя никто силой не принуждал вступать в столь немилый твоему сердцу брак – напротив, ты сама изъявила желание выслушать то, что назвала «лестным предложением лорда Чарлбери»!

Леди Омберсли подалась вперед, взяла руку Сесилии в свои и сочувственно сжала ее.

– Родная моя, ты же понимаешь, что это правда! – сказала она. – Откровенно говоря, мне даже показалось, что он тебе очень нравится! Ты не должна думать, будто папа или я намереваемся принудить тебя выйти замуж за того, кто вызывает у тебя отвращение – это было бы просто ужасно! И Чарльз тоже не стремится к такому, не так ли, дорогой мой?

– Разумеется. Но при этом у меня нет ни малейшего желания выдавать ее за такого пустого и дешевого человечишку, как Огастес Фэнхоуп!

– Огастеса, – объявила Сесилия, гордо вскинув подбородок, – будут помнить еще долго после того, как твое имя будет предано забвению!

– Ты имеешь в виду его кредиторов? Нисколько в этом не сомневаюсь. А вот что скажешь ты, если всю жизнь будешь вынуждена скрываться от этих весьма назойливых личностей?

Леди Омберсли невольно содрогнулась:

– Увы, любовь моя, это правда! Ты не представляешь себе, какое это унижение… Но не будем об этом!

– Моей сестре бесполезно говорить о чем-либо, кроме содержания очередного романа, которые она берет в библиотеке! – заявил Чарльз. – Она должна быть благодарна, что, учитывая положение, в котором оказалась наша семья, ей представилась возможность заключить хотя бы мало-мальски респектабельный союз! Но нет! Ей предлагают не просто респектабельный, а превосходный брак, а она ведет себя, как какая-нибудь мисс из Бата, убивающаяся из‑за поэта! Поэта! Боже мой, мама, если бы тот образчик его таланта, который вы столь опрометчиво решили мне прочесть… Но у меня больше не хватает терпения спорить об этом! Если вы не сумеете внушить ей, что она должна вести себя так, как подобает девушке ее происхождения, то лучше отправить ее в Омберсли, чтобы она поостыла: может, это приведет ее это в чувство!

Вымолвив столь ужасную угрозу, он быстрым шагом вышел из комнаты, оставив сестру рыдать, а мать – восстанавливать утраченное присутствие духа посредством нюхательных солей.

В перерывах между всхлипываниями Сесилия принялась жаловаться на несправедливую и жестокую судьбу, подарившую ей брата – бессердечного тирана, и родителей, решительно неспособных понять ее чувства. Леди Омберсли, несмотря на то что искренне сочувствовала дочери, не могла этого снести. Заявив, что не может отвечать за сострадательность своего мужа, она заверила Сесилию, что ее собственные душевные порывы позволяют ей сполна оценить все муки запретной любви.

– Когда я была в твоем возрасте, родная, нечто похожее произошло и со мной, – со вздохом призналась она. – Он не был поэтом, разумеется, но я полагала, что безумно люблю его. Но у нас не было будущего, и я в конце концов вышла замуж за твоего папу, который считался прекрасной партией, потому что тогда еще не начал проматывать свое состояние, и… – Она оборвала себя на полуслове, сообразив, что подобные воспоминания сейчас звучат крайне неуместно. – Словом, Сесилия, – хотя я не должна говорить тебе этого – люди нашего круга женятся или выходят замуж не только ради собственного удовольствия.

Сесилия слушала мать молча, понурив голову и промокая глаза уже влажным носовым платком. Она знала, что избалована любовью одного из родителей и жизнерадостным равнодушием другого, и прекрасно понимала, что, узнав о ее увлечении до того, как лорду Чарлбери было позволено выразить ей свои чувства, леди Омберсли проявила к ней куда больше внимания и уважения, чем считалось позволительным у большинства представителей ее круга. Сесилия, конечно, зачитывалась романами, но при этом сознавала, что смелое и даже отчаянное поведение ее любимых героинь ей самой несвойственно. Она решила, что ей уготована судьба старой девы; и осознание этого повергло ее в такую печаль и меланхолию, что она еще ниже опустила голову и вновь поднесла к глазам насквозь мокрый платок.

