Десница великого мастера - Константин Гамсахурдиа

Всю ночь работали санатлойские кузнецы; снимали пламенеющие мечи с наковален, передавали их в руки ожидающим тут же всадникам, и те с бешеной быстротой -мчались на своих конях в лунную ночь, сверкая в воздухе индусской сталью, все еще дышащей пламенем горна.

До рассвета не отходил от окна Мамамзе в эту бессонную ночь. Только когда небо заиграло сизо-голубыми красками и погасли последние лучи Марса, он немного вздремнул.

На рассвете его разбудил амирчкари и доложил, что лошади готовы. Два копьеносца проводили его че-|рез двор и усадили на коня. Главный конюший подал плеть.

Мамамзе просил передать благодарность царю и Звиаду-спасалару. Он просил также передать католикосу его просьбу — посетить замок Корсатевела и прислать священников, и иконы для эриставства. Всадники проехали крепость Мухнари, и амирчкари повернул коня к северу. Только тогда Мамамзе поверил, что его сопровождают не на тот свет, а в собственное эриставство.

Весна подступала к горам. По берегам Арагвы зацвела алыча. Жаворонки возносили в небо радость обновленной земли.

IV

Апрель был на исходе.

Георгий послал к католикосу Мелхиседеку начальника дворцовых слуг и просил его пожаловать к нему в субботу после вечерни. Католикос удивился, увидев и приемной посланца. Раньше царь лично приходил к нему.

Католикос был недоволен царем, но никому не мог В этом признаться. Георгий не так был предан делам веры и нравственности, как отец его Баграт.

Усердно превозносил Мелхиседек Баграта. Баграт был набожен, и господь ниспослал ему милость свою; нот почему Баграт завоевал Кавказ — от Джикети до Каспийского моря — и объединил столько грузинских земель. Мелхиседек не мог и предположить, что летописец напишет о благочестивом Баграте:

«Баграт Куропалат пригласил кларджетских царей Сумбата и Гургена, сыновей Баграта— Артануджского, племянника отца своего погостить в свой замок Фана-скерти, а потом полонил гостей, разорил их страны, разрушил города, а самих заточил в крепость Тмогви. В этой же крепости гости испустили дух».

Католикос хранил в своей памяти эти события, но то, что он простил мертвому, никогда не простил бы живому своему современнику.

Много месяцев не прекращалась тайная борьба между царем и престарелым католикосом. Когда царь велел ковать мечи и готовиться к войне, Мелхиседек простаивал ночи на молитве. Звиад-спасалар настойчиво требовал ослепить Мамамзе в наказание за измену. Но этого ему было мало. Он хотел сам вести рать на мятежников, чтобы сравнять с землей замки Корсатевела и Кветари.

Между тем католикос уверял Георгия:

— Не велит господь наш поднимать меч, евангелием и святым крестом следует указывать путь истинный отступникам, ибо святое животворящее древо дает живот вечный, и сила его рассеет тьму в их сердцах.

Георгий не очень полагался на животворящее древо, но к советам католикоса он прислушивался, ибо война с Чиабером могла осложнить отношения с Византией. И, кроме того, большие заслуги Мамамзе перед царским престолом, его самоотверженная схватка с медведем и, наконец, весь облик могучего эристава — все это заставило царя отпустить Мамамзе невредимым в горы.

Звиад— спасалар хоть и был верующим, но врагов, сраженных силою креста, не видел ни разу и поэтому настойчиво твердил царю: не будет мира в эриставствах до тех пор, пока живы Мамамзе, Чиабер и Колонке-лидзе.

Католикос в ту субботу нарочно затянул вечерню, чтобы иметь отговорку перед царем: много, мол, скопилось поминок и затянулась вечерня, а в позднюю пору не хотел тебя беспокоить.

V

Церковная служба утомила католикоса. Он страдал болезнью сердца. У него опухали ноги. В конце службы ему сделалось дурно, и, не поддержи его вовремя мцхетский архиепископ, он,бы упал.

После вечерни католикос Мелхиседек в сопровождении друзей своей юности — монаха Гаиоза и настоятеля монастыря Стефаноза — направился к монастырю.

Он был убежден, что доверие паствы можно заслужить, если питаться и одеваться так, как питается и одевается паства, но что показываться народу следует реже, чтобы не примелькаться ему.

Вот почему он избегал выходов на храмовых праздниках, не появлялся во дворце во время больших приемов, когда приезжали послы иностранных держав или эриставы. Он никогда не посещал свадеб и пиров, устраиваемых владетельными азнаурами. Большинство из них он считал еретиками и святотатцами.

