Остановилось время - Влад Свон

так шесть раз подряд.

«Это здесь!» – прошипел Зик, вырвавшись из плена чьих-то воспоминаний. Ладони дрожали, воздуха не хватало, а голову мутило так, что он не выдержал и выпустил едкий ком накопившейся коричневой жижи наружу.

Вытерев рот и отплевавшись, Зик схватился за бугорок и отвернулся, почувствовав что-то твердое. Он сразу понял, что держит в ладони маленькие косточки. Швырнув их в сторону, полицейский зачерпнул пятерней еще раз, и снова останки. Парень старался думать, что это всего лишь курица, пока пальцы не пронзили два круглых отверстия, и не вытащили из-под земли черепушку. Кисло-горькая жидкость снова вырвалась сквозь зубы. Зик прокашлялся, постарался сохранить самообладание и не поддаться панике. Взяв телефон, вызвал подкрепление и судмедэкспертов. Копать дальше он не стал, пусть разбираются другие, решил парень.

Кошмар остался позади. Коп-новичок выполнил свою работу и направился к выходу. У самой двери, он случайно задел пыльную бутылку виски ногой, и она отлетела в стену. Зик смотрел на осколки, застыв посреди комнаты. Воспоминания, добрые и страшные, топили его, как в болоте: какой-то бородач ругает маленького Зика, за какую-то оплошность; злой крик эхом сверлит уши: «УБИРАЙСЯ ИЗ ПОДВАЛА, ЗАСРАНЕЦ! НЕ ТО ОТКУШУ ГОЛОВУ»; ребенок убегает к маме, плачет. Женщина успокаивает, гладит по головке, малыш засыпает. Новая вспышка. Вот Зик на плечах мужчины. Они идут на детскую площадку. Игра в царя горы, победа за ним! Отец забирает его и ведет домой. Яркий свет. Зик стоит и держит в руках горлышко бутылки. Удар. Тьма. Дом. Полиция. Сержант трясет парня, пытается привести в чувство.

– Эй, новичок! Слышишь меня!

– А? Да…да, – ответил Зик.

– Ты чего? Трупов испугался что ли? – посмеялся пухлый полицейский.

– Нет. Я…Я кое-что вспомнил.

– Чего же?

– Скажите, сэр, где сейчас Носкар?

«Хотелось бы мне сказать, что позади тебя, юнец», – послышался голос в небе, и воспоминание тут же отключилось, как надоевший фильм.

Путешественники вернулись в больничную палату. Зик отошел в угол и закурил очередную сигарету, но не для того, чтобы снять беспокойство, а скорее от предвкушения, волнения. Он прислушался к шагам за пределами комнаты. Тихо, значит пора. Путь подходит к концу, осталось провести финишную черту.

Разум Носкара бился о черепную коробку, как беспокойная обезьяна в клетке, увидевшая банан в руках посетителя. Старик сожалел о прошлом, убивался из-за того, что натворил. Именно нервы довели его до состояния овоща, они сказали организму «Стоп» с помощью инсульта. Лежа на кровати, беспомощное тело не могло шевелиться, оно было мертво, но мысль витала где-то над ним, разум жил и рвался наружу. Носкару хотелось найти сына и попросить прощения за все, что он натворил. За то, что предался фанатизму, придумал себе легенду и жил по ее указке. Религия свела мужчину с ума. Навязчивая мысль превратила в убийцу собственных детей. Вкушать их плоть и кровь, ради чего? Бессмертия?

И вот, он совершал страшные ритуалы, навязанные собственным отцом, который вел себя точно так же, как и Носкар, по отношению к своим чадам. Но убийства были напрасны. Людоед не получил ничего, кроме больничной койки в сумасшедшем доме. Лечебница стала тюрьмой, но она была не так страшна, как бездна, в которую попало сознание, гонимое ночными кошмарами и сценами, наполненными привкусом соленой крови и жареного мяса.

