СКАЗКИ ДЛЯ МАРТЫ - Дмитрий Дейч

(поёт)

Иона (перебивает его): Похоже на колыбельную… Невесело как-то…

Кит: Я очень хочу спать. Очень. Хочу. Спать. Это - колыбельная. Я думал, может ты, наконец, уснёшь и дашь мне отдохнуть. Честное слово, я не хотел тебя глотать. Я СОВСЕМ не хотел…

Иона: Это ведь колыбельная для китов, верно?

Кит: Верно. Других я не знаю.

Иона: То есть, такие вот… колыбельные… вы детишкам своим поёте… на ночь…

Кит: Так и есть.

Иона: И они засыпают, и спят прямо в воде?…

Кит: Да.

Иона: Вот бы посмотреть на это.

Кит: Ээээ…

Иона: Одним глазком только…

Кит: Знаешь, я бы тебя хоть сейчас… изблевал. Но - не положено. Я ведь очень послушный кит. Придётся тебе посидеть тут ещё… мммм… некоторое время.

Иона: А это сколько?

Кит: Пока не поумнеешь.

Иона: А…

Кит (про себя): Ты бы уже поумнел, что ли…

Иона: Не могу.

Кит: Ну вот, так и будем, значит… без сна и усталости… без сна… и усталости…

Иона: Кит!

Кит: А?

Иона: Не спи! Ты когда засыпаешь, у тебя температура падает… внутри. И я замерзаю.

Кит: Вот, оказывается в чём дело! Что ж ты… молчал?… Давно бы уже костерок развели! А я бы выспался, наконец…

Иона: Ну ты голова, кит! Сам я не додумался. Может, и дровишек подкинешь?

Кит: Лови. Так ты, пожалуй, поумнеешь рано или поздно.

Иона (раздумчиво): Главное - с чего-то начать…

СВИДЕТЕЛЬ ОБВЕТШАНИЯ ВСЕЛЕННОЙ

Александр Исаакович Левитин родился 24 сентября 1932 года в Ленинграде. Отец его был служащим Госстраха, мать преподавала физику в профтехучилище. В его роду не было душевнобольных. История этого человека настолько необычна сама по себе, что достоверность всего пережитого им не нуждается в подтверждении для того, чтобы оправдать факт появления этой статьи в печати. В моих глазах трагедия единицы ничуть не уступает в масштабе трагедии всеобщей, тем более при данных, конкретных обстоятельствах трудно было бы определить границу, отделяя первое от второго.

Итак, в декабре 1949 года, будучи студентом первого курса ЛГУ, Александр попадает в психиатрическую клинику с диагнозом "маниакально-депрессивный психоз", однако спустя два с половиной месяца диагноз признается ошибочным и заменяется на "острый невроз на почве переутомления". Левитин возвращается на факультет археологии и в 1956 году защищает диплом.

- Что же с вами произошло тогда, в декабре 49-го?

- 10 декабря я проснулся от странного ощущения: мне показалось, что произошел взрыв, но не то чтобы сострясение и звуковой удар, а наоборот: внезапное сжатие, я бы сказал - взрыв вовнутрь. Бу дто некто одновременно выключил радио и потушил свет. Что-то странное было в воздухе, - позднее это напомнило мне мерные хлопья на экране телевизора. В то же время было ясно, что, судя по запаху, в квартире внезапно испортились продукты. Не умея связать между собой эти явления, я растерялся и в первую очередь почему-то подумал о газовой плите, о том, что отравился газом. Попытавшись подняться с постели, понял, что изменились не только освещение и запах. Двигаться было трудно, но это не было похоже на тяжесть в мышцах или затекшую поясницу: казалось, что мне изменили заодно чувство равновесия и ощущения, связанные с осязанием. Включив свет, я заметил,что пропорции предметов странным образом сместились. (Это похоже на чернение серебра, когда колечко словно стареет на глазах, но в конечном счете понимаешь, что это искусственное старение.) Положение было до того неестественным, что можно было принять все за дурной сон, если бы не уверенность в том, что не сплю.

Сутки я не выходил из комнаты: был уверен в том, что сошел с ума. Новое положение дел выглядело настолько угнетающе, что до сих пор удивляюсь, как удалось выжить. Теперь мне известно, что те немногие, кто по непонятным причинам остаются неподвластны "сдвигу", погибают. Это, кстати, можно проверить, статистика подтвердит: 10 декабря 49-го, 17 мая 71-го и 5 января 96-го - в эти дни количество внезапных смертей намного превысило обычный уровень.