– Подумай о том, как счастлива твоя сестра! – смягчившись, сказала леди Омберсли. – Я уверена, что нет более отрадного зрелища, чем видеть ее в собственном доме с очаровательным ребенком; Джеймс окружил ее вниманием и заботой, и… и всем остальным, чего только можно пожелать! Смею утверждать, что никакой брак по любви не мог бы оказаться более удачным – хотя я никоим образом не хочу сказать, будто Мария не привязана к Джеймсу! Но они были едва знакомы, когда он обратился к папе за разрешением заговорить с нею, и в то время она не испытывала к нему никаких чувств. Естественно, она прониклась к нему симпатией, в противном случае я бы никогда… Но Мария была такой милой, воспитанной девушкой! Она сама мне сказала, что считает своим долгом принять столь респектабельное предложение, когда папа оказался в стесненных обстоятельствах и нам следовало содержать еще вас четверых!

– Мама, надеюсь, ты не считаешь меня неблагодарной дочерью, но я бы скорее умерла, чем вышла замуж за Джеймса! – твердо произнесла Сесилия, поднимая голову. – У него на уме только охота, а когда по вечерам к ним приходят гости, он отправляется спать и храпит!

Обескураженная подобным заявлением, леди Омберсли добрую минуту, а то и две, молчала, не зная, что сказать. Сесилия же высморкалась и добавила:

– А лорд Чарлбери еще старше Джеймса!

– Да, но мы же не знаем, храпит он или нет, родная, – резонно заметила леди Омберсли. – Наверняка ничего подобного нет и в помине, и мы можем быть почти уверены в этом, поскольку он обладает манерами настоящего джентльмена!

– От мужчины, способного заразиться свинкой, – объявила Сесилия, – можно ожидать чего угодно!

Леди Омберсли не нашла ничего предосудительного в этом заявлении, как не удивилась и тому, что совсем неромантичное поведение его светлости внушило Сесилии отвращение к нему. Она сама была ужасно разочарована, поскольку полагала его здравомыслящим мужчиной, не способным подцепить детскую хворь в самый неподходящий момент. Она не нашлась, что сказать в его защиту, а поскольку и Сесилия явно исчерпала запас красноречия, то в комнате на некоторое время воцарилось неловкое молчание. Наконец девушка нарушила его, безжизненным голосом поинтересовавшись, правда ли, что днем у них с визитом побывал ее дядя. С радостью ухватившись за возможность сменить тему и поговорить о более приятных вещах, леди Омберсли поведала дочери о том, какой чудесный сюрприз ее ожидает, и с удовлетворением отметила, что лицо Сесилии просветлело. Впрочем, вызвать у дочери симпатию и сочувствие к неведомой кузине было нетрудно. Девушка не могла представить себе более ужасной судьбы, чем на неопределенное время оказаться на попечении родственников, которые, в сущности, были ей совершенно чужими, и искреннее пообещала сделать все от нее зависящее, чтобы София чувствовала себя у них на Беркли-сквер как дома. Она смутно помнила свою кузину, потому что в последний раз они виделись несколько лет назад; и хотя она иногда задумывалась о том, что путешествие по Европе должно быть волнующим и захватывающим, все же подозревала, что оно сопряжено с большими неудобствами, а потому с готовностью согласилась с леди Омберсли в том, что подобное обременительное существование вряд ли можно счесть идеальной прелюдией к лондонскому дебюту. К тому же, сообразив, что прибытие Софии на Беркли-сквер наверняка изменит к лучшему почти монашеский образ жизни, навязанный семье решимостью Чарльза соблюдать режим строжайшей экономии, она отправилась переодеваться к ужину в куда более умиротворенном расположении духа.