Оттенки души. Жизнь глазами психолога - Галина Соколенко

Можно было протянуть руку, сорвать и убежать, но бывшее пионерское прошлое прочно впечатало мне в голову – «Не трожь чужое!», и я никак не решалась.

Устав разглядывать вожделенный запретный плод, я отвернулась, чтобы пойти дальше, оставив чужую малину чужим хозяевам, и мне вдруг подумалось…

Когда-то я перестану быть человеком. Сидя на весеннем облаке, задумчиво накручивая на палец луч солнца, я буду пафосно рассуждать с другими душами о прожитых жизнях.

Так, мол, и так, человек слаб, тело – ничто, и как же прекрасно, что мы с вами больше не заточены в сосуды из тканей и нервов, и можем свободно обмениваться энергиями и пребывать в вечной нирване. Ни тебе боли, ни страха, ни страданий.

А только заслуженная безмятежность, и бесконечное творчество в добрых тонких мирах. И как же хорошо, что все жизненные уроки мы уже прошли, и нет больше необходимости воплощаться в этом примитивном мире, полном мучений. Я буду кивать головой, и отпускать колкие замечания в адрес еще живущих, высмеивая их и тут же снисходительно прощая.

Но уже в самом конце беседы во мне опять вспыхнет навязчивое видение – малиновая малина, вся в капельках от прошедшего дождя призывно смотрит на меня из-за чужой ограды в жаркое байкальское утро.

И я вспомню – там, в мире людей, мне так хотелось ощутить ее утреннюю свежесть на шершавом языке, но я так и не решилась, а теперь уже никогда не узнаю, какая же все-таки она на вкус – малиновая малина в жаркое байкальское утро поле дождя…

Таксист

У каждого из нас в своей собственной душе есть внутренние ресурсы для вытаскивания из критических ситуаций. Один из таких реаниматоров, живущих в моей памяти – московский таксист.

Когда жизнь кажется невыносимой и не имеющей смысла, я вспоминаю, как он вез меня, отчаявшуюся и раздавленную сложностью бытия, из Митино в Новогиреево, и молча слушал мои претензии ко Вселенной.

Когда претензии кончились, таксист, вопреки моим ожиданиям, не стал утешать или подбадривать меня, а вместо этого повел свой неторопливый рассказ.

– Когда мне было 12 лет, мы ехали с дедом на его разбитой шестерке в деревню. Дорога была сложной, проселочной, с ухабами и ямами. Дед матерился на каждой кочке, а я с тоской думал о своем ближайшем будущем. Три месяца в деревне не вселяли в мою пацанью душу радости.

Небо хмурилось, но никак не могло разродиться дождем. И вдруг, безо всякого предупреждения, без каких бы то ни было предварительных намеков, с неба повалил град. Да какой град! Градины с куриное яйцо летели с небес так, как будто мы с дедом попали под раздачу Всевышнего, по каким-то причинам проклявшего это место и вознамерившегося его уничтожить.

Дед перестал материться, остановил машину и принялся неистово молиться. А я, не знающий еще страха небытия, с восторгом смотрел на падающие с неба «яйца смерти», как я их уже мысленно прозвал, и чувствовал себя в центре Приключения.

Град кончился также внезапно, как и начался. Дед тронулся и до деревни не произнес уже ни слова. Ни в самой деревне, ни в городе никакого града не было. А я еще долго с восторгом вспоминал и рассказывал пацанам о яйцах смерти, заслужив себе славу местного героя.

– И что? – спросила я, недоумевая, как это связано с моими бедами.

Таксист, не глядя на меня, продолжал:

– В прошлое воскресенье мы встречали с моей девушкой закат. Я давно уже хотел сделать ей предложение, но никак не мог решиться. Вот и в этот раз, она смотрела на закат, я – на нее. И тщательно пытался вытащить давно приготовленные слова наружу. Я уже было отчаялся, и понял, что и сегодня не смогу, когда она посмотрела на меня, улыбнулась и сказала: «Да, я хочу быть твоей женой».

– Ну, поздравляю, – сказала я. – А к чему ты это мне рассказываешь-то?

– Понимаешь, между тем градом и этим закатом, было много всего. И не все из этого было легким и приятным. Иногда казалось, что лучше сдохнуть, чем так жить. Но теперь-то я знаю, что какими бы не были эти несколько лет после «Яиц смерти», их стоило прожить только ради того, чтобы встретить этот закат. Мы приехали, – сказал таксист. С тебя – 300 рублей.

Я отдала деньги, и побрела домой. Домом считалась убогая съемная комнатушка, в которой вместе с моим соседом по несчастью ютился еще огромный хозяйский шкаф, пахнущий чем-то едким и запрещенный к использованию, и две скрипучие, промятые кровати, которые и служили нам ложем.

