Остановилось время - Влад Свон

голос.

– Так мне открылась тайна, отец. Однако, до конца все же было не понять, кто я. Как смог сломать руку Тиру? Почему память резко ушла в блокировку и не давала знать, что произошло в прошлом? Я пытался искать ответы, но зацепок – нуль. И тогда, малыш Зик просто начал жить, браться за любую работу, какую только мог найти, ночевал, где приходилось. Но знаешь, даже лежа на грязных коробках в компании бездомных, мне было куда спокойнее, чем в доме этих извращенцев. Надеюсь, они сдохли.

Пока Зик рассказывал, что с ним происходило, воспоминание продолжалось, но было оно скомканным, рваным, словно некто смотрит телевизор и перещелкивает каналы, в поисках чего-то интересного.

Вот мальчишка идет по сугробам, дрожит, еле волоча ногами, одетый в смокинг. Спустя минуту, он бредет по сухому асфальту, где-то в глуши, в сопровождении кучки мух, которых привлек запах грязных волос. Через час, юный Зик сидит возле автобусной остановки и просит милостыню. Потом умывается в закусочной. Засыпает в объятиях проституки. Участвует в какой-то драке у мусорного бака. Стоит над окровавленным телом.

Время несло Носкара сквозь жизненный период мальчика, ускорялось, замедлялось. Бездомный вставал на ноги, обретал себя. Вот он наскребает денег на учебу. Стоит с дипломом. Надевает полицейскую форму. Оказывается у заброшенного дома, перед которым висит старый, облупленный знак «Продается». Начиная с этого кадра, темп «записи» начинает идти в стандартном режиме.

– Мое любимое, – посмеялся голос в небе. – Смотри внимательно, отец.

Зик-полицейский подошел к обветшалому забору, и отворил скрипучую калитку. Дворик полностью зарос травой, которая преспокойно доставала до щиколоток. По периметру было разбросано белье, какие-то игрушки, техника, которую никто не умудрился стащить. Зик шагал по земле, усеянной кусками стекла, и старался не пробить тонкую подошву об осколки. Дойдя до дверей, он замер. Что-то мешало ему пройти, некий барьер, вот только не ясно, в голове преграда или вокруг дома. Собрав волю в кулак, и резко выдохнув, мужчина прошел внутрь. В нос сразу ударила сырая вонь и сладковатая гниль. Он прикрыл рот рукавом, включил фонарик и продолжил путь.

По имеющимся данным, здесь произошло убийство. Три мальчика: Алекс, Питер и Хэнк; и столько же девочек: Джинджер, Джоан, Диана. Проблема состояла в том, что дело запоздало на несколько лет, если быть точным, то на двадцать. Никто и думать не смел, что семейка примерных родителей, как считали допрашиваемые, окажется жестокими убийцами. Преступление всплыло внезапно, когда сумасшедший старик, выложил соседу по палате совершенно безумную историю. Он доказывал, что является богом времени – Кроносом, а его дети – преграда на пути к вечной власти. Так же старик верил, что поедая младенцев, получает их жизненный срок, в дополнение к собственному.

Сосед безумца смеялся над рассказом столько, сколько позволяла совесть, пока не услышал подробности приготовления детишек.

Преступник сворачивал хрупкие шеи, и наслаждался хрустом. Приносил трупик жене, которая точила ножи и топор для разделки. Она снимала кожу, скармливала ее собаке, а мясо резала на мелкие кусочки и тушила с овощами. И так шесть раз. Называя цифру, Носкар, так звали убийцу, почему-то грустил и плакался, что женушка предала его, не отдала седьмого ребенка, спрятала, а ему скормила молодого ягненка. Как он не отличил вкус одного от другого – одному черту известно, но сей факт огорчал людоеда. Носкар говорил, что съев последнего, его сущность возвысилась бы над всем живущим и не живущим.

Сосед не выдержал, рассказал санитарам, которые доложили полиции. И вот, нужно добыть улики, доказательства вины. Без них, история Носкара – страшилка для местных умалишенных. Искать вещдоки поручили новичку – Зику. Почему юнцу без опыта доверили дело – бог их знает, но новобранец ощущал, что дом влечет его, тянет, манит в свои глубины.

Полицейский шел по гостиной, половицы жалобно скрипели, сопровождая каждый шаг. Под ногами хрустело стекло, и Зик мог не обратить внимания, если бы под стопой не раздался треск погромче. Он нагнулся к источнику звука и поднял фотографию, торчащую из разбитой рамки. На ней Зик увидел хозяев: мужи и жену, держащую на руках ребенка лет пяти. Бородатый, статный, крепкого телосложения отец, ярко выделялся на фоне своей жены – худощавой, близкой к анорексии, домохозяйки. Сынишка выглядел чуть лучше, не такой тощий, с торчащими скулами, и блестящими здоровьем и счастьем глазами.

В эту секунду, боль пронзила голову Зика, и он выронил фото. Сердце забилось чаще, да с такой силой, что отдавало в виски, зубы, глаза. Парень потерял равновесие и попытался опереться о камин, но, как только его рука коснулась случайного кирпичика, постройка отъехала назад, и Зик рухнул на пол.

«Тайник», – подумал полицейский, кое-как подавил боль и постарался встать.

Шатаясь из стороны в сторону, он медленно топал вниз по лестнице, держась за перила одной рукой, и прокладывая себе путь фонариком в другой. Ступив на твердую землю, Зик заметил, что в подвале нет ничего такого, что стоило бы прятать. Луч света открывал предметы, спрятанные во тьме. Вот полка с банками, в которых застоялась зеленоватая вода; одинокий стул, задвинутый вплотную к столу, где лежали запылившиеся тарелка с куском камня на ней, вилка и нож. Напротив мебели, в конце стены, висел портрет старика, чьи глаза, гневно сдвинув брови, смотрели вдаль. Однако, если сесть за стол, то взгляд падет на едока. Зик подумал, что так проявляется одиночество. Хозяин явно не желал ни с кем разделять трапезу, но создать видимость живой души хотелось. Не найдя ничего подозрительного, Зик решил отправиться наверх и продолжить поиски там. У самой лестницы, он замер. Что-то шептало ему в ухо, ощущение, что тут есть нечто, стоящее его внимания. Неведомая сила подула парню в лицо холодной струей достаточной силы, чтобы свалить ослабевшее тело. Фонарик выпал из рук, закатился под стол, и осветил небольшой бугорок, еле заметный для глаз, непривыкших к темноте.

Зик поднялся и подошел к обеденному месту, с трудом откинул мебель в сторону и опустился на колени. Он провел по земле ладонью, и в голову снова ударила боль. На этот раз ее сопровождали картинки, отрывистые и яркие: бородатый мужчина сидит за столом; женщина приносит ему тарелку с мясом на кости; он жадно вгрызается в плоть, кричит, чтобы его оставили одного; кухарка убегает в слезах, а обжора, обгладывая белесую кость, со злостью смотрит на портрет, словно бросая вызов. Глаза хозяина столовой словно говорят: «Весь в тебя! Видишь?! Я ненавижу их так же, как и ты меня!» Останки сыпались на пол. Жирный рот вытирается салфеткой. Финальный плевок слюной, полной кусочков еды, в картину. Занавес. И