Я – стихия - Анастасия Акулова

Подобного в таких масштабах ещё не видывала история, и Кровавая площадь названа так не потому, что казни вершились там с начала времён, а потому, что именно там в период Мясорубки казнили массами, демонстративно и с особой жестокостью. Некоторые предполагали, что именно поэтому император велел построить свой новый замок именно там – для того, чтобы смотреть на эту площадь и всегда помнить, до какой крайности ситуацию нельзя доводить никогда.

Те события оставили на этом сутулом человеке, виски которого уже посеребрила седина, неизгладимый след – как внешне, так и в душе. Многие из тех, что знали его, не раз говорили, что один взгляд его холодных голубых глаз режет как бритва и сердце превращает в лёд. Молва наложила на него много чёрных красок, а в действительности это был всего лишь очень уставший от жизни человек, которому хотелось одного – установить прочный мир в своей стране, править достойно, а умереть тихо и спокойно. Он, воин, не выносил пышности – вот и в этот раз на нём не было мантии и прочего, лишь простой тёмно-коричневый камзол и того же цвета шаровары, да золотой обруч в спутанных седых чёрных волосах, как единственный признак его власти и могущества.

Едва слышно скрипнула в другом конце залы массивная двери, заставив императора оторваться от изучения карты и инстинктивно поднять голову, затем размеренные тяжёлые шаги, в коих легко можно угадать воинскую поступь, и из тени выступил хорошо знакомый императору человек.

Темноволосый черноглазый мужчина в чёрном камзоле, резко контрастирующим с бледной кожей, широкий в плечах и довольно сильный, на вид ему никто не дал бы больше двадцати семи, но это ошибочно. На самом деле он даже старше короля – человек, с детства умеющий обращаться с артефактами, стареет значительно медленнее. Молва и его разукрасила до невозможного, даже больше, чем самого императора Гарольда, ибо по роду своей деятельности Кевин Дингрос являлся личностью достаточно скрытной. Многие слышали о его победах, достижениях, уме и силе, но мало кто знал в лицо. Впрочем, ему самому это было только на руку.

– Наш дипломат вернулся из Пеллоса, – оповестил он, сложив за спиной руки в любимом жесте всех влиятельных особ, – Частично. Нам вернули его голову.

Спустя тяжёлую минуту молчания, император с яростью отшвырнул от себя фигурки солдатиков, расставленные на карте, и облокотился кулаками о стол, исподлобья взглянув усталыми выцветшими глазами на собеседника.

– Значит, мы всё-таки не сможем установить хотя бы шаткий мир, – отрывисто подытожил он, и голос его то и дело срывался на хрип.

– Увы.

– Увы?! – Яростный и злой рык императора эхом разнёсся, по залу, – Даже после двадцати лет спокойствия нам не хватает средств вернуть былое положение вещей, Таррант в жалком состоянии, но если случится война, особенно с такой сильной державой, как Пеллос!.. Если эта война начнётся, от империи даже руин не останется. К чему мы только не прибегали, соглашались даже на самые унизительные условия, но всё напрасно… И всё, что ты, верховный маг, можешь сказать в этой тяжёлой ситуации – увы?!

– Вы знаете, что я делаю всё, что в моих силах, ваше величество, – холодно и твёрдо отозвался тот, блеснув холодной сталью в глазах.

– Знаю, – задумчиво кивнул император, чуть более спокойно, – Но сейчас этого уже не достаточно. Пару месяцев, Кевин, может, полгода – не больше. Я ещё подумаю, как избежать войны, но скорее всего всё впустую. Столько лет мы с ними, нашими соседями, на грани, и они не хотят упустить момент, пока мы слабы. Армия наша несравнима с их, так что единственным нашим возможным преимуществом может стать только оружие. Я не знаю, что ты будешь делать, хоть из кожи вон лезь, но найди, выведи мне за это время такое магическое оружие, чтобы Таррант выдержал. И только попробуй подвести, потому что иных вариантов у нас уже нет.

Дингрос явно хотел возразить, но не стал. Он понимал, что император прав, к тому же, совсем недавно у него появилась зацепка. Если верить истории, то их предки, сами обладающие магическим даром, были намного сильнее любого артефакта. И если всё ещё есть шанс вернуть магию людям – то он, Кевин Дингрос, вполне готов лезть из кожи вон, как того требует император.