Забравшись под латаное одеяло, и, как всегда, провалившись в вытянутый к полу матрас, я против обыкновения, не почувствовала безысходности. Ведь кто его знает, может быть, через пару лет меня ждет мой личный закат, перед которым это забытое Богом жилище покажется неважным и смешным…

Твой человек

Твой человек – это не тот, чье присутствие приводит тебя в восторг. И не тот, без которого ты высыхаешь. И даже не тот, который понимает тебя с полуслова.

Когда в твоей жизни есть ТВОЙ человек, то каждая закорючка этого мира сама по себе восторгает, каждое мгновенье наполняет, и все вокруг понятно.

Тебе не нужен ОН сам по себе, просто без него мир какой-то неоконченный, недорисованный. Ты можешь без него жить, радоваться, грустить, творить… Но когда есть ОН, то живешь, радуешься, грустишь и творишь с ощущением, что ты делаешь то, что надо.

В твоей вселенной добавляется деталька, которая непоситижимым образом меняет оттенок твоего мира. Добавляя той краски, которой и не хватало для того, чтобы все встало на свои места. И твой мир сказал тебе – ну все, теперь ты можешь бежать по своим делам, ведь тебе столько всего еще надо успеть…

Тебе как будто разрешают больше не тревожиться о последствиях и не проверять себя на каждом шагу – туда ли ты идешь. Теперь, куда бы ты ни шел – это верный путь…

Если ты не можешь без человека жить. Если его присутствие затмевает весь мир, а его отсутствие схлапывает мир до одной мизерной точки, имя которой – ожидание, то это не ТВОЙ человек. Это случайная болезнь или эмоциональное рабство. Что угодно, только не то, за что ты это принимаешь. Беги от него. Ведь где-то тебя ждет твой человек…

Остаться, чтобы уйти

Иногда бывают ситуации, из которых хочется уйти, а не можешь. Не можешь, потому что считаешь правильным не уходить. Потому что кому-то обещал, или это лучший компромисс, или так нужно для хорошего дела, или потому что это единственный шанс переждать, набраться сил и уйти, уйти с плохой скрываемой радостью, не оглядываясь и ни секунды не жалея, в другое, обетованное и долгожданное место.

Первой такой ситуацией на моей памяти была общага, в которой мы мыкались с трехлетним сыном по воле судеб. Я ненавидела каждый миллиметр этого убого здания, и заодно (что было уж точно несправедливым) и всех его жильцов. А они ненавидели меня. Не все, конечно, а только самая колоритная, обладающая неформальной властью часть населения нашей общаги, задающая тон в этом царстве неблагополучия.

И не любить меня было за что – во-первых, я была единственным жильцом с городской пропиской, которому дали комнату, а это означало, что я обрушила чьи-то надежды на расширение.

Во-вторых, я была соответственно возрасту дерзкой и за словом в карман не лезла. А в-третьих, в отличие, от когорты жильцов, правящих в нашей общаге, связывать свою жизнь с этим Богом оставленным местом, не собиралась.

В окончательную опалу я была отправлена за факт установления автоматической стиральной машины в общем умывальном пространстве. Новенькое, 12-программное чудо техники гляделось на фоне полусгнивших канализационных труб сиротливо, но вызывающе.

Зависть и недоброе отношение к себе я заслужила прочно и бесповоротно, впрочем, по молодости лет, отвечала им полной взаимностью.

В такой атмосфере мы с сыном прожили почти 2 года, и каждый божий день я мечтала оттуда свалить. Но общага – это был лучший вариант из всех плохих (а других у меня на тот момент не было), потому что отдавал хоть капелькой свободы, которая на фоне общей финансовой, личной и профессиональной пропасти, была моим маленьким допингом.

Те 12 метров, служившие и спальней, и кухней, и прихожей и гостиной одновременно, были единственным моим островком личной независимости, пускай и очерченной рассохшимся плинтусом, «фанерными» стенами и печальными событиями.

Я очень хотела оттуда уйти, и не уходила. Это была одна из первых «тюрем» в жизни, добровольно мной выбранных. И, как и положено в тюрьме, основным занятием в ней, помимо выживания, были мечты о том, как я оттуда свалю.

Казалось, что еще чуть-чуть, и я встану на ноги, и окрепну, и больше никогда не поставлю себя в такие условия, где душа должна ощущать себя запертой в чулане, или того хуже – вброшенной в чужую агрессивную среду, где, чтобы выжить, ей приходиться черстветь и обрастать панцирем, потому что иначе – всмятку.