Воспоминания о Корнее Чуковском - Коллектив авторов

— Оболью! Оболью! — и направлял струю поверх их голов.

А ребята прыгали, хлопали в ладоши и кричали:

— Дядя, облей! Дядя, облей!

А потом, когда пошли дальше, Корней Иванович все повторял:

— Дядя, облей… Дядя, облей… Дядя Облей… Прекрасное название для сказки — «Дядя Облей», — не правда ли?

Вот почему я стал называть его «Дядей Облеем».

В одну из наших последних встреч я спросил, написал ли он сказку «Дядя Облей».

— Нет. Так и осталось одно название…

* * *

Как-то, когда мы отдыхали в Михайловском саду, примыкающем к Русскому музею, Корней Иванович предложил:

— Хотите, я вас познакомлю с замечательными старухами — Анной Ивановной Менделеевой, вдовой великого Менделеева, и Екатериной Павловной Летковой-Султановой? Они вам расскажут много интересного о Репине, которого знают еще с девяностых годов. Они живут недалеко — в Доме ученых. Мы пойдем к ним сейчас, я давно не был у них.

И мы направились на Миллионную улицу (теперь улица Халтурина), где в общежитии для престарелых ученых доживали свой век крупные деятели науки и культуры, их вдовы и дети.

Пока мы шли, он подготавливал меня:

— Знаете, у каждой старухи свой норов. Живут они рядом в отдельных комнатах, дружат и ревниво ссорятся чаще всего из-за своих друзей. Если Анна Ивановна дружит с Ильей Яковлевичем Гинцбургом, можете не сомневаться, что о Гинцбурге Екатерина Павловна даже и слышать не захочет. Она просто скажет, что «не знает такого скульптора и не хочет знать», хотя еще в восьмидесятых годах Гинцбург сделал ее статуэтку. Но зато Анна Ивановна, узнав, что художник Альфред Рудольфович Эберлинг хочет написать портрет Екатерины Павловны, щепетильно скажет: «Боже, да кто же это, откуда вы выкопали его?» — хотя вместе с Эберлингом она когда-то училась в классах Академии художеств… Да, этим старухам есть что вспомнить. Леткова-Султанова писательница, романистка, отличная мемуаристка. Сотрудничала в «Русском богатстве», дружила с Короленко, Анненским, Михайловским. Встречалась с Тургеневым и Достоевским, свояченица Константина Маковского. Анна Ивановна Менделеева — мать жены Александра Блока. Она художница, но несостоявшаяся. Хорошо знала Чистякова, Куинджи, Шишкина. Сейчас я вам их представлю. Мы вместе войдем в клетку этих львиц, а потом я покину вас, и тогда изворачивайтесь сами.

Подымаясь по крутой лестнице со двора Дома ученых, я каверзно спросил:

— Корней Иванович, а как относится к вам Анна Ивановна, зная, что вы дружите с Екатериной Павловной?

— Прекрасно. Ведь я был дружен и с Блоком, и с Любовью Дмитриевной, и с Бекетовой, матерью Блока, и ее мужем — Кублицким-Пиотухом. С Анной Ивановной у меня чудесные отношения.

— Тогда, значит, Екатерина Павловна, наверное, «не знает, кто вы такой»…

— Что вы! Мы лучшие друзья.

И Корней Иванович нажал кнопку звонка у дверей с табличкой: «Общежитие престарелых ученых».

* * *

Однажды я и Лещинский поехали к Чуковскому в «Заячий ремиз» — Дом отдыха ученых в Старом Петергофе. Был жаркий июльский день. Уже подходя к даче, мы увидели торчавшие в окне первого этажа длинные ноги в пижамных штанах.

— В какой комнате живет Корней Иванович Чуковский? — спросили мы у встретившейся нам санитарки.

И тотчас же ноги в окне задвигались, как бы приветствуя нас, и мы услышали веселый, певучий голос Корнея Ивановича:

— Бродский и Лещинский, заходите, заходите! Я жду вас…

Войдя в комнату, мы увидели его лежащим на полу, на ковре, с разбросанными книгами и бумагами.

— Я изнемогаю от жары, умираю! Нет, я уже умер!.. И вот удивительно даже после смерти продолжаю работать… Садитесь, садитесь! Прямо на ковер, только так еще можно что-то делать… Я всю жизнь работаю. Как вол! Как трактор! Ах, как хорошо и как трудно работать!.. А вам, молодым, знакома эта радость труда? Трудного, тяжелого, потного, часто безрезультатного, но все равно прекрасного?

…А знаете, кто меня научил работать? Моя бедность и моя… лень… Это очень интересно. Я сейчас вам расскажу…

И Корней Иванович рассказывает о том, как он учился и как любил и любит рыться в словарях, справочниках и библиографических указателях.

— Но, кажется, я отвлекся… Всё!.. Начали… Работаем!

Мы устраиваемся рядом, сев на ковер, по-турецки скрестив ноги. Читаем нашу вступительную статью к сборнику. Каждую фразу Корней Иванович берет «на зуб». Все страницы испещряются его поправками.

— Обязательно то, что пишете, читайте вслух и то, что написали, заприте на месяц в ящик стола, — советовал он.

Работая над книгой, мы вели своеобразную игру. Это был как бы необъявленный конкурс на лучший репинский языковый «перл».

— Вот послушайте…

И он читает отдельные строчки, слова, выражения Репина, записанные им на листках, хранящихся в папке «Репин — писатель» (позднее он написал статью на эту тему):

— «Зонт мой… пропускал уже насквозь удары дождевых кулаков…»

«Ворота покосились в дрему…»

«Полотеры несутся, как морская волна…»

И он перечитывал, вкушая каждое слово, наслаждаясь сочностью, самобытностью, народностью репинского языка.

— А его диалоги! Вы видите этих людей, слышите их голоса. Это — Гоголь! Так мог писать только он. Да, у Репина гоголевский дар охватывать одним словечком всего человека. То же мышление, украинская усмешка…

— Да, — говорю я, — это прекрасно. А вот что накопил я для своей статьи, послушайте[3]:

«Я плакал внутри…»

«Чаеглотство…»

«Смеясь во весь рот…»

«Пестроситцевые бабы…»

— Чудесно! — восклицает Корней Иванович. Иногда он останавливает меня. — Это уже было, это и у меня есть! — И быстро находит нужный листок.

Иногда, когда мы вместе читали письма Репина к Е. П. и И. Р. Тархановым, он, еще только почуяв «вкусную» фразу, восклицал: «Чур мое, чур мое…»

— А вот мой шедевр, — заявляю я и кладу на стол, как козырную карту, письмо Репина Татьяне Львовне Толстой и торжественно читаю, как будто это я сам написал:

— «Двина, толстая, жирная, молчаливо улепетывает мимо нас. Как птицы, несутся по ней плоты („гонки“) с шалашиками и правилами и, медленно пыхтя, ползет пароход против течения».

— Прочтите еще раз, — просит Корней Иванович. — Как пластично, сколько движения. Какая поразительная гибкость языка. И какая изобретательность. «Двина, толстая, жирная, молчаливо улепетывает мимо нас…» Я вижу эту полноводную реку, я смотрю на нее вместе с Репиным, из его здравневского дома на обрыве Двины. Ну что ж, пять — три в вашу пользу. Прекрасная находка. Читайте еще…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});