Замкнутый круг

«Будь собой!» – все твердят, —Получай оплеухи, —Только хватит ли щек для желающих бить?Терпеливых плодятТе, кто помер со скуки,От незнанья каким и зачем ему быть.

Разве есть алгоритмИдеальных движений? —Впрочем, я соглашусь, чтоб не слыть дураком.Но себе как не ври,Ощутишь в сердце жженье,Когда истина ткнет в грязный пол пятаком.

Время не альтруист,Шанс сжигает минутаУхватить жизнь за горло, чтоб быть первым в строю.Вяжет тех, кто прет изФальши сладкая нуга,Глаголезвия ум превратили в «ай-кью».

Справедливость – медаль,Ложь и правда – эмблемы,Но вторую никак не могу отыскать.Поиск света заданМеж сверкающих плевел, —Вот и каждый хранит драгоценный оскал.

Время не филантроп,Но в подвалах пространстваКлад секунд пламенеет бесконечной горой.В тюрьме мира дан срок,Что выводит из транса,Истекая… нельзя получить здесь второй.

Вероятность возможнаИз возможных последствий, —Она тянет как трасса красным светом из глаз.Как не будь осторожен,Попадешь в эту клетку,Чтоб исполнить глобальный начертанный план.

Время – каверзный сон:Как ни хочешь укрыться,Но стихия настигнет, обезволив вконец.«Будь как все!» – в унисонНапечатано в лицах,«Будь собой…» – просто быть, жизни хватит вполне.

Seneka

Глава 4

Кэролин

Время больше не текло, как песок сквозь пальцы, словно бы остановившись, застряв в этих четырёх стенах таким же узником, как я сама. Лучи заката, каким-то чудом пробившиеся сквозь плотные занавески, озарили богатую комнату. Кажется, уже второй день подходит к концу, хотя я не могу быть в этом уверена – чувство абсолютной потерянности не даёт понять разницы между сорока восьми часами и целым годом, вечностью. Я всё время сидела одна, не находя себе занятия – так и с ума сойти недолго. Изредка в определённое время ко мне заглядывала Грунхельда, но своим каменным безразличным лицом, всей своей строгой фигурой в траурном чёрном лишь усиливала неизбежную тоску и уныние. Давала поднос с едой и уходила, не обращая внимания на все мои попытки попросить хоть что-либо, чем можно было бы хотя бы убить время.

Я сама себе сейчас напоминала безвольную тряпичную куклу, у которой не осталось никого и ничего, кроме жуткой пустоты в душе. Воспоминания о том вечере, когда вся наша жизнь сломалась, как хрупкий карточный домик, лишь усиливали это ощущение. Чувство абсолютного бессилия, необратимости. Я – та, которую всей деревней называли солнечным ребёнком, убила пятерых людей. Да, неосознанно, да, была причина, но… Разве этим заглушить совесть?

Нет ничего хуже, нежели бояться самой себя.

Вновь скрипнула дверь, пропуская в комнату тёмную фигуру моей тюремщицы. Чётко вымеренными шагами, как в армии, женщина не спеша подошла к кровати, на которой сидела я, облокотившись о стену и обняв руками колени. Даже не хотелось поднимать застывшего взгляда. Звякнул поднос, который Грунхельда поставила на тумбочку. Желудок болезненно заурчал, оповещая о своём несогласии с незапланированной диетой, но при этом аппетита совсем не было, как и сильного желания жить. Произошедшие события ярким калейдоскопом проносились перед замершим в пустоте расфокусированным взглядом, заставляя чувствовать себя всё гаже.

– Поешь, – холодный голос вырвал меня из размышлений, – К приезду хозяина ты должна быть здоровой, а не трупом. Вот, я принесла тебе книги и шитьё.

Новая информация как-то медленно доходила до меня, застрявшей в каком-то странном и не самом приятном полусне. Но когда в поле зрения появились небрежно брошенные рядом со мной потрёпанные фолианты, пяльцы, нитки и пара иголок, счастью моему не было предела. Вот уж никогда не думала, что буду когда-нибудь так радоваться подобным мелочам.

Едва захлопнулась дверь, руки жадно потянулись к книгам. Схватив с подноса большое яблоко и первый попавшийся фолиант, я впервые за эти два дня улыбнулась. Забыться хотелось больше всего на свете.