Королев: факты и мифы - Ярослав Голованов

За время, равное обращению Юпитера вокруг Солнца, мы пережили так много, что от одного воспоминания об этом сжимается сердце. Наши потомки будут, конечно, завидовать нам, участникам и свидетелям великих перемен человечества.

Константин Паустовский

Спустя некоторое время Баланин стал начальником портовой электростанции. Сначала они снимали квартиру на Канатной, но вскоре выпал случай переехать поближе к электростанции, и они обосновались на Платоновском молу в просторной квартире двухэтажного дома, балкон которой выходил на море, а внизу цвела сирень и зеленели олеандры. Несколько недель Сережа, как и обещал отчиму, был первоклассником: ходил в 3-ю Одесскую гимназию М.К. Батцель. Но стать настоящим гимназистом ему, увы, не пришлось: буквально с первых дней своей одесской жизни маленькая семья портового инженера была втянута в водоворот событий, поломавших весь привычный уклад «Одессы-мамы».

Наверное, ни один другой город не переживал в те годы столько перемен, сколько выпало на долю крупнейшего южного порта России. Власть была пестра и неопределенна: органы Временного правительства не считались с Советом рабочих депутатов. Совет не признавал, по сути, Временное правительство. В мае 1917-го появился Румчерод – исполком советов румынского фронта, Черноморского флота и Одесской области. Там все агитировали за войну до победного конца. Баланин ходил на диспуты, возвращался хмурый: «победного конца» не видать, одни разговоры, трескотня.

– Большевики не примирятся с ними, я чувствую, – говорил он Марии Николаевне. – Вот погоди, еще заварится каша...

В декабре открылся II съезд представителей румынского фронта. Здесь верх держали большевики. Положение накалялось. То там, то здесь происходили стычки, драки, каждую минуту они могли стать запалом настоящего переворота.

Город встречал новый 1918 год в ожидании неведомых перемен. По улицам маршировали вооруженные ахтырцы, моряки с «Синопа», рабочие Красной гвардии. 14 января началась уже серьезная стрельба. Юнкера и гайдамаки держались дня два. Уличные бои то затихали, то разгорались снова. Гимназия, в которую определили Сергея осенью, закрылась на неопределенное время. Молоденький, очень воспитанный инспектор привез на Платоновский мол документы гимназиста Королева. Теперь бывший гимназист сидел дома: мама строго запретила выходить за ворота порта, но и отсюда он отлично слышал далекие, звенящие над морем выстрелы. Потом на стене электростанции увидел наскоро прикрепленный серый листок: «Ко всем трудящимся города Одессы...» – в городе Советская власть.

Теперь открылись школы. Уже не гимназии, а школы. Но опять проучился Сергей совсем недолго: через полтора месяца в Одессу вошли австро-германские части. Сергей видел, как расхаживал по порту высокий немецкий офицер, деловито осматривал причалы, расспрашивал о глубинах, стоянках на рейде, что-то аккуратно заносил в записную книжицу. Григорий Михайлович переводил: неожиданно понадобилось его знание немецкого языка.

Немцы формально признавали Центральную раду, что, впрочем, не мешало им чувствовать себя в городе полнейшими хозяевами. Оккупационные распоряжения предупреждали об откровенном терроре. Вечно шумная Одесса словно вымерла. Сергей томился дома. В то лето он особенно пристрастился к книгам. Настал тот обязательный период запойного чтения, который чуть раньше, чуть позже непременно переживает каждый мальчишка и в наши дни. Только в десять лет человек может читать так жадно и одновременно так бессистемно, все воспринимая чисто и горячо, все впитывая и все переживая. Сергей читал «Геометрию», Чехова, потом Гауфа, потом случайный том Реклю, рыцарский роман без начала, стихи Надсона, справочники по сопромату.

Немцы и австрийцы ушли в ноябре. Сергей слышал, как Григорий Михайлович рассказывал маме, что фельдмаршал фон Бельц, начальник австрийского гарнизона, застрелился. Немцы ушли, но радоваться было рано: 26 ноября на одесском рейде появился английский контрминоносец «Неренда». Через три дня высадились сербы – первый эшелон, за ними, подоткнув за пояс шинели, заливисто хохоча, с трапов прыгали веселые французы – новый десант интервентов. Сергей с отчимом стояли на балконе. Холодный ветер с моря ерошил волосы Баланина. Он был озябший, встревоженный и беззащитный. Отчим обернулся к Сергею, и тот увидел, какие невеселые у него глаза.

– Одни бандиты приходят на смену другим, – горько сказал Григорий Михайлович.

