Воспоминания о Корнее Чуковском - Коллектив авторов

— «Алешу» читали? А «Илью»? А «Курбского»? — Все эти вещи мы уже знали. — А «Дракона»?

— Нет, конечно, — сказала мама, — они не поймут.

— Ну, так я им прочту, — решил К. И.

Потом он часто читал нам стихи, и всегда читал прекрасно. Но этот первый раз особенно запомнился.

Его веселый, высокий голос звучал таинственно и зловеще, подчеркивая торжественно-тяжелый ритм толстовских терцин. Это было страшно и восхитительно.

Вот на гребне огромной скалы возникла не то крепостная стена, не то изваяние чудовища. И неотвратимое свершилось: от удара камня, брошенного дерзкой рукой, чудовище ожило…

Когда К. И. закрыл книгу, мы молчали, подавленные фантастическими образами поэмы. Но эта подавленность не мешала ощущению счастья, как от дорогого неожиданного подарка.

К. И. внимательно, серьезно смотрел на нас и вдруг заулыбался, чем-то очень довольный.

— А вы еще говорили — не поймут! — обернулся он к маме с каким-то даже торжеством. В тоне его была непонятная мне тогда радость. Радость человека, показавшего другому прекрасное и убедившегося, что другой тоже сумел увидеть.

После ухода К. И. мы просто накинулись на маму: кто он? откуда? почему так странно зовут — Корней? Оказалось, что мама с ним познакомилась в редакции, что живет он тоже в Куоккале и что они вместе приехали из города.

— А Корней — это не совсем его имя, — объяснила мама. — По-настоящему его зовут Николай Корнейчуков. Он из своей фамилии сделал имя и фамилию, и получилось Корней Чуковский. Такое придуманное имя называется псевдонимом. Он так свои статьи подписывает.

Свое литературное имя К. И. придумал так удачно, оно так срослось с ним, что перешло по наследству его детям, внукам и правнукам.

В то лето и в следующие куоккальские лета К. И. часто бывал у нас. Как только он появлялся, мы сразу чувствовали, что он пришел не только к маме, но и к нам, детям. Он совсем не похож был на тех маминых знакомых, которые только и ждали, когда неугомонных детей отправят спать.

Веселые прогулки

В хорошую погоду К. И. приходил к нам ранним вечером, забирал нас всех четверых, и мы шли к морю. Выйдя за калитку сада, К. И. сажал себе на плечи мелюзгу, предлагал нам с Шурой:

— Давайте наперегонки! — и огромными шагами устремлялся вперед.

Шура бегала неплохо и изо всех сил старалась не отстать, а я, маленькая толстушка, пыхтела где-то далеко позади. И все-таки мне было весело. Страшно весело! К. И. на бегу оглядывался, и дистанция между нами постепенно сокращалась. Мне казалось, что я мчусь с невероятной быстротой, просто лечу — ведь я догоняла К. И. Еще рывок — и я, восторженно визжа, оказывалась впереди. Но тут К. И. снова припускал… К финишу — пляжу — все бегуны приходили одновременно, и все были довольны, тем более что здесь нас ждало самое главное.

Мы все шли по длинным мосткам к маленькой пристани, у которой покачивалось несколько лодок. К. И. отвязывал лодку, заботливо рассаживал нас, предупреждая, чтобы мы не смели меняться местами и вскакивать, вставлял весла в уключины, и плавание начиналось.

С ним первым мы отчалили от твердой земли. Ни мама, никто из ее знакомых грести, конечно, не умели, а К. И. греб замечательно. Мы не только не вскакивали с мест, но даже не разговаривали. И не от страха перед морской пучиной. Просто было удивительно интересно смотреть, как он широко взмахивал веслами, как весла с тихим всплеском погружались в воду. А кругом было море, только море, бледно-голубое, почти белое и гладкое, гладкое, без единой рябинки. Красное плоское солнце медленно скатывалось за длинные лиловые облака, застывшие у горизонта, и мне казалось, что мы уплывали далеко-далеко. Когда К. И. поворачивал обратно, я всякий раз удивлялась, что так хорошо видны и мостки, и будки на пляже, и поджидающая нас мама.

— Ну, босоногая команда, пора домой! — говорила мама.

Мы пересмеивались и поглядывали на К. И. Он тоже принадлежал к босоногой команде — в теплую погоду он всегда ходил босиком.

Не такой, как все

Когда мы в первый раз увидели, как его большие ступни уверенно шагают по траве и по гравию дорожки, мы прямо застыли от удивления — ведь взрослые интеллигентные люди разувались только на пляже.

Другое дело — дети. Я писала бабушке за границу, куда они с дедушкой каждое лето уезжали лечиться:

«Дорогая бабушка, мы хдм бском».

Этой краткой, даже чересчур краткой, фразой, ибо в ней по моей малограмотности не хватало гласных, сообщалось многое: у нас установилась хорошая погода, мы все здоровы и наслаждаемся летом в полной мере. То, что К. И. по-нашему понимал всю прелесть дачной жизни, как-то особенно нас сближало.

И одевался К. И. не так, как другие. В жаркие дни он приходил без воротничка и галстука (воротнички тогда носили пристяжные), рубашка распахнута на груди, и только из верхней петельки торчит ненужная запонка. А ведь воротничок и галстук в те времена считались необходимейшими принадлежностями туалета «порядочного человека».

Но не только мы, дети, — самые чопорные взрослые не обращали внимания на эти отступления от общепринятых норм. Во всем поведении К. И., в каждом его жесте была такая непосредственная естественность, что его принимали таким, каким он был.

Помню, как-то вечером К. И., мама и Маргарита Федоровна Николева, близкий друг мамы, преподавательница гимназии, пошли гулять на море. Мы, старшие девочки, конечно, увязались за ними. На пляже М. Ф. и К. И. ушли немного вперед, о чем-то горячо и серьезно разговаривая. Это была странная пара: М. Ф., полная, очень прямая, затянутая в неизменный синий английский костюм и белую накрахмаленную кофточку, ступающая твердо и уверенно, и рядом с ней широко шагающий большими ступнями, выразительно жестикулирующий длинными руками, очень высокий, тонкий К. И. в распахнутом, помятом пиджаке. Вдруг они приостановились и мы услышали строгий, «учительский» голос М. Ф.:

— Холодно становится, еще простудитесь, вот, заколите, — и она протянула К. И. английскую булавку.

Он покорно зашпилил отвороты пиджака у самого горла. Они пошли дальше. Беседа продолжалась.

После, дома, мама, смеясь, сказала М. Ф.:

— Знаешь, Маргарита, ты просто влюбилась в Чуковского — ты так с ним разговорилась (Маргарита была не из болтливых) и так о нем заботилась.

М. Ф., сердито сдвинув брови, покосилась на нас с сестрой и укоризненно произнесла:

— Уж ты скажешь, Таня…

Мы прыснули и выбежали из комнаты. Конечно, мы понимали — мама шутит, но намек на то, что наша неприступная Маргарита неравнодушна к Чуковскому, нам очень понравился.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});