Диверсант (СИ) - Андрей Родионов

Мы ехали молча, обо всем важном за время пути было говорено-переговорено, и я думал о Жанне. Дорога резко повернула налево, громадный, с палец, овод плюхнулся на шею моего коня, и не успел я стряхнуть мерзкое насекомое, как откуда-то позади раздался пронзительный свист. И тут же из высоких кустов, вплотную подступивших к дороге, с дикими криками начинали выскакивать какие-то оборванцы.

Было их около дюжины, вооружены копьями и дубинами, и только трое из них, судя по внешнему виду, когда-то имели отношение к армии. На бывших солдатах болтались плохонькие, давно не чищенные кольчуги с изрядными прорехами, кое-как стянутыми проволокой, нечесаные головы украшали металлические шлемы. Были нападающие избыточно бородаты, и не проявляли никакой склонности завязать торг на предмет "кошелек или жизнь", да и как возможные пленники мы явно их не интересовали.

И то сказать, какой выкуп можно получить с двух бедных как церковные мыши дворян? Другое дело, что в кошельках у нас наверняка завалялось немного серебра, а при особенной удаче во вспоротом животе могла найтись золотая монете, а то и проглоченный драгоценный камень! Дюжина подобных противников для нас двоих не так уж и много, но дело осложнялось тем, что и мы и кони изрядно выбились из сил.

Я рассекаю мечом плечо одному из нападающих, кровь из глубокой рубленой раны плещет, как из пробоины в плотине Тут же с силой вбиваю каблук в чьи-то оскаленные в реве зубы. Сапоги у меня тяжелые, и несчастный плашмя плюхается в грязь, лицо его странно и неприятно сплющено, будто под грузовик попал. Конь подо мною истошно ржет и пробует встать на дыбы, от неожиданности я вылетаю из седла.

Когда я с трудом встаю на ноги, торопясь и оскальзываясь, с ног до головы облепленный грязью, то вижу Жака локтях в двадцати от меня. Конь под ним, оскалив желтые зубы, медленно пятится, а спутник мой отбивается сразу от трех оборванцев. Передо мной пятеро, я кидаю назад быстрый взгляд, с губ само срывается ругательство. Один из этих подонков рассек шею моему жеребцу, бедное животное бьется в агонии, из раны тугой струей хлещет алый поток.

— Не грусти, твоя светлость, — сипит один из грабителей, тучный, с красной мордой. — Сейчас присоединишься к коняжке.

Остальные хоть и дышат с трудом, ведь драка в подобной грязи то еще упражнение, поддерживают его одобрительными возгласами.

— Четверых мы уже положили, — замечаю я громко, — не дорога ли цена? Вы сами-то не боитесь прямо сейчас отправиться в ад?

— Тех дохляков не жалко, — плюет себе под ноги мордатый, — они с нами и месяца не проходили.

Обернувшись к остальным, деловито замечает:

— Ну что, долго мы будем барахтаться в этой грязи? А ну, вперед!

Переглянувшись, разбойники раздаются в стороны, пытаясь обойти меня с боков. По грязи идут медленно, та чавкает, неохотно выпуская сапоги, но ведь и я в размокшей глине не могу передвигаться быстрее. Трое бандитов крепко сжимают в жилистых руках копья, на длинные древки насажены зазубренные наконечники, покрытые подозрительного вида пятнами. Сталкивался я с подобным оружием, им вскользь заденешь — словно гигантской бритвой полоснули. Разваливает тело, оставляя за собой рваные раны. Те самые, что заживают трудно и долго, а еще обязательно гноятся.

Четвертый щеголяет дубиной, толстой как мое бедро, вдобавок в навершие щедро вбил железные гвозди. Сам здоровенный, как вставший на дыбы медведь, морда рябая, гадкая. У красномордого боевой топор, ишь как ловко перебрасывает его из руки в руку, хвалясь молодецкой удалью. И только у меня кинжал, что висел в ножнах на поясе.

Меч я благополучно утопил в этой грязи, что вообще-то по щиколотку, но сейчас стою в таком месте, где поднялась по колено. Я мотаю головой, пытаясь быстрее прийти в себя, в ушах звенит, кинжал выставил перед собой. При падении я ударился о что-то твердое, похоже, нащупал затылком единственный камень в этом болоте. В глазах наконец проясняется, и я внимательно слежу за всеми противниками. Похоже, я здорово влип. На Кера надежды нет, он при любом раскладе не успевает мне на помощь, а сам я, боюсь, не справлюсь.

Меня обступают с боков, оскальзываясь я медленно пячусь, как заведенный размахивая кинжалом. Пока тот висел на поясе, казался гораздо больше, ныне же я горько жалею, что нет в нем и локтя длины. Эх, будь расстояние между нами на пару-тройку ярдов больше, я обязательно познакомил бы разбойников с метательными ножами, но слишком уж близко мы стоим. Двое с копьями одновременно делают выпад, я пытаюсь отпрыгнуть назад и поскальзываюсь. Поднявшись из грязи, слышу равнодушный хохот.