Выходя из церкви, Мелхиседек надевал на себя простую монашескую рясу из грубой шерсти. Ежедневную пищу он принимал в трапезной Стефаноза, на виду у других монахов и послушников, и ел только постные яства, преимущественно овощи.

В тот вечер он сидел за столом между монахом Гаиозом и настоятелем Стефанозом и ел деревянной ложкой чечевичную похлебку.

После дневного воздержания похлебка показалась ему вкусной; он попросил еще налить миску. Католикос поднес ложку ко рту, как вдруг совсем близко раздался чей-то голос:

— Здесь ли изволит быть католикос? Католикос шепнул Гаиозу:

— Не говори, что я здесь.

Но не успел старец Гаиоз встать, как царский духовник, растолкав толпу монахов и послушников, очутился за спиной католикоса. Низко сгибаясь, подошел он к Мелхиседеку и приник к его правой руке своими влажными, жирными губами. Затем, трепеща от подобострастия, отступил и доложил:

— Царь просит ваше святейшество пожаловать к нему.

Вторично приглашает его царь! Не судьба ли Фарсмана Перса тревожит его? Не нравится Мелхиседеку этот отступник, тем более что никто не знает точно, кто он: перс, сарацин или грек. Фарсман Перс? По-видимому, это лишь прозвище. Никто не ведает, кто он и откуда. Он знает языки и законы многих народов: грузин, арабов, турок, иранцев, греков. А сам к какому народу принадлежит?

Еще Баграту высказывал католикос свое недовольство этим язычником, но царь взял да и окрестил соро-. капятилетнего Фарсмана.

Фарсман не обременял себя постами и молитвами, он редко ходил в церковь.

Царский духовник не раз доносил католикосу, что Фарсман тайком посмеивается над религией Христа и часто, накурившись опиума, острит, что у богородицы было столько же детей, сколько ангелов может поместиться на острие иголки. Кощунственной и хитрой была эта шутка. Ежели ему говорили, что на острие иголки уместятся десять тысяч ангелов, он отвечал: «Вы, видимо» не знаете, что ангел ростом с человека». Если же кто отвечал, что ангел не может уместиться на острие иголки, он пояснял: «Вы, значит, не знаете, что ангелы бесте-лесны». И начинал так подробно рассказывать о бестелесности ангелов, что погружал собеседника в сон.

Он знал много ремесел. В последнее время занялся изготовлением солнечных часов, таскался по эристав-'ствам и сооружал часы.

Иногда, как шута, его зазывали на пиршества. Он смешил старых азнауров, вышучивал все религии (чтобы скрыть свою), высмеивал людей всех национальностей (чтобы не выдать своей).

Долго подыскивал католикос всяческие поводы для того, чтобы потребовать у царя его изгнания. И сейчас Мелхиседек торжествовал: царский духовник сам подсказал ему этот повод.

Оказывается,, Фарсман Перс повадился в женский монастырь. Он подарками завлекал девиц в одну из тем-

ных улиц Санатлойского квартала, где жил сам за упраздненной базиликой, и там их бесчестил.

Последней его жертвой была тринадцатилетняя девушка из рода великого азнаура Фанаскертели. Она оказалась родственницей царского духовника, и на этот раз, без сомнения, был найден тот брод, в котором святотатец Фарсман должен был, по грузинской пословице, утонуть.

Следствие было закончено, но Фарсман достраивал храм в Схалтбе, и потому католикос молчал. Он избегал встречи с царем, боясь, как бы Георгий не заступился за Фарсмана.

Н о Мелхиседек не мог уклониться от повторного приглашения царя, полученного через царского духовника. Он был несколько даже обижен этим приглашением, но решил сразу же отклонить заступничество царя и настойчиво требовать наказания «поганого язычника».

VI

Мелхиседек вступил в совещательную палату. Вокруг стола сидели царь Георгий, Звиад-спасалар и Фарсман Перс. Дойдя до середины залы, католикос почувствовал какой-то странный запах. Он поморщился. «Должно быть, это исходит от язычника», — подумал он, приветствуя сидящих.

Все трое встали. Спасалар придвинул кресло. Царь попросил сесть,, и все заняли свои места. Один Фарсман Перс остался стоять в ожидании, когда католикос предложит ему сесть.

Мелхиседек взглянул на стол. На нем лежали литая икона и животворящий крест.

Георгий расспросил католикоса о здоровье и выслушал от него благодарность.

— Ты изъявил желание, твое святейшество, — обратился к нему царь, — посетить после Христова воскресенья владения Мамамзе. Эту икону (он взглядом указал на литую икону) поднесешь от меня Мамамзе, а животворящий крест — Чиаберу.