Он был прав. Началась новая, может быть, самая дикая и жестокая полоса разгула контрреволюции. В ту весну погибли герой-большевик Николай Ласточкин, отважная Жанна Лябурб и ее боевой товарищ по «Иностранной коллегии» Жак Елин.

Зима 1919-1920 годов была самой трудной и голодной. Мария Николаевна преподавала украинский и французский языки. Платили бидончиком ячневой, нестерпимо соленой каши, но все радовались: соли не было. За солью надо было ходить на Хаджибей, копать лунку, заливать соленой водой лимана, а потом ждать, пока вода отдаст соль. В Одессе подъели все: никаких продуктов не было. Иногда вдруг выдавали лавровый лист. Роились толкучки, все всё продавали, а покупателей было мало. Ценности сместились: за полмешка муки отдавали меховую шубку. Но часто некому было отдавать. Приходилось ездить по селам, по богатым немецким хуторам, выменивать. Но выдюжили, дождались весны, первой молодой травки. Нет ее слаще...

В апреле 1919 года восстали французские моряки. Над эскадрой интервентов реял дух «Потемкина», и Париж испугался: был получен приказ об эвакуации из Одессы. С апреля по август – робкие попытки Советов наладить жизнь разбитого, голодного, почти наполовину опустевшего города. В августе пришли деникинцы. Усталые, измученные, они устраивали пьяные дебоши и бессмысленные облавы, обреченные кричали о смерти «красных бандитов». От пирсов отваливали набитые по клотик пароходы, шли на Истамбул – уходили в безвозвратное, горькое, страшное плавание...

7 февраля 1920 года в Одессу пришла Советская власть. Теперь надолго. Но много времени прошло, прежде чем отошли в прошлое пустая похлебка, и вспышки холеры, и рвань на плечах, и неподвижные краны на причалах, пока забылось «время голода, пайков и диких, зимних ночей на одесских улицах», как писал в 1922 году молоденький репортер из одесского «Моряка» Константин Паустовский...

Этот исторический экскурс, прерывающий рассказ о жизни Сережи Королева, представляется все-таки необходимым. В те годы очень нелегко приходилось взрослым и совсем тяжело – детям. Буря революции так вихрила листки календаря, что дети той поры взрослели со стремительностью, нам сегодня непонятной и удивительной. Конечно, в 10-13 лет Сережа Королев оставался ребенком, но рядом с мальчишеской жизнью его, внутри этой жизни, росли заботы вовсе не детские, вставали вопросы совсем не ребячьи. Не из нежинских сказок рождались понятия добра и зла, произвола и справедливости, смелости и трусости. Григорий Котовский был знаком ему не по кинематографу – они могли встретиться на одесских улицах. Николай Ласточкин не был абстрактным, забронзовевшим героем гражданской войны – Сергей мог видеть в порту, как гнали его белогвардейские палачи, связанного и избитого, в трюм превращенной в тюрьму баржи. Годы спустя многие люди будут удивляться необыкновенной способности Королева видеть суть человека.

Но пока он еще мальчик. Вместе с приятелями протирает он коленки на ветхих брючонках, ползая по полу среди своей оловянной рати. Одну зиму пробовали его учить играть на скрипке, но скоро Мария Николаевна поняла, что музыкальных способностей у сына нет. Вот строить, мастерить любит очень. Со всех причалов тащит он в дом доски, щепки, куски парусины, обрывки проволоки и мастерит игрушечные пароходики и шлюпки. А когда профсоюз моряков, которым руководил знаменитый герой Анатолий Железняков, открыл портовый клуб, Сергей сразу записался в модельный кружок.

Жизнь на берегу подружила его с морем. Море осталось огромным и грозным, но перестало быть чужим и непонятным.

Сергею открылась истина давно известная всем, кто постоянно жил у моря и в море работал: море не ласковое и не враждебное. Оно – никакое по отношению к человеку. Может утопить в штиль. Может спасти в шторм. Равнодушие безбрежной стихии требует от человека постоянного внимания и собранности. А все эти красивости: «море ласкалось», «море рассвирепело», – это несерьезно, это – для курортников. Григорий Михайлович быстро научил его плавать. Сергей плавал очень хорошо, никогда не переча морю. Иногда они с приятелями уходили далеко, на камни Аркадии, где можно было вволю попрыгать со скал, но чаще купались на Австрийском пляже – так прозвали кусок берега, откуда австрийцы возили песок для строительства.

Иногда, плавая в порту, они залезали на пароходы. Особенным шиком считалось дразнить боцмана, потом бежать от него в притворном страхе, а в самый последний момент, когда его лапища уже готова была ухватить тебя за ухо, кинуться ласточкой в зеленую воду.