— Хорош дрыгаться, — в голосе красномордого презрение, — прими смерть как мужчина!

Махнув остальным, мол, не лезьте, он делает вперед уверенный шаг. В маленьких его глазках я без труда читаю свою дальнейшую судьбу: и как он ударит, и куда именно я завалюсь — на бок, или на спину. Дернув рукой, я изо всех сил кидаюсь вперед, и рву его оружие на себя. Толстяк все не выпускает рукоять топора, никак не свыкнется с мыслью, что уже мертв. Наконец я, оскалив зубы, буквально выдираю оружие из рук умирающего, и тут же отступаю назад, боясь оскользнуться вновь.

Четверо разбойников в оторопи глядят на вожака, тот бьется в грязи, затихая, в агонии вырвал мой кинжал из горла, из раны вольно льется кровь. Лица оставшихся враз напряглись, но смотрят твердо, никто и не думает отступать.

— Так значит, вот ты так, — басит рябой, крутанув в воздухе дубиной, — горазд кунштюки выкидывать. Ну ладно, поглядим, каков ты с топором!

Забитые в навершие гвозди со свистом рассекают воздух, трое с копьями заходят с боков, лица внимательные, в глазах пылает извечная ненависть бедного к богатому, простолюдина к дворянину, грабителя к жертве. Это я-то жертва? Ну держитесь у меня, охотнички! Я медленно пячусь, рукоять топора стиснул так, что того и гляди треснет. Ну не мое это оружие, мне бы меч, а еще лучше — пистолет. Куда там Кер подевался?

Я кидаю на Жака быстрый взгляд, увы, дела у того ничуть не лучше моих. Мой спутник пешим бьется один на один с последним противником, два тела лицами вниз плавают в жидкой грязи, а конь исчез бесследно, как цыгане свели. Правая рука Кера бессильно повисла вдоль тела, левой еще как-то отбивается, но даже ребенок поймет, что больше минуты ему не продержаться. Ай, как плохо!

Рябой, что прет на меня как фашистский танк в далеком сорок первом, то есть нагло и уверенно, отчего-то замирает на месте. Разинув рот я гляжу на горло здоровяка, оттуда на ладонь выскочил наконечник стрелы, весь в ярко-красном. Тяжелый такой наконечник, с бритвенно-острыми краями. Древко у стрелы толщиной с большой палец руки, такими умелые лучники со ста шагов просаживают рыцарские доспехи. Мы замираем, боясь пошевелиться, и на дороге вмиг становится очень тихо. Похоже, в нашу схватку вмешался кто-то еще.

Шагах в пятнадцати от меня от дерева отделяется высокий юноша, почти мальчик. Длинные черные волосы до плеч на лбу прихвачены кожаным шнурком. Одет в распахнутую на груди кожаную безрукавку и просторные штаны, заправленные в разбитые сапоги. Несмотря на молодость, руки бугрятся мышцами. Взгляд глаз, черных как ночь тверд. В руках — английский лук, тетива до половины натянута, наконечник стрелы описывает полукруг, нацеливаясь то на одного, то на другого грабителя.

— Я же сказал прекратить драку! — звонко восклицает он. Добившись всеобщего внимания, продолжает: — Кто вы, и чего не поделили?

— Мы с моим другом французские дворяне, ехали в Кале, — быстро говорит Жак перехваченным голосом, — а это лесные разбойники, что решили нас убить и ограбить. Стреляйте же, мой юный друг! С вашей помощью мы живо с ними расправимся!

Юноша медленно качает головой, на лице сомнение, наконец жестким голосом бросает замершим бородачам:

— Убирайтесь и благодарите Бога, за то, что я дарю вам ваши никчемные жизни! Надеюсь, вы раскаетесь в творимых злодеяниях и начнете праведную жизнь.

Последние слова приходятся в качающиеся кусты на противоположном краю дороги, куда не раздумывая бросаются разбойники. Из дюжины их осталось только четверо, и мы с Кером можем чувствовать себя победителями, вот только радоваться нам отчего-то совсем не хочется. У Жака пострадала правая рука, и теперь он не меньше двух недель проходит с повязкой, я же здорово приложился затылком, что тоже не добавило мне здоровья. Мелких ран, порезов и ушибов я не считаю, к тому же мы лишились лошадей. Словом, победа пиррова, и досталась нам только благодаря неожиданному заступнику.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я парня, перевязывая рану Жака. Тот накрепко сцепил зубы, словно крокодил, ухвативший за лапу антилопу, и лишь изредка шипит от боли.

— Леон МакГрегор, сэр, — вежливо отвечает стрелок.

— Англичанин?