«Ты просто больной!», – кричал Носкар свету, к которому не мог дотянуться.

Потом он почувствовал тяжесть на животе и холодное прикосновение к горлу.

Зик сел на старика и прислонил нож. Руки парня дрожали, он не решался провести лезвием, лишить эту труху способности дышать. Бывший полицейский думал, что пройдя по закоулкам памяти, снова пережив глубоко засевшие насилие и страх, ему будет легко совершить месть, отыграться за испорченное детство и боль, которую нанес отец. Он украл не только радость и беззаботную жизнь ребенка своим ублюдским отношением, но и безжалостно отнял возможность быть братом.

Парень сделал глубокий вдох и усилил давление оружием. Закрыл глаза, потому что все равно боялся. И когда рука уже была готова дернуться в бок, чтобы оставить глубокую, рубиновую полосу на шее, Зик почувствовал легкое, теплое касание. Он с трудом сглотнул подступивший ком, и медленно посмотрел на серую ладонь. Собрав последние силы, Носкар дотянулся до сына. Пальцы тряслись, но держали крепко; веки открыты, зрачки закатились вверх; рот хватает воздух, губы шевелятся, но слова не произносятся. Второй рукой, старик пытался коснуться виска парня. Зик понял, что от него хотят и, напоследок, решил удовлетворить немую просьбу отца.

Ослепительная вспышка накрыла палату, и Зик очутился в белой пустоте. Напротив него стоял Носкар, склонив голову.

– У нас мало времени, – сказал он, – поэтому не буду тянуть. Зик, мальчик мой, я знаю, что вещи, совершенные мной – непростительны. Осознание содеянного дошло слишком поздно, и на смертном одре, я не смею просить отпустить вину. Хочу сказать лишь то, что понимаю тебя. Всю боль. Нет в мире большей несправедливости, чем упавшая на твои плечи по вине сумасшедшего, которого не любил отец. Я принимаю наказание. Надеюсь, тебе станет хоть немного легче, – Носкар поднял голову и посмотрел на сына. – Сложись жизнь по-другому, будь возможность вернуться обратно, с имеющимся багажом, уверяю, такого бы не повторилось.

В реальности, Зик почувствовал, как его рука с ножом начинает двигаться против воли.

– А теперь, пора прощаться, сынок. Не беспокойся, если после смерти есть куда идти, то дорога разведет нас разными путями. Ты больше никогда не увидишь меня, – Носкар слабо улыбнулся. – Где-нибудь, за пределами нашей реальности, мы смеемся на детской площадке и гуляем по торговому центру, как нормальная семья. Еще раз извини сумасшедшего старика, Зик, мой мальчик.

Образ Носкара хлынул на пол красной лужей и пространство исчезло. Зик очнулся, сидя на теле отца, в чьем горле торчал нож. Но оружие держал не Фулгур-младший, а сам старик. Руки парня слабо повисли в воздухе, когда он увидел, что Носкар умер с улыбкой, хоть и немного кривой от боли.

Зик слез с койки, отошел к окну, поджег сигарету и затянулся. Едкий дым щипал глаза, и невольно потекли слезы.

В коридоре поднялся шум, кто-то усиленно долбил в дверь.

«Что происходит?! Кто кричал?! ОТКРОЙТЕ!», – звучало вдали.

Когда санитары пробили себе путь в комнату, они обнаружили мертвого пациента и посетителя, чье заплаканное лицо освещал тлеющий уголек на кончике сигареты.

Они запомнили его последние слова:

«Кронос мертв. Остановилось время».

Блеснула молния, и окурок упал на пол. В палате остались только санитары и труп с застывшей улыбкой.

Врач потер веки, не поверив фокусу с исчезновением, и кое-как попросил товарища зафиксировать смерть.

– Не могу, – ответил напарник. – Часы не ходят.

Тогда они не могли предположить, что время замерло не только в больнице, но и за ее пределами, пока