- Вы считаете, что не осталось ни одного свидетеля, кроме вас?

- Мне не довелось познакомиться ни с одним человеком, способным подтвердить то, что я вам рассказываю. Было несколько умалишенных, которые говорили вслух о вещах, подобных тому, что я испытал, но, во-первых, эти несчастные так и не выкарабкались, а во-вторых, нет никакой уверенности в том, что они пережили то же, что и я. Надо добавить, что окружающие вообще производили на меня скверное впечатление, помню, когда я впервые увидал человека, испугался до крика.

- И все же, что такое "сдвиг"? Как вы можете охарактеризовать переживания человека, который избежал "сдвига" и получил возможность увидеть происшедшее со стороны?

- Единственная аналогия, которую я теперь могу предложить, - состояние человека под воздействием ЛСД, только ЛСД расширяет восприятие, а мое собственное сузилось до такой степени, что реальность казалась кошмаром. Кроме того, действие препарата когда-нибудь кончается… Вообще эта аналогия уместна только в отношении степени "сдвига", в этом я убедился, когда сам принял ЛСД, еще в России. Честно говоря, до 1971 года мне в голову не приходила идея "сдвига", все было совершенно ясно: я заболел и выздоровел, хотя в действительности "выздоровление" мое случилось только потому, что я перестал оповещать врачей об истинном положении дел. Кроме того, я привык. Наверное, это может показаться чудовищным, но подобное лишь подтверждает мою "нормальность": сумасшедший не способен вернуться надолго к нормальному восприятию (за редким исключением), и в большинстве случаев он отлично понимает, что происходило с ним во время кризиса, я же прожил все эти годы, твердо зная, но поначалу увиливая от признания прежде всего самому себе: в то утро мир изменился, а я остался прежним. Ни тело, ни физические способности, а только сознание и память. Я помнил, каким мир был "до того", и каким он сделался "после".

- Насколько я понимаю, ваши "инаковость", "несдвигаемость" сразу поставили вас в особое положение?

- Мне пришлось притворяться - перед своими товарищами-студентами,

сослуживцами, друзьями, которые как-то постепенно сделались "бывшими", и, наконец, перед самим собой. 7 мая 1971 года стало ясно, что "сдвиг" - явление периодическое, и, хотя после этого я продолжал врать другим, у меня не оставалось более возможности обманывать себя. На сей раз адаптация произошла быстрее и была не настолько болезненна. Убедив себя в том, что это не рецидив безумия, я получил возможность взглянуть на происшедшее с другой стороны. Прежде всего, я ученый и должен был (увы, не в интересах науки, а только в своих собственных интересах) заняться исследованиями, хотя бы для того, чтобы достичь твердой уверенности. В конечном итоге мне не удалось добыть ничего, кроме косвенных доказательств - вроде того, что в дни "сдвига" умирает больше людей. Зато я сумел определить основные показатели "сдвига": изменение эталонов времени, расстояния и массы: килограмм тяжелеет, сантиметр растет, минута сокращается. Сперва я думал, что это мои субъективные ощущения, но позже убедился в обратном. Сумасшествие не принимает в расчет законов физики. Я был здоров.

Нужно уточнить, что меняется не только сенсорное восприятие, я замечаю тысячи несоответствий, которые, однако, без всякого напряжения воплощаются привычными элементами новой картины. Люди, например, стали гораздо многословнее по сравнению с 1949 годом, им стоит гораздо больших усилий придерживаться определенной линии разговора, они тратят вдвое больше слов, и слова эти означают вдвое меньше, вдруг они сбиваются на явную бессмыслицу… Мне кажется, это станет ясно любому, стоит только попытаться проследить внимательно за течением посторонней беседы. Да и я уже не могу вспомнить достоверно, каким образом рассуждал в семьдесят первом, ведь мышление, несомненно, зависит от языка по принципу обратной связи, а язык с тех пор оплошал.

Эмоционально мы тоже проигрываем по сравнению с нами прежними. Я догадываюсь, что мое поведение и манера выражаться иногда выглядят необычно: я сохраняю своего рода отпечаток памяти, негатив, на поверхности которого неразличимы детали, но составить впечатление о композиции целого вполне возможно. Наверное, полной адаптации не происходит